Птичий глаз

Уже на подходе к домику Щегол немного замедлился. Душа требовала исповеди и совета от кого-то, кто знает больше. Сорока поняла без слов и направилась за Щеглом по узкой тропинке за домом. Минуя громоздкие сосны и поваленные ели, через пни и муравейники они дошли до единственного дуба во всем лесу. У самого корня земля была рыхлой, и где-то под ней лежал Сизый. Под дубом, символом героизма и долголетия, похоронен тот, кто не дожил и до тридцати. Щегол сел на корточки и протер лицо рукой. Сорока осталась позади. Она хотела дать возможность Щеглу остаться наедине со своей скорбью. Изливать душу и плакаться бездушному дереву не хотелось, но ноги будто вросли в песок и не позволяли подняться и уйти. Единственный вопрос, который мучал Щегла с самого дня гибели Сизого: был ли он счастлив и жалел ли, что пришел к Птицам? Даже если бы у Щегла была возможность спросить это лично у Сизого, то тот наверняка бы улыбнулся во все свои зубы и похлопал Щегла по плечу, утверждая, что это глупые вопросы. Сейчас, когда сердце друга больше не бьется, а заразительный смех превратился лишь в эхо воспоминаний, Щегол больше всего надеялся, что все будет не напрасно. Сизый превратился в воспоминание, в котором сомневаешься. Человек, которого будто бы не должно было существовать. Просыпаясь ночью от кошмара, Щегол все чаще задавался вопросом: реально ли все это? Реален ли Сизый — человек, который всегда заражал своим позитивом и верил в неизбежность хорошего финала. Он единственный, кто верил, что все будет хорошо, а в итоге сейчас находится в числе тех, кто погиб. Щегол достал из кармана лист бумаги, на котором они с Сорокой предварительно написали список покупок, и свернул из него бумажный самолетик.

— Пусть в следующей жизни ты обретешь свое счастье. — Щегол положил самолетик к корням дуба.

Он подошел к Сороке. Она молчала и наверное ждала, пока Щегол скажет ей что-то, вот только поперек горла встал ком и поступила тошнота. Невыносимо больно от несправедливости и туманности будущего дня. Больно и горестно было от мысли, что даже победа не принесет радости, ведь это не вернет Сизого и Глухаря, а Птицы не соберутся снова в одном доме. Победа повлечет за собой новые неопределенности, на которые сейчас попросту не хватит сил. Сорока обняла Щегла и склонила голову ему на плечо. Так спокойно и тихо. Щегол провел рукой по светлым волосам Сороки.

— Пошли домой, а то пельмени в пакете скоро разморозятся.

Сорока встала перед Щеглом и подняла на него черные глаза. Она прищурилась, а после нахмурилась. Сомневалась, стоит ли.

— Мне нужно тебе кое-что показать, — Сорока поджала губы. — Я не должна, но тебе нужно это видеть. Ты придумаешь, что с этим сделать.

— О чем ты?

Сорока не ответила, а лишь ухватила за руку Щегла, чтобы поскорее увести его в Гнездо. Деревянная дверь покосилась на петлях и готова была слететь с них со дня на день, а на столе стояла грязная посуда, до которой так и не дошли руки, чтобы ее помыть. Наспех скинув обувь под порогом и бросив пакет с покупками на диван, Сорока повела Щегла наверх, в свою комнату. Щегол, как завороженный, остановился на пороге, словно он злой дух, чей путь преградила дорожка из соли. Сорока не просто впускает Щегла, а зовет его за собой, желает, чтобы он вошел. Он так долго хотел, чтобы она разрешила ему стать частью ее жизни, а теперь боится этого, словно подросток. Что его ждет за дверью? Ядовитые змеи, отрезанные пальцы или реки тоски и печали? Делать шаг назад уже поздно, ведь он стал частью жизни Сороки задолго до этого момента, и разрешение находится рядом с ней тому подтверждение. Пока Щегол стоял на пороге, замешкавшись, Сорока рылась у себя в тумбочке и что-то искала.

— Нашла! — Она достала с самого дна стопку из тетрадей. — Ты почему не заходишь?

Щегол оперся на дверной косяк и разглядывал разрисованные стены. Они казались красочнее, чем в первый раз, а изображения намного интереснее. Щегол без шуток мог остаться здесь на целый день просто для того, чтобы рассмотреть каждую деталь. Заметив на стене, почти под самым потолком, маленького беленького мышонка, Щегол улыбнулся. Стать частью жизни Сороки было приятно. Намного приятнее, чем когда она пытается выклевать твои глаза. Он бы точно не хотел стоять против нее. Вспоминая их пьяную драку на ножах или даже, как она гналась за Матросовым, Щегол был, несомненно, рад, что они на одной стороне.

— Что там? — он переступил через порог и сел рядом с Сорокой на кровать.

Это были старые толстые тетради, из которых уже сыпались пожелтевшие листы. Их было около пяти, и каждая была пронумерована. Щегол взял в руки тетрадь под номером один и открыл. Корявым детским подчерком были написаны пара предложений о яблоне, доме и чем-то еще, что Щегол не смог разобрать. Позже, когда подчерк начал выравниваться, Щегол разобрал еще несколько слов, которые часто встречались в повествовании: Соловушка, Дрозд, Филин.

— Это дневники Сокола. — Сорока вздохнула. — Когда мы переезжали в Гнездо, он забыл их в здании, а я забрала. Знаю, что грубо с моей стороны отдавать их тебе, но может быть, ты увидишь что-то между строк, что-то, что спасет его.

Щегол замер. В его руках лежала вся жизнь Сокола до Птиц. Кем он был и что с ним произошло, сейчас было буквально перед носом. В глазах потемнело, а сердце заколотилось сильнее, будто кто-то всучил в руки немыслимые богатства, о которых мечтает каждый смертный. Ладони вспотели, а глаза жадно впивались в буквы, насыщаясь близостью с человеком, который стал для Щегла образцом лидера. Сильный и по-своему разбитый, он хранил раскол глубоко внутри. И лишь после предательства Ласточки эта трещина пошла дальше и расколола его на тысячи кусочков.

Он с таким трепетом и любовью описывал детство, и теперь стало ясно, почему он так мечтал собрать собственную семью. Птицы стали для Сокола теми, кого у него отняли много лет назад. На юности Щегла трясло. Так сильно, что он несколько раз закрывал тетрадь, желая прекратить этот кошмар. Он тоже хотел, чтобы кошмар прекратился. Но кто будет слушать мальчишку и щадить его? Щеглу было трудно вообразить, что хоть один человек сможет сохранить рассудок после пыток. На последующих страницах он убеждался, что рассудок Сокола все же медленно, но верно покидал его. Он превратился в животное, что питало лишь ненависть и мечты о мести, но так сильно желало сохранить в сердце хоть маленький уголок для любви. Смерти, сменяющиеся одна за другой, разрушили все то тепло, которое они так и не смогли уберечь с Соловушкой. Записи оборвались после встречи с мужчиной из леса. На последних страницах они все были счастливы. Как ножом по сердцу читать это все спустя двенадцать лет, когда все стало только хуже.

Щегол закрыл лицо руками, закрывая последнюю тетрадь. Сорока внизу варила пельмени, оставив Щегла в своей комнате читать дневники Сокола. Насколько нужно быть сильным духом, чтобы спуститься к ней и рассказать все, что он понял из записей. В жизни все циклично. Двенадцать лет назад Сокол решил стать для Сороки благодетелем, каким был для него Филин. И теперь, подобно этому благодетелю, наверняка решил с достоинством уйти, спасая своих Птиц от погибели. Не стоило даже читать между строчек, когда там открытым текстом написано: «Филин мертв уже несколько месяцев. А я все еще ищу его во всем. Но единственное место, где я его отыскал, так это внутри себя. Он мертвым грузом лежит на моем сердце и становится частью меня. Я чувствую его, слышу, что он мог бы мне сказать. Мое рвение стать его копией никогда не оправдается, ведь я отныне и навеки останусь лишь подделкой. Жалким подобием лучшего человека, которого мне посчастливилось встретить в своей жизни. Каждое его слово, действие вросло мне на подкорку. Он был лучшим человеком в моей жизни, но оставил после себя лишь один единственный вопрос: почему ты оставил нас, а после пожертвовал собой, чтобы дать нам лишние года жизни? Боюсь, ответить на эти вопросы я могу лишь тогда, когда сам пройду тот путь, который прошел Филин. Я никогда не смогу стать им, но, быть может, смогу почувствовать то, что чувствовал он».

* * *

Ночь обещала быть холодной. От костра хоть и веяло жаром, но на ночь все равно нужно было его затушить, чтобы ненароком не сгореть. Поэтому Сокол и Ласточка сидели у огня, стараясь согреться вдоволь. Хоть это и было невозможно, но когда вы вдвоем наблюдаете за игривыми языками пламени, на душе становится так спокойно. Казалось, что есть лишь костер, а в пламени рисуются все ответы. Ласточка склонила голову на плечо Соколу и готова была уже заснуть. Он не смел ее будить. Пусть хотя бы Ласточка уснет в тепле и спокойствии, пусть хотя бы она чувствует себя в безопасности. Сокол мог бы просидеть так над костром всю ночь, охраняя сон Ласточки, но одна вещь не давала ему покоя. Она бередила душу и требовала покоя ровно так же, как и Ласточка.

— Ласточка, — тихо позвал Сокол. В глубине души он надеялся, что она не проснется и слова так и останутся лишь мыслями в голове. — Спишь?

— Не сплю. — Она отозвалась почти сразу. Было неожиданно, что она позволяла себе быть настолько близко к Соколу в сознательном состоянии. Уже столько лет она сторонилась, избегала, будто зашуганный зверек. А сейчас словно чувствовала.

— Я должен был сказать это еще давно, — Сокол опустил голову. — То обещание, которое ты дала мне много лет назад. Было жестоко требовать от тебя вечного присутствия рядом, — он посмотрел на Ласточку. — Я хочу разорвать его. Ты свободна и можешь покинуть меня. Я меньше всего хотел, чтобы тебе было больно рядом со мной. Но так и не смог уберечь нас от этой печальной участи, — грубые пальцы коснулись щеки Ласточки. — Ты не должна больше быть со мной. Ты свободна, и я буду лишь благодарен тебе за время, что ты убила на меня.

Ласточка молчала. Сокол все ждал, когда она поднимется и уйдет прочь. Ведь то, чего она жаждала так долго, наконец-то свершилось. Она столько лет мечтала о спокойной жизни, и теперь он освобождает ее. Но Ласточка сидела на том же месте и смотрела на Сокола. Без осуждения, обиды и злости, как она смотрела на него последние двенадцать лет. Соколу на секунду показалось, что они вернулись в прошлое и смотрит она больше не на чудовище и убийцу, а на мальчика-подростка, который обещал ей сбежать и оберегать ее от зла.