Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Я прожил здесь вторую половину жизни и не собирался изменять Совиной Башне.

Какое-то время я снимал комнаты, затем целый дом, а после — нашёл интересный вариант и купил верхние этажи в одном необычном месте. Туда-то я сейчас и направлялся.

Извозчик по моей просьбе остановил на перекрёстке Магнолиевой аллеи.

Магнолий здесь действительно порядком. Они отцвели ещё в начале весны, крупными, размером с блюдце, белыми цветами, превращая нашу улицу в настоящую сказку.

Аллея взбирается на второй из четырёх пологих холмов района, туда, где на углах Вечного рынка по последним

дням недели идёт бойкая торговля.

Оттуда открывается вид на запад — Вранополье и скалистую Землю Храбрых людей. Эти районы при хорошей погоде вечерами тонут в алых закатах, провожая уходящее солнце и корабли, идущие по дельте реки в залив, и потом дальше, в открытое море.

Мой дом — четырёхэтажное строение, помнившее приход Птиц и их бегство. Возможно, не всё здание, но уж фундамент и подвалы точно. Разумеется, за века его обновляли, перестраивали и достраивали, но он не выглядит белой вороной, даже несмотря на крышу, сделанную из стекла и бронзы. По сути — крыша и есть весь четвёртый этаж.

Нынешний хозяин продавал ненужные ему два верхних яруса в тот момент, когда я искал себе подходящее жильё. Так что я не мешкая заключил сделку и ни разу не пожалел о своём решении. Там чудесно находиться в дождь, когда по стеклянным поверхностям стекают потоки воды. Да и во время метели неплохо, хоть и надо следить за тем, чтобы снега не набиралось слишком много. Ну а уж ясными ночами можно лежать и считать звёзды… Каждый раз хочу заехать в университет и позаимствовать у них какой-нибудь завалявшийся телескоп.

Теперь третий этаж со спальнями, гостиной, кабинетами, лабораторией, столовой, кухней и обширной библиотекой и четвёртый, оранжерея, — моя берлога.

Дом стоит в узком переулке, возвышаясь над другими зданиями нашего квартала, так что никто не пялится на мою крышу из соседних окон. Внизу с середины дня и до поздней ночи открыта таверна «Пчёлка и Пёрышко». Правда, комнаты по традиции таверн здесь не сдаются, помещения над залами для гостей занимают хозяева. Но кормят приходящих от души.

Заведение не простаивает, а в тёплое время года столы выносят и на улицу, под навес, возле двух каштанов, свечи которых ярко освещают весь наш переулок.

Я как раз свернул в него и увидел рядом с входом в «Пчёлку и Пёрышко» владельца здания, продавшего мне верхние этажи. Он постелил плащ на каменный бортик и сидел скрестив ноги, щурясь на яркое солнце.

В серой распахнутой хламиде, порванной с правой стороны, на боку, и зашитой удивительно аккуратно и ловко, но совершенно неподходящей белой ниткой, слишком контрастной, отвлекающей внимание. Он любил поторчать на улице, перекинуться словом со знакомыми и убить день на прочую ерунду.

Если погода выдавалась плохой, то найти его можно было за самым дальним столом, в тёмном углу, где порой тот засиживался до поздней ночи. А иногда, он продавал овощи с собственной грядки, и прохожие что-нибудь покупали, но обычно весь товар возвращался обратно на кухню. Там ничего не пропадало.

У него худое загорелое лицо, высокий лоб, заросшие щетиной щёки, короткие тёмно-русые волосы с сединой на висках, живые насмешливые глаза. Очень живые и насмешливые.

— Здравствуй, Раус.

Передо мной человек не

склонный к соблюдению устоявшихся правил. Он из простых, но плевать хотел на приличия. Ему до павлиньего хвоста, что там я думаю, не слыша учтивого «риттер». Рейн всегда говорил, что нельзя спускать подобное простолюдинам. Иначе тебя все перестанут уважать. По мне, так он прав и не прав. Иногда «риттер» не помогает в отношениях с людьми, а больше вредит. В тех же «Соломенных плащах» всё становится проще, когда у Капитана, Головы и у меня — лишь прозвища.

Славные фамилии, бесценную кровь, доставшуюся от предков, и безграничное самомнение стоит оставить для бала у лорда-командующего.

Впрочем, как я уже сказал, истина в слове «иногда». Просто следует чувствовать момент. Продавший мне часть дома легко держался на «ты», и это не вызывало у меня ровным счётом никакого недовольства…

Подъём ко мне на этажи был возможен как по внешней лестнице, находящейся на другой стороне здания (куда можно попасть через отпираемую решётку в арке, а потом сквозь внутренний двор). Либо через зал «Пчёлки и Пёрышка». Я обычно ходил именно вторым, коротким путём.

Внутри в солнечных лучах кружились пылинки и из-за середины дня занято было лишь три стола. Я втянул в себя льющиеся с кухни запахи чеснока, перца, пряностей, жарящейся курицы, креветок и, проходя мимо, кивнул дежурившему за стойкой бармену.

Моего возраста, высокий, в широком кожаном фартуке, который он вечно надевает, если подменяет жену и разносит еду на горячих сковородках. Он привлекает внимание своей необычной внешностью, потому что альбиносы в Айурэ редки, а розовые радужки ещё большая редкость.

Дверь в мою часть здания ничуть не отличалась от остальных дверей в «Пчёлке и Пёрышке». Я отпер её собственным ключом, и замок, как всегда, мягко щёлкнул, приветствуя моё возвращение.

Приличные люди держат слуг хотя бы для того, чтобы их встречали. Даже в нашем старом особняке есть дворецкий. Но особенность моей нынешней жизни такова, что я предпочитаю обходиться без постоянных лакеев.

Так что у меня нет человека, положенного каждому достойному риттеру, чтобы тот чистил его одежду или вытирал пыль в кабинете. Нет постоянных служанок, меняющих скатерти и постельное бельё. Нет повара и кухарки.

Никто из моих немногочисленных домочадцев не страдает от этого. Стоит возблагодарить «Пчёлку и Пёрышко» и её владельца за помощь. Его прислуга оказывает мне помощь, время от времени убирая помещения, а еды внизу, на кухне, всегда достаточно. Так что своей я и не помню, когда мы пользовались в последний раз.

Но я отвлёкся. Речь была лишь о том, что, когда я вошёл, никто не бросился меня встретить, принимая треуголку или куртку.

В дальних комнатах играл клавесин, и я узнал «Нежные вздохи», чарующую композицию, как никакая другая характеризующую наш безумный век: здесь невероятные храбрецы соседствуют с отчаянными негодяями, величайшее благородство существует рядом с кровавыми интригами, разврат с целомудрием, честь с предательством. Впрочем, какой бы век этим не славился?

Я люблю клавесин куда больше скрипки или виолончели, хотя так и не научился сносно играть, в отличие от Амбруаза.

Поделиться с друзьями: