Птицеферма

Синяки, разбитые лица, хромающая Майна, Кайра с пластырем поперек переносицы, садящаяся на самом краю лавки, пристраиваясь так, чтобы одна ягодица висела в воздухе.

— Под «не все рассказала» я представил себе что угодно, но только не это, — шепчет мне Ник, когда входим в столовую.

Пожимаю плечами.

— «Не все» — это очень широкое понятие, — говорю; прохожу к столу под ненавистными взглядами своих недавних противниц.

— Это ты их? Одна?

— Я и моя тень, — бормочу. Адресую Нику укоризненный взгляд, намекая, что довольно расспросов.

Во время приема пищи за столами стоит гробовое молчание. Все переглядываются, обмениваются удивленными взглядами, пожимают плечами, но помалкивают.

Я уже и забыла, каково это — не слышать бесконечный треп Чайки. С разбитыми губами особо не поболтаешь.

— Никто ничего не хочет мне сказать? — громко спрашивает Филин под конец трапезы.

Ответом ему служит все то же молчание.

— Чайка? Кайра? — Глава тут же выделяет главных сплетниц Птицефермы. Но те лишь смотрят в свои тарелки. — Сова?!

— Девочки разминались, — отвечает пожилая женщина.

Губы Филина сжимаются в прямую линию, но он принимает такой ответ.

Да, я неплохо размялась.

* * *

Ник засыпает быстро, чуть ли не едва коснувшись головой подушки.

А я не могу спать. Верчусь то с боку на бок, то ложусь на спину. Почему-то жутко хочется лечь на живот. Но нельзя: действие снадобья Совы подходит к концу, и до поврежденной кожи больно даже дотронуться.

Наконец, не выдерживаю, встаю.

Стараясь не шуметь, добираюсь до стула, на котором оставила брюки. Одеваюсь, ныряю в ботинки.

Мне плохо и жизненно необходимо с кем-то поговорить. Но Ник сейчас не тот человек, с которым я могу быть достаточно откровенна.

* * *

Ник сказал, что Дэвин перебрался в заброшенный гараж довольно далеко как от шахты, так и от поселения. Иду туда.

— Дэйв, — зову осторожно, — Дэйв, ты здесь?

Если он снова сменил место дислокации, получится, что я зря проделала такой долгий путь. К тому же, от длительной пешей прогулки кожа внизу живота горит огнем.

— Дэйв?

— Детка, вот так сюрприз, — раздается из темноты, когда я почти отчаиваюсь.

— Привет, Дэйв, — выдыхаю с облегчением.

Дверь гаража медленно и бесшумно приоткрывается, и на пороге появляется темная тощая фигура.

— Ты вспомнила, как звала меня раньше? — усмехается.

— Не знаю, — признаюсь. — Это интуитивно.

— Ты звала меня «Дэйв», а я тебя…

— «Детка», — перебиваю с усмешкой. — Ты всегда звал меня деткой. И сейчас зовешь.

В ответ — хриплый смех.

— Детка, это называется стабильностью, — только хмыкаю и не спорю. Дэвин сильнее высовывается из своего укрытия, осматривается по сторонам. — Ты одна, что ли?

— Одна. Впустишь?

— Эхе, — кажется, отсутствие Ника его радует. — Конечно, детка, мой дом — это твой дом.

— Не дай бог, — бормочу, входя в полуразвалившийся от времени то ли гараж, то ли сарай.

* * *

— Ты больше не кашляешь, — замечаю.

Удивительно быстрый эффект у этих лекарств. Больше не буду думать, что нам выделяют самые дешевые и некачественные медикаменты.

— А то, — Дэвин гордо задирает нос. — Эти «колеса» круче наркоты. Накидался на ночь — встал как новенький, — а лицо-то какое довольное.

Смотрю на него с улыбкой. Почему-то мне больше не хочется треснуть его по голове чем-нибудь тяжелым.

Когда новоиспеченный хозяин жилища плотно прикрыл дверь и проверил все на отсутствие щелей, мы включили фонарь и расположились возле него на полу в окружении каких-то всеми забытых деталей механизмов неизвестного мне назначения, пары стульев с нехваткой ножек и даже наполовину раскуроченной старомодной кофемашины.

В любом случае, тут уютнее, чем в шахте. И теплее.

— Тебе всегда шли мужские шмотки, — Дэвин окидывает меня оценивающим взглядом.

— Тут не принято, чтобы женщины носили мужскую одежду, — говорю; подтягиваю ноги к груди, обнимаю колени. Мышцы живота напрягаются, кожа натягивается — больно. Морщусь.

— Что там у тебя? — тут же замечает собеседник. Молча встаю и задираю футболку на животе. Дэвин присвистывает. — М-да, детка. Бабские разборки? — уточняет понимающе.

— Вроде того, — откликаюсь, садясь и принимая прежнюю позу.

— Аристократишку, что ли, твоего делили? — снова безошибочный вывод.

Качаю головой и прошу:

— Не называй его так.

Дэвин закатывает глаза, кривится. Настойчиво смотрю на него.

— Ладно, детка, — сдается, но всем своим видом демонстрирует, что это обещание у него выбили под пыткой. — Не буду. А «богатенький Валентайн» можно?

— Нет, Дэйв.

— Эх, ладно, — изображая досаду, чешет в затылке. — На что не пойдешь ради моей детки. Буду звать просто Валентайном. Идет?

— Идет, — соглашаюсь. Договор скрепляем рукопожатием. У Дэвина все еще подрагивают руки, но значительно меньше. Он вообще выглядит просто прекрасно по сравнению с нашей прошлой встречей. — Отпускает? — спрашиваю, имея в виду ломку.

— Отпускает маленько, — ухмыляется. — Так, гляди, и слезу со всего.

— Давно пора.

— Брось, — отмахивается. — Я не сижу ни на чем особо опасном и прямо уж противозаконном. Так, то травка, то фристил — по мелочи, — ему действительно разительно лучше: почти не ерзает, ведет себя адекватно. — Детка, а ты чего пришла-то? — спохватывается. — Просто поболтать или соскучилась? — и вдруг резко подается ко мне, вытягивая губы в трубочку. Сперва резко шарахаюсь от него и только потом понимаю, что он так шутит. — Эй, детка, полегче, — Дэвин тоже отшатывается от меня, выставляет перед собой руки. — Неудачно пошутил. Спокойно.

— Я поняла, — бормочу; снова обнимаю колени.

Дэвин продолжает пристально на меня смотреть, изучающе.

— Тебе крепко досталось, да? — спрашивает затем. — Ну, эта клоака… насилие.

Дергаю плечом.

— Терпимо.

— А где был твой…э-э… — исправляется, — а где был в это время Валентайн? Что-то он больно живенько выглядит для человека, проведшего тут с тобой два года.

— Он тут меньше месяца, — признаюсь. — Искал меня. Нашел.

Дэвин кривится.

— И ты в это веришь? Ну, что искал, а не… — делает в воздухе неопределенный жест рукой.