Птичьи права

ПАВЛИНЬИ ПЕРЬЯ

Все очень просто: дяде — бриться, Павлину — перья, морю — пульс. Мир ясен, как глаза убийцы, И безусловен, как арбуз.

I

Мой дядя самых честных правил Смотрел в окно и бритву правил. Он зеркало платочком вытер И глянул в поисках морщин. Лицо напоминало свитер, И он побрить его решил. О, мужество опасной бритвы! О, жесткость злобная щетины! О, славься яростная бритва — Стихии с волей поединок. И человек в борьбе с природой Намылил пеною лицо… На улицах полно народу, И очень мало подлецов, На улицах все чинно, просто, С преобладаньем благородства. Фонтанов радостные брызги, На стройках вспышки автогена, И урны, словно обелиски, Во славу русской гигиены. Все на мази, как говорится, И стоит жить, и стоит бриться. На кухне тенькает посуда, Стареют чашки с каждым днем. Стоят у стенки два сосуда — Один с водой, другой — с углем. Они необходимы оба Для равновесия, должно быть. Мой дядя продолжает бриться, Он бой ведет за красоту, Упруг и нервен правый бицепс, И стонет бритва на лету. Жесток волосяной покров, И гнется бровь, и льется кровь. Но, наконец, пора настала, Закат поджег кирпичный цоколь, И дядя заглянул устало В свое красивое лицо. Мой дядя бритву отложил — Он победил, затем и жил.

II

Слепые щупали павлина. Слепые радовались птице — Изгибам линий, клюву, мясу, И только перья, только перья Великолепные павлиньи Им ни о чем не говорили. Слепые радовались мясу, Рябые лица стали сразу Сиять, как у павлина перья. Павлин по птичьему двору Гулял, и ел, и цвел обильно. Его собратья по перу, Сказать по правде, не любили. Они считали, что безвкусен, Что он позорит облик птичий… Презрительно глядели гуси В своем фаянсовом величьи, А он съедобен был и прост, Он ни шутом, ни фатом не был, Он был из мяса, только хвост Соперничал с вечерним небом. В пернатом небе звезды стихли, И он, бессмысленно робея, На импозантные затылки Женоподобных голубей Смотрел, и думал об одном, Не сложно думал и не длинно: — Неужто лишь слепым дано Увидеть красоту павлина.

III

Как мелодична моря поступь, Как элегичен моря вой. И птичья мелочь роет воздух, И над несладкою халвой Обрывов — пакостные мухи Жужжат и гадить норовят. И пушки с пристани палят, И кораблю пристать велят, И пристает корабль послушно, И капитан лицо и уши Умывши, на берег сошел, И вслед за ним его команда, И запах пагубный помады Стирает волю в порошок. Приморские походки женщин Укачивают моряков. Смех женщин так похож на жемчуг — Нырнул за ним и был таков. На берегу моряк закован В кольчугу частых обручений. Он в море, чистом и огромном, Не ведает земных забот: Он испражняется за борт, И на заду его укромном Играет отраженье вод. Он жить готов, он петь готов, И каждый день потехи для Он убивает трех китов, На коих держится земля. По морю плавают медузы, Слесарничают крабы в скалах, И улыбаются дельфины, Подмигивая маякам. И капля в море — капля в море, И судно в море — капля в море, И море в мире — капля в море, А море в море — океан. Мы верим парусам, торчащим Средь ругани, труда и пенья, Но если море — это чаша, То чаша, полная терпенья. О, мы горды, у нас характер, И нам плевать на моря гул, А море собирает факты, И топит нас на берегу.

«Лягушка по морю плыла…»

Лягушка по морю плыла, Она в отчаяньи была. А чайки квакали над ней, А крабы замерли на дне. Лягушка вспоминала, мучаясь, Родной реки родную грязь, А рядом плыли по-лягушачьи Мальчишки, весело смеясь. Ей виделись ее сородичи, Кувшинки, над водой лоза, И закрывала она с горечью Свои соленые глаза. А это море так опасно, В нем только даль, в нем только стынь. И так убийственно прекрасна Его просоленная синь.

«Тяжелая земля спала на трех китах…»

Тяжелая земля спала на трех китах, И высоко, посередине ночи Страдал комар, да безутешно так, Как будто сам не знал, чего он хочет. Тумана сгусток, ящерицы бред, Страдал комар, слоняясь по долине. Так, может быть, страдает в ноябре Случайный запах высохшей полыни. Приснившееся Богу существо, Живущее на свете без причины, С рожденья ощутившее кончину, Страдание он сделал ремеслом. Не знал, не ждал, не верил, не любил, Лишенный крови, родины, заботы, Для одиночества ничтожным слишком был, И слишком легковесным для свободы. Страдал комар над миром теплых тел, И бесконечно малого хотел.

«Он руки на груди сложил…»

Н. Л.

Он руки на груди сложил, Под головой кизяк. Стучались долгие дожди В иссякшие глаза. Потом ушли, устав кропить Глухую немоту, И воробей слетел попить Из лужицы во рту. Он воду пил, как из ведра, Спокойный воробей, Чирикнул «жив,» и клюв задрал, И ускакал себе. А тот был виден далеко, Был, как младенец, бел, С обсохшим птичьим молоком На голубой губе.

БАЗАР

I

Звуки цвета, Света запах Бьют в глаза И сводят челюсть, Помидоры на весах, Словно девки на качелях. Они пьянят и рвут зрачки Как кровь, как плащ тореадора, И разъяренные бычки Бросаются на помидоры. И флегматичная макрель Теплом тяжелым плавит кафель, И, стойку пламенно облапив, Исходит соком сельдерей. О, неизменность ритуала, Железо гирь, монеты медь… Уравновесить плоть с металлом, — Кому удастся так суметь!

II

Божья коровка лениво пасется На банке консервов. У продавца на руке нарисовано солнце И написано «Север». Мидии, мидии, мидии… Нежно зовут виноград Лидией и Изабеллою. Крохотные слоны из крахмала — картошки Смотрят глазками внутрь себя — Склонность к самокопанию. Мягко касаясь прилавков, С глазами красавиц — кошки Великолепно проводят Свою воровскую кампанию. Морковь, независимая, как Африка, Как оранжевая республика, На ней муравей во весь рост, Неподалеку — киоск И в нем сувенир С изображением спутника. Прыгают по булыжникам Вылупившиеся из кулака деньги.

ХУДОЖНИК

И снова по-прежнему смешивать краски, И, острые руки уставив в бока, Застыть и сощурить глаза по-татарски, Воинственно пяля копье кадыка. И день спозаранку неправильно зажил, И лучшие краски черствеют, как хлеб, И время, как пыльная рама пейзажа, Ценнее всего в остальном барахле. И эти гнедые цыганские кони, И эти пристойные, трезвые сны… А рядом, вне хлама, уже беззаконье Горячей, как проповедь, ранней весны, Когда лишь единая доля секунды Грозит откровеньем, и ярким и старым, На душу, на поле, где чисто и скудно Лихие грачи налетят, как татары. И нужно по-прежнему смешивать краски, И дико глазеть, и болтать по-татарски…

«Планета ночью замедляла ход…»

Планета ночью замедляла ход, Потом по-прежнему вращалась, а вокруг Чуть наклоненных белых фонарей Кружился снег моих ночных сомнений. Взлетала в парке белая ворона, Ломала ветки, над землей кружилась, И уходила в гуси или в совы, Как ей удобно. Это было ночью. А утром шел обыкновенный снег, На трубы падал, видимо, погреться, И падал на зеленые трамваи, И далеко просматривались люди, Как на картинах Брейгеля. И я Увидел — все благополучно в мире. На подоконник голуби садились, Глотать слова, идущие из сердца — Поворковать. А серая собака, В снег упершись худыми кулаками, Смотрела него недоуменно.

«А солнечное небо в декабре…»

А солнечное небо в декабре Как лампа новая в старинном фонаре. Зима покажет новые гравюры, Я почитаю новые стихи, Прохожий в шляпе серого велюра Пойдет домой замаливать грехи. И вот уже ни памяти, ни следа, И наступает полная победа. Как белый день в старинном фонаре. Как лампа новая на письменном столе…