Псмит в Сити

— Склоняюсь перед знаниями, превосходящими мои, — сказал Псмит учтиво, — но, признаюсь, я сомневаюсь в этом. И, — добавил он, — есть еще один момент. Могу ли я продолжить?

— Если вам есть, что сказать, говорите.

Псмит закинул ногу за ногу и поправил воротник.

— Пожалуй, это деликатный вопрос, — сказал он, — но откровенность тем более обязательна. Между нами не должно быть секретов. Чтобы изложить мою позицию наиболее ясно, мне придется вернуться немного в прошлое, к тому времени, когда вы гостили у нас в доме в конце недели в августе и были приняты с распростертыми объятиями.

— Если вы рассчитываете извлечь выгоду из того факта, что я был гостем вашего отца…

— Вовсе нет, — сказал Псмит с упреком. — Вовсе нет. Вы меня не поняли. Я имею в виду вот что. Не хочу будить горькие воспоминания, но невозможно отрицать, что тогда между нами порой возникали некоторые пикировки. Вина, — великодушно признал Псмит, — возможно, была моей. Возможно, я был слишком требовательным, слишком придирчивым. Быть может, да. Однако факт остается фактом: вас посетила счастливая мысль заполучить меня в этот банк в убеждении, что чуть я окажусь здесь, вы обретете возможность — если мне дано право прибегнуть к такому выражению — задать мне перцу. Помнится, вы примерно сказали мне что-то в этом роде. Мне тяжко говорить это, но не думаете ли вы, что уволив меня, хотя глава моего отдела находит мою работу удовлетворительной, вы тем самым почти признаете, что откусили заметно больше, чем способны прожевать? Я всего лишь высказываю предположение.

Мистер Бикерсдайк привстал в кресле.

— Вы…

— Именно так, именно так! Но, — возвращаясь к главной теме, — разве нет? Это прискорбное дело напоминает мне историю Агезилая и Обидчивого Птеродактиля, каковую, поскольку вам она заведомо неизвестна, я расскажу. Агезилай…

Из горла мистера Бикерсдайка вырвался странный клекот.

— Я вас утомляю, — тактично сказал Псмит. — Достаточно сказать, что товарищ Агезилай причинил досаду птеродактилю, который ничем ему не мешал, и умное создание, чьим девизом было «Nemo me impune lacessit» [2 — «Никто не будет мне безнаказанно надоедать» (лат.).], обернулось и укусило его. Укусило его хорошенько, так что Агезилай навсегда проникся отвращением к птеродактилям. Его нежелание тревожить их вошло в поговорку. Светские газеты того периода часто это обсуждали. Так давайте проведем параллель.

Тут мистер Бикерсдайк, который на протяжении этой речи все время булькал, попытался заговорить, но Псмит поспешил продолжить.

— Вы Агезилай, — сказал он. — Я Обидчивый Птеродактиль. Вы, если я могу так выразиться, по собственной доброй воле вмешавшись в мою жизнь, извлекли меня из безмятежно счастливого родного дома для того лишь, чтобы затащить меня сюда под свое начало и задать мне перцу. Однако, как ни любопытно, заметная часть указанной приправы достается вам. Разумеется, вы, если вам угодно, можете меня изгнать, что, как я уже упомянул, явится признанием провала вашего плана. Лично я, — сказал Псмит, — как близкий друг близкому другу, посоветовал бы вам стиснуть зубы. Никогда нельзя знать заранее, что произойдет. В любой момент я могу нарушить мой нынешний высокий стандарт усердия и превосходности, и тогда вам откроется, так сказать, случай взять меня за волосы там, где они покороче.

Он сделал паузу. Глаза мистера Бикерсдайка, даже в их нормальном состоянии несколько выпученные, теперь, казалось, в любой момент могли скатиться на пол. Его лицо из стадии сливовости перешло во что-то потустороннее. Иногда он испускал кудахтающий звук, но в остальном хранил молчание. Псмит, который некоторое время ждал чего-нибудь вроде отклика или критического замечания на свои высказывания, теперь встал.

— Эта маленькая беседа была для меня превеликим удовольствием, — сказал он благодушно, — но, боюсь, я не могу долее позволять радостям чисто светского общения мешать моим коммерческим занятиям. С вашего разрешения я вернусь в мой отдел, где мое отсутствие уже должно было вызвать недоуменные вопросы, а возможно, и растерянность. Однако, надеюсь, мы скоро встретимся в клубе. До свидания, сэр, до свидания.

Он покинул кабинет и мечтательно вернулся в Почтовый Отдел, а управляющий банком продолжал остекленело смотреть в никуда.

13. Майка переводят

Данный эпизод, так сказать, завершил первый акт коммерческой драмы, в котором Майк и Псмит получили ведущие роли. И, как обычно происходит по окончании акта, на некоторое время наступило затишье, прежде чем началось движение к следующей кульминации.

По мере того, как дни сменяли друг друга, Майк начал свыкаться с жизнью в банке и обнаруживать, что у нее есть и своя приятная сторона. Когда некоторое число людей трудится над чем-то общим, пусть даже не над тем, чему, будь это в их власти, посвятили бы свои жизни обязательно возникает атмосфера товарищества, нечто родственное, хотя в сотню раз слабее духа школы. Такое сообщество лишено главного слагаемого духа школы — гордости за нее и за ее достижения. Никто не способен гордиться достижениями банка. Когда Новый Азиатский банк выиграл организацию очередного японского займа, его служащие не вскочили на свои табуреты, разражаясь восторженными криками. Наоборот, они прикинули, какой дополнительной работой это обернется, и не скупились на ругательства, хотя нельзя было отрицать, что для банка это была большая победа — примерно, как выигрыш престижного матча для школы.

Банкам свойственна холодная безликость. А школа — живое существо.

Если исключить это важнейшее отличие, то Новый Азиатский банк все-таки имел некоторое сходство со школой. Хотя главы отделов не обладали самодержавностью учителей, и с тобой обходились более по-взрослому, как мужчина с мужчиной, все же привкус школьной республики был достаточно сильным. Большинство служащих банка — за исключением некоторых твердолобых молодых шотландцев, завербованных в других учреждениях Сити — были выпускниками престижных школ. В первую же неделю Майк обнаружил двух Старых Рикинцев. Знакомыми он их назвать не мог бы, они покинули школу, когда он играл в команде лишь второй год. Но все равно было приятно ощущать их рядом и чувствовать, что образование они получили там, где следовало.

Что до личного благополучия Майка, наличие этих двух Рикинцев оказалось крайне полезным. Оба знали все о его крикете и поделились этими сведениями с окружающими. Новый Азиатский банк, подобно большинству лондонских банков, поощрял спорт и имел команду, которая вполне могла потягаться с большинством второстепенных клубов. Отбытие двух лучших бэтсменов предыдущего сезона обеспечило Майку восторженный прием. Ведь Майк побывал в команде графства! Правда, он играл за свое графство всего раз, но это значения не имело. Он преодолел барьер, отделяющий бэтсмена второго класса от бэтсмена первого, и банк приветствовал его с благоговением. Игроки графств с неба каждый день не сыплются.

Майку не нравилось считать свою работу в банке жизненным призванием. Но к обитателям банка он не питал той враждебности, какую вызывали у него обитатели Седли. На последних он смотрел, как на принадлежность школы, а, следовательно, как на врагов.

Своих сослуживцев в банке он воспринимал, как товарищей по несчастью. Они все вместе плыли в одной лодке. Здесь были выпускники Тогбриджа, Далиджа, Бедфорда, Сент-Пола и десятка других школ. Одного-двух он знал по репутации, почерпнув необходимые сведения из ежегодного крикетного справочника. Баннистер, его веселый предшественник в Почтовом Отделе, сообразил он теперь, был тем самым Баннистером, который играл за Геддингтон против Рикина, когда он второй год играл в команде своей любимой школы. Манроу, великана в Долгосрочных Депозитах, он вспомнил как вожака риптонской стаи. Каждый день приносил новые открытия такого рода, и каждое все больше примиряло Майка с его участью. В Новом Азиатском банке собрались отличные ребята, и, если бы не тоскливая перспектива, которую сулило будущее — в отличие от большинства его сослуживцев Майка не манила жизнь на Востоке — он был бы вполне доволен.

Некоторым пятном была враждебность мистера Бикерсдайка. Псмит завел привычку по вечерам брать Майка с собой в клуб. И это никак не способствовало стиранию в памяти управляющего его давней стычки со Старым Рикинцем.

Касательно отзывов мистера Росситера, барометр по-прежнему показывал «ясно», и Майку в значительной мере удавалось избегать ковра управляющего, но дважды, когда он отправил письма без предварительной формальности их штемпелевания, мистер Бикерсдайк не упустил представившейся ему возможности. Если бы не эти случаи, жизнь была бы вполне приятной. Благотворные усилия Псмита превратили Почтовый Отдел в одну счастливую семью, и экс-владельцы тамошних конторок, а особенно Баннистер, не могли надивиться перемене в мистере Росситере. Он более не выпрыгивал из своего логова, будто охотящаяся пантера. Обращение с жалобами на своих подчиненных управляющему банком отошло в область преданий. Он утратил это искусство. Зрелище Псмита и мистера Росситера, шествующих в чаянии взаимно перекусить стало настолько привычным, что уже никем не замечалось.

— С помощью доброты, — сказал Псмит Майку после одной из этих экспедиций, — с помощью доброты и такта. Вот как это достигается. Я не оставляю надежды в один прекрасный день выдрессировать товарища Росситера прыгать сквозь бумажные обручи.

Так что жизнь Майка в банке стала вполне, вполне приятной.

Во внеслужебные часы он наслаждался развлечениями. Лондон был ему незнаком, и, имея в спутниках Псмита, он извлекал из столицы массу удовольствия. Вест-Энд не был Псмиту чужд, и гидом он оказался превосходным. Поначалу Майк с неизменной регулярностью возражал против привычки Псмита платить за все, но Псмит с томной твердостью отметал любые возражения.