Публичное одиночество

Один мудрый человек сказал: жестокая правда без любви есть ложь. Это абсолютная истина.

Есть что-то заветное?

У меня есть несколько идей, историй просто потрясающих… Одна из давних – гениальный сценарий про жизнь и гибель Александра Грибоедова. Потрясающий материал, который мы собирали четыре года… (I, 142)

(2010)

Интервьюер: А у Вас нет ощущения, что у общественности требования к Вам выше, чем к другим режиссерам? Что с Михалкова спрос другой, от Вас ждут оскароносных фильмов и не дают права на ошибку?

Я не задумываюсь о том, ждут или не ждут чего-то от меня. Для меня существует правда и неправда. Справедливость и несправедливость.

Обратите внимание: кино ведь разрушено вообще! Хорошая картина Попогребского: два артиста, одна камера и голый остров. А то кино, которое приносит деньги, дает масштаб, дает спектакль, – где оно?

По идее, тому, что мы сделали < в «Утомленных солнцем – 2» >, нужно поклониться в ноги и сказать: «Ребята, молодцы! Как вы сумели собрать группу, которая может восемь лет работать?!» Не коротко-быстро заработали на клипе и разбежались отдыхать, а восстанавливали профессию, целые пласты профессии! Реквизит и все прочее…

А что вместо этого ищут? Этих людей интересует подъем индустрии? Почитайте! Разве там есть хоть одна тысячная простого интереса к тому, что это можно делать у себя на родине? И мосты строить, которые год стоят, чтобы обветшали, и потом их взрывать, и массовки по три с половиной тысячи…

Можно делать! Чего же вы не радуетесь? Значит, вам важно не то, что это делают в принципе, а то, что это делает Михалков, а ему этого делать не надо.

Если бы эту картину снял другой режиссер, как Вы думаете, какая была бы реакция?

Возможно, более спокойная.

А я думаю, что не просто спокойная. Его бы на режиссерском стуле понесли бы в Канны прямо на руках… (I, 146)

(2013)

Вопрос: А как обычно происходит выбор темы для вашего нового фильма? Это зависит от вдохновения или Вы заранее планируете, о чем будет картина?

Я снимаю то, что в эту секунду меня волнует.

Допустим, когда я снимал «Утомленные солнцем – 2», то в середине между съемками возникла идея снять «12». Я настолько жгуче почувствовал, что это надо сделать, что мы остановили съемки и сняли «12», смонтировали и выпустили, а потом стали снимать дальше «Утомленные солнцем – 2».

Нет одной идеи. Это как пельмени: забрасываешь в кастрюлю, один всплыл… Но это – не всеядность, просто я об этом, этом и этом хотел бы сказать, и это мне кажется важным.

Но так, чтобы: в этом году – год Франции, сниму-ка я фильм с французами… Такого не было… (XV, 75)

«Девочка и вещи» (1967) (2012)

Сегодня я вам расскажу о самой первой моей работе. Это был немой этюд, он назывался «Девочка и вещи».

(Когда ты снимаешь первую работу, ты думаешь, что «о-о-о!». Сейчас ты произведешь революционный переворот в кинематографе. И это правильно – так и должно быть. Хочется так много сказать! Но для немого этюда не должно быть прямого текста, с диалогами – это уже следующая студенческая работа, после немого этюда идущая. Тут же просто нужна некая ситуация, в которой что-то происходит без того, чтобы это было озвучено диалогом или монологом человека, конкретно в кадре говорящего.)

Мы придумали с Игорем Клебановым (он сейчас начальник большой – президент Гильдии кинооператоров, а тогда был студентом ВГИКа) историю о том, как через девочку, которая живет в какой-то атмосфере, мы прослеживаем отраженным образом ситуацию в ее семье… Конечно, это могло бы быть темой и для большого фильма, и мы знаем такие прекрасные работы. Но здесь нам были важны просто взаимоотношения девочки с предметами, через которые мы узнаем какую-то часть жизни ее дома. Она включает магнитофон тех времен. Она слышит, но не совсем понимает то, о чем идет речь. А зритель должен понимать, что не так все просто в этом доме, хотя девочка живет своей, абсолютно оторванной жизнью, среди предметов, которыми она играет, рассматривает; взрослых предметов.

Снимали это мы в квартире моего отца. Набили огромным количеством предметов комнату мамину. Там было все. Мы туда все стащили, предполагая, что это загромождение предметами будет создавать некий антураж, образ жизни этой девочки. Была у нас маленькая девочка, и мы ее поместили вот в эту жизнь.

Наивная картина очень, маленькая…

Мы очень были воодушевлены тем, что у нас есть камера. Это было все так трепетно, когда проходил какой-то дубль, и мы переживали, как там получилось, и все время ждали пленку из лаборатории, чтобы посмотреть… Короче – из этого и сложилась такая вот картинка – «Девочка и вещи».

Михаил Ильич Ромм, наш мастер, человек с потрясающим юмором, посмотрел картину и сказал: ну, это я бы по-другому назвал – это история девочки в комиссионном магазине.

Да… Мы набили эту комнату всем, чем только можно, там были: и люстра, и бокалы, и стаканы, и бигуди, и фотографии, и посуда, и мебель, и так далее, и так далее… Я проглотил эту оценку. Но, в результате, само-то задание было выполнено. Ведь мы рассказали эту историю, не прибегая к конкретному диалогу в кадре.

Мои недруги-критики много лет спустя, когда посмотрели эту картину на каком-то студенческом фестивале, сказали, что это была лучшая работа Михалкова и что все, что он сделал потом, – гроша ломаного не стоит…

Ну, я надеюсь, что это не так!

Во всяком случае, это была первая трепетная история, связанная с нашим первым прикосновением к пленке… (XV, 71)

«…А я уезжаю домой» (1968) (после 1968)

<Эта курсовая работа Никиты Михалкова во ВГИКе имела следующий сюжет>:

Поздней осенью в каком-то южном санатории встретились случайно два совершенно разных человека: один – художник, другой – простой парень, полярный летчик. Они знакомятся с местным жителем – рыбаком Михалычем, человеком немного старше, чем они, и по прожитым годам, и по жизненному опыту. Знакомство перерастает в очень дружеские отношения, которые омрачаются тем, что у художника, как вдруг выяснилось, любовная связь с бывшей женой Михалыча. А парнишке-летчику, никак не желавшему зла Михалычу, без всякого умысла рассказавшему ему о том, с кем встречается его друг-художник, не повезло: он остался с переломанным носом.

Такая вот достаточно банальная курортная история.

Но главным в ней для нас были не сами эти коллизии и сюжетные перипетии, а общая атмосфера, мироощущение, которое ярче всего выплескивалось в финале картины. Четыре человека прощаются друг с другом на вокзале и, несмотря на горечь пережитых обид, имеющих и вполне вещественные следы вроде перебинтованного носа, не испытывают друг к другу ни вражды, ни отвращения. Не потому, что они такие всепрощенцы или очень воспитанные люди, а просто потому, что есть для всех них нечто большее, лежащее за гранью конкретных, личных, сиюминутных взаимных счетов. И когда вдруг из вокзального репродуктора раздаются звуки «Цыганочки», они пускаются в пляс, и этим яростным, чуть «с выворотом», эмоциональным взлетом заканчивается наша картина.

Это решение финала стало для меня принципиально важным, определившим на значительный период мой подход к искусству… (III, 6)

«Спокойный день в конце войны» (1971) (1988)

Моей дипломной работой была трехчастевая картина «Спокойный день в конце войны» по сценарию, который мы написали с Рустамом Ибрагимбековым. Это одновременно смешная и трагическая история, в конце которой погибает ее главный герой.

Сценарий тянул на полнометражный фильм. Но запускать студента-дипломника с полнометражным фильмом не имели права. Вернее, не хотели, не могли, и вообще не полагалось. Поэтому мы решили, что за те сроки и те деньги, что нам отпустили на обычную трехчастевую дипломную работу, мы снимем полнометражный фильм.