Птенец

— Давайте знакомиться, уважаемый бульдозерист. Вавила, можно запросто, Вав.

И поймал его висевшую плетью тяжелую руку. Пожал и развернул ладонью к свету.

— Так, что мы имеем. Шершавая, чересчур морщинистая — нервы, браток, никуда. Выдающийся бугор Меркурия — лживость, лукавство, склонность к воровству и, простите, нахальство и глупость. Линии сердца вообще нет — безбожник, вероломный человек. Что же, рад знакомству. А теперь давайте спать, ладно? Говорят, утро вечера мудренее.

Иван опустил руку — она упала, стукнувшись в бедро, покачалась и остановилась.

— Класс, — кивнул Ржагин на руку. — Впервые вижу. Однако мне пора. Не знаю, как вам, а мне вставать раненько. Спокойной ночи, товарищ бульдозерист.

И, не раздеваясь, повалился на кровать.

— Не стойте столбом, так не уснете, — сказал, взбивая подушку послаще. — И электричество нас призывают экономить.

Успокоился, задремал — те же шелесты, звуки. Знакомая картина — бульдозерист, поставив рюкзак на стол, пересматривает его вещи.

— Это уж слишком. Просто ни в какие ворота, — заворчал, поднимаясь. — Вроде обо всем договорились, а вы опять за старое. Что вы ищете, дьявол вас раздери? Золото? Деньги?

Бульдозерист заторможенно кивнул и скрипучим голосом подтвердил:

— Денги.

— Хорош гусь, — удивился Иван. — Они мне самому нужны.

Губы бульдозериста увлажнились, он поднатужился и промычал:

— Денги.

— Разве в них счастье? Глупый вы человек. Деньги не свобода, а рабство.

— Де... де...

— В рюкзаке нет, даром время теряете. Тут они, милые, — Ржагин обшлепал себя сзади по штанам, — в месте интимном и для вас недоступном. Так что смиритесь, гордый человек. И давайте наконец спать!

Он повторил операцию с рюкзаком, потуже завязал горловину и на сей раз завалил его под подушку. Сам погасил свет и лег.

Едва задремал, как почувствовал — оглаживают. Дернулся и сел.

Опять горел свет. На кровати Ржагина, ближе к изножью, сидел бульдозерист и смотрел на него непробиваемым взглядом.

Иван взмолился:

— Ну, соседушка, драгоценный вы мой. Нельзя же так. Ну, налакались чего-то, ну и ладушки. Не кретин же вы полный? Как вы вытащите деньги, если я на них сплю? Из-под «молнии»? Ну, подумайте, дорогой вы наш, ласковый. К совести вашей рабочей взываю, если у вас обыкновенной нет. Умираю, хочу спать. Сжальтесь. А?.. Нет?.. Учтите, я корреспондент. Мы народ въедливый, нам только кивни, кого угодно догола разденем. Если узнаю, что вы член бригады и сюда прямо с Доски почета пожаловали, вам не поздоровится. Не видать вам родного бульдозера, как своих ушей.

Иван отвернулся и затих, прислушиваясь, что будет делать.

Не прошло и пяти минут, как незнакомый бульдозерист снова неуклюже зашарил по нему, пытаясь нащупать карман и расстегнуть «молнию».

— Придется кричать, — развернулся Иван, — звать на помощь. Не бить же вас, в самом деле.. Слушайте, умоляю, дайте поспать. Есть же закон, охраняющий неприкосновенность личности. Вон ваша койка. А моя для вас табу. — Иван встал, с трудом приподнял его, отвел и свалил на кровать. Подумав, вытащил из брюк ремень и для надежности привязал безропотного бульдозериста к кроватной сетке. — Так лучше, верно? Спите, а утром я вам денег дам.

— Денги.

— Заладил.

Ржагин достал из кошелька двугривенный и вложил ему в корявую жменю.

Лицо бульдозериста как-то сразу треснуло. Он разнял губы и чмокнул. Промычал что-то. И прикрыл глаза.

Ржагин удивленно покачал головой — он уже корил себя за недогадливость. «Как все просто. Откупился двугривенным, и — покой».

— Прошу прощения. Вы правы, а я — нет. Разрешите, я поухаживаю за вами.

Снял с головы его кепку, чтоб не мешала, и, вздрогнув, отпрянул: от темени до лба, располовинивая волосяной покров, тянулся белесый послед шрама.

— Дела, — прошептал. — Убогого обидел.

Сел за стол, хлебнул подгнившей воды из графина и в волнении закурил.

Бульдозерист, посапывая, мирно спал.

Иван вытащил из кошелька рубль, прижал его на столе пепельницей, Стараясь не шуметь, растворил окно. Погасил свет и сказал печально в темноту:

— Извините, товарищ.

И спрыгнул.

Первые проблески рассвета уже теснили ночь...

3

— Куда тебе, соня?

Его растолкала кондукторша с сумкой наперевес, приглашая в автобус, — он спал, сидя на рюкзаке, прижавшись к столбу спиной и уронив голову.

— Туда, ага, с вами.

В полупустом автобусе с разрешения бойкой кондукторши сделал зарядку. И сел к окну смотреть, как они по мосту переезжают Енисей.

Как всегда, таинственно и вместе с тем обыденно и просто вставало из-за высокого берега солнце. Земля подсыхала, весело расставаясь с набранной за ночь влагой. От хваленой утренней свежести у Ивана сделалась пупырчатой кожа.

Дорога узорчато вилась по правому берегу. Подъемы, спуски, серпантин, и при избытке воображения эту вьющуюся и действительно голубоватую ленту асфальта можно было сравнить с какой-нибудь крымской, скажем, в районе Гурзуфа. Автобус так и не наполнился до самого Дивногорска. Входили и выходили бодрые, какие-то особенные люди, едущие в такую невозможную рань, по-домашнему приветствуя кондукторшу Тоню, и Ржагин, наслаждаясь дорогой, силился понять, кто они, эти ранние люди, чем живут, и не мог.

В Дивногорске, на заплывшей стылой грязью площади, он сошел и попрощался с милой Тонечкой. Пустой автобус уехал на разворот. Потоптавшись среди луж и слякоти, Иван решил, что осматривать знаменитый город он приедет как-нибудь потом. Поинтересовался, как пройти к дебаркадеру, где причаливает катер.

— Да вон же внизу. Отсюда видать.

— Ясненько.

В ожидании катера прилег на каменистом склоне, слегка припушенном реденькой травкой. Его едва не сморил сон. Он был один на берегу в этот час и, чтобы взбодриться, полез в воду.