Птичий глаз

— Хорошая это сделка. Сам подумай, с чем я буду, если всех нас посадят на десятку? А так мои люди работают, я сижу и бабки получаю, — он посмотрел куда-то в сторону. — Адвокат итак хорошо постарался.

— А что теперь со мной? Куда я?

Гуров вскинул брови, а после рассмеялся.

— А что ты? У тебя ничего не изменилось. Работай, радуйся, будь хорошим мальчиком.

Власть, что была так близка, ускользнула из моих пальцем, будто сырой яичный желток. Журавль в небе полоснул по моему лицу клинками, а синица в руках оказалась всего лишь горсткой камней. Не высовывайся, не привлекай внимание — все, что мне осталось после мечтаний о хорошей жизни. Желание видеться с Гуровым сменила полнейшая неприязнь и тошнота от мысли, что благодаря ему я мог подняться с колен. И именно из-за него этого не случилось. В моей жизни ничего не изменилось бы, если бы он не появился. А лучше бы не появился я сам. Я мог бы согласиться на достойную жизнь после провала, мог бы не высовываться, да вот только сладкий привкус пьедестала так и ворошил все мои внутренности. От него было невозможно отказаться.

— Не думал, что ты явишься.

— Я и сам не думал. — Снова то же стекло, те же рамы и тот же телефон. — Чем я могу быть полезен? Может у твоих людей есть какая-то работа для меня?

— Не смеши, — он махнул рукой. — Мои люди сейчас сами сидят ровно и зарабатывают мизерные проценты. Их знатно запугали, так что им с тебя сейчас толку нет.

— Кто их запугал? Ты же был самым влиятельным.

— Выродок один. — Гуров рассмеялся. — Знаешь, глупо так выходит. Пареньку двадцать лет от силы, но он чуть ли не зубами себе путь выгрызает. Красиво это было.

— Красиво?! — я чуть не поперхнулся от неожиданности. — Из-за какого-то сопляка ты в тюрьме!

— Я за свои годы на многих насмотрелся. Были среди моего окружения и лизоблюды, и предатели. Кого только не встретишь. Но эта перестрелка стоила того. Лицезреть малолетнего щенка, который обладает удивительной волей и силой. На секунду я даже пожалел, что не нашел его, прежде чем он встанет против меня. Таких людей мало.

— Ну видимо было где учиться, — сухо усмехнулся я.

— Кого-то веками не обучишь, а кто-то с первых секунд схватывает. С таким внутренним стержнем можно только родиться, — Гуров щелкнул пальцами в воздухе. — Настолько я понял, он вообще беспризорник. Ты представь! Обычный человек уже бы дуло к виску, а он все кусается. Готов поспорить, когда выйду на волю, он уже будет весь город в ежовых рукавицах держать.

— Как жаль, что не он твой сын, правда?

Стало невыносимо обидно. Гуров сидит передо мной и восхищается каким-то парнем, который поспособствовал его заключению в тюрьму. Внутренняя сила, воля, мастерство, стержень — вот это да! А ты будь хорошим мальчиком, Паш. И главное не высовывайся. Так обидно не было, даже когда мечта о лучшей жизни ускользнула из моих рук. Какая-то дворовая скотина, научившаяся держать пистолет в руках раньше, чем писать прописи вызывает такой восторг. А я — послушный сын и человек, работающий с детства, просто хороший мальчик. Только вот через десять лет никто даже не вспомнит, кто такой этот Паша Огинский. Но парня, что посадил самого Гурова в тюрьму, будут помнить. Смотреть в зеркало стало тошно. Слишком чистый, слишком приторный, слишком хороший. Вырвать бы из себя всю эту манерность, и пусть останется то, что останется.

На работе все стало блеклым и обыденным. Пройдет лет десять, а я буду все здесь же торговать овощами в киоске. К Гурову я приполз только через полгода, когда ненависть к собственной жизни достигла апогея. Мысли о матери и благополучии остались за кадром, и я не мог избавиться от чувства никчемности. С чего было ему решать, что я хуже? С чего он взял, что я ничтожество? Он знать меня не знает. Так вот, пусть увидит, что я намного сильнее того парня. Пусть узнает, что его гены — это не только внешность. Если ему будет угодно, я докажу, что могу даже без врожденных способностей стать лучше и сильнее. Если это значит, что он также будет мной восхищаться, то я сделаю.

— Как зовут того парня?

— У него нет имени. — Гуров пожал плечами. — Как-то по-птичьи, черт знает.

— Спорим, что я свергну его? Спорим, что я сильнее? — глядя на изумленное лицо Гурова, мне становилось так приятно. — Ты будешь гордиться, когда увидишь, что я это смогу.

— Не говори глупости, — он покачал головой. — Ты не создан для этого.

— А ты проверь.

Может, от скуки, может, от забавы, но Гуров согласился со мной. Условием нашего договора было, что он не дает мне никаких наводок касаемо этого человека, но с любой другой информацией помогает. Несколько месяцев я рыскал по городу в поисках этого ублюдка, но так ничего и не нашел. Испугался, что он помер или, не дай боже, решил залечь на дно. Если так, я был готов, кромсая свои пальцы, отдирать его от этого дна, чтобы в конечном итоге заново его выбросить туда же. Всюду было пусто. Впадать в отчаяние было рано, ведь я только выбрался оттуда. Если нам все же суждено пересечься, то мы встретимся и через десять лет. Главное — выйти на одну дорогу, пусть и по разные стороны.

Благодаря отцу вышел на мелких дилеров, немного поработал с ними, а потом, кичась фамилией отца, связался с поставщиками. Свои руки марать мне не хотелось. Кто знает, как сложится завтрашний день и смогу ли я отмыться от этой грязи так рано. Вереница лиц и денег заволокла меня за собой, и на секунду я позабыл о своей цели. В конце концов, связи и деньги в кармане имеются. Два года жилось в радость, и даже смотреться на себя стало приятнее. Какая разница, что ты собой представляешь на самом деле, когда все видят в тебе потомка сильного человека. Но как же забавна наша жизнь, правда? Тот, на кого ты собрался вести охоту, сам выходит на тебя и еще скалит зубы. Вскоре моих коллег повязали, и нашу лавочку прикрыли. Благо мои руки чисты, а фамилия Гурова не моя. Тогда мне довелось увидеть его — объект восхищения моего отца. Одноглазый, подбитый и изуродованный жизнью. Наверное, кому-то может стать его жаль, но не мне. Я завидовал. Завидовал так сильно, что сводило зубы. У него была семья, такие же отбросы общества. Но несмотря на весь этот жалкий образ, другие им восхищались.

Работал этот пес с милицией, а значит, это та точка, куда мне нужно было бить. Ставки итак были слишком высоки, а я все сильнее повышал. Каждый день, когда я краем глаза видел какое-либо упоминание Сокола, мне прожигало вены изнутри, а кровь вскипала от обиды. Ты никто и должен был оставаться никем. Во мне течет кровь Гурова, но почему-то я должен бегать за тобой. Вот увидишь, однажды ты будешь бегать за мной. Партия будет сыграна безупречно, ведь все козыри будут у меня. Я буду рядом. Ты почувствуешь это, но не сможешь ничего с этим сделать. Я поддамся тебе, выдав за злодея бедолагу, что убил твоего брата, чтобы потешить твое эго, а после разобью его в пух и прах. Я хочу видеть тебя на коленях. Я хочу положить твою голову на плаху и взять в руки топор. Ты будешь мертв. Ты будешь несчастен. Ты возненавидишь себя. А я заполучу то восхищение, о котором всегда мечтал.

Все время, пока Гуров был в тюрьме, я строил по крупицам свой песчаный замок. Каждый день и каждая минута были выверены безупречно. Каждый человек, стоящий рядом со мной выполнял мой приказ и жертвовал своим положением. Я не мог себе позволить светиться так рано и поэтому любезный Бульба стал моими руками, пока я сижу в тени. Он так боялся, что я сдам его милиции, что, не раздумывая, пошел против своего главного кошмара и снова встал против Сокола. Как же радостно, когда твоя добыча сидит перед тобой и просит о помощи. Он потерян, разбит и осталось совсем немного до момента, когда я его полностью уничтожу. После того, как мне пришлось выдать ему Бульбу, я поехал к отцу. На протяжении двенадцати лет я посещал его каждый месяц. Гуров был моим живым дневником.

— Ну, здравствуй, — я развел руки в стороны.

— По какому поводу такой довольный?

— Сегодня сдал Бульбу людям Сокола. Они пошли против него, чтобы выведать имя, — невозможно было скрыть ликования в моем голосе. — Вообрази только, как я их запугал, что они бегут к моим же ногам.

— Ты сдал своего человека, чтобы прикрыть собственную задницу?

— И что с того?

— Грязно играешь, не по понятиям, — Гуров отвернулся от меня.

— У меня свои понятия. А чего ты хотел? Думал, я полезу с ножичком на твоего любимчика? Я же не идиот, — я поморщил нос. — Хорошие мальчики тоже могут играть в войнушку. Даже не прикасаясь к оружию.

— Оставь ты уже их в покое. Я верю, что ты способен одолеть его. Ты все доказал.

— Слишком поздно, — глупо было ему рассчитывать на то, что это сработает. — Мне понравилось.

Гуров смотрел на меня не как на послушного сына, но в этом взгляде не было и доли восхищения, о котором я так грезил. Он хмурился, словно я само зло во плоти, словно все это сделано не ради него.

— Что тебе опять не нравится?! — я вцепился в трубку, желая раздавить ее. — Или, может, дело не в том, какой я, а в том, что я — это я? Тебе противна сама мысль, что такой человек, как я — твой сын? Сделаю тебе подарок перед выходом на волю — не буду трогать твоего любимчика. Но знай, как только ты будешь на свободе, я раздавлю его, как букашку.