Публичное одиночество

(2005)

Вот у меня была ситуация на «Обломове».

Захар, кто сыграет Захара? Мне говорит однокурсник, ассистентом моим работал: «Попов Андрей Алексеевич». Я говорю: «Ты что, обалдел? Захара – Попов? Он генералов играет, ученых, секретарей обкомов… Какой он Захар?» А он говорит: «Поверь мне, он тоскует, ну предложи…»

И я пришел к Попову домой. Сидит Андрей Алексеевич Попов. Он к тому времени уже из «Чайки» в «ЗИЛ», из «ЗИЛа» в Кремль… Большего дива, чем эта жажда его играть, я не видел. Я делал его пробы, обхаживал его всячески. Он пришел – и я вижу, что ему очень хочется, но и смущен очень, его догола почти раздели. Сделали ужасающий грим, монтюр кирпичного цвета. И он сел за стол, текст у него. Он сидит, текст бубнит, у него бакенбарды такие… Мы с Пашей Лебешевым стоим за камерой. И там люди ходят, свет не весь стоит. И он сидел-сидел, читал текст, смотрел на людей, чего-то еще делал. Потом говорит: «А можно покурить?» Я говорю: «Подождите пока». Ему курить хочется… И вот он так уселся… Я говорю: «Паша, давай включай камеру». И он сидел-сидел, и тут мимо него кто-то прошел, и он вдруг зарычал. Так «р-р-р-р-р…», как собака. Все, я говорю, снято. Ничего больше не надо.

Я в него влюбился, я понял, что его надо снимать. И надо брить наголо. А он говорит: «Нет, наголо не могу». Я говорю: «Ну как, Андрей Алексеевич?» – «Не-не, не могу, у меня спектакль, то-се». Я его мучил-мучил, звонил ему. А он: «Сергеич, дорогой, я готов, я буду, люблю, моя мечта жизни – но наголо не могу…»

Все, вилы уже!

Прихожу к нему домой. Зима, я в шапке. Жена открывает, он сидит в кабинете, кроссворд разгадывает. Захожу к нему: «Андрей Алексеич, ну хотите, я на колени встану?» Он говорит: «Милый, нет». Я говорю: «А теперь?» Снимаю шапку – я бритый наголо. Говорю: «Я побрил всю мужскую часть группы, чтобы Вам не было одиноко. Если Вы откажетесь, что они со мной сделают? Скажете «нет» – я сейчас еще и женщин побрею». И он согласился. «Ну ты и сволочь», – сказал…

И он так отыграл!.. Мне сначала казалось, что он жутко наигрывает, а потом я понял, что вылепливается образ такого пса потрясающего… (II, 47)

«Родня» (1981) (1979)

Интервьюер: Над чем Вы сейчас работаете?

С постоянными соавторами – сценаристом Виктором Мережко, художником Александром Адабашьяном приступаем к работе над новым фильмом «Была – не была» <«Родня»>, в главной роли будет сниматься народная артистка СССР Нонна Мордюкова, для которой специально был написан сценарий. (I, 9)

(1980)

Фильм «Была – не была» <«Родня»> снимается по сценарию известного кинодраматурга Виктора Мережко. По жанру это будет скорее всего трагикомедия.

В работе над картиной принимают участие многие из тех, с кем я работал вместе над предыдущими фильмами. Это прежде всего оператор Павел Лебешев, художник Александр Адабашьян, композитор Эдуард Артемьев. Кроме народной артистки СССР Нонны Мордюковой в фильме заняты народный артист РСФСР Юрий Петров, Светлана Крючкова, Иван Бортник, Юрий Богатырев.

Интервьюер: Почему для съемок этой картины был выбран Днепропетровск?

Во-первых, город удивительно красив. Лицо его в первую очередь определяет река: Днепр здесь необычайно величественен и прекрасен. Мы старались снять город так, чтобы он не потерял на экране своего очарования.

Во-вторых, ярко выраженная смена ландшафтов, сочетание современных кварталов со старыми районами, большой стадион, прекрасные проспекты и парки – все это очень нужно для нашего фильма, и все это в Днепропетровске есть…

Работалось хорошо, мы благодарны многим днепропетровцам, оказавшим нам большую помощь. (I, 13)

(после 1981)

Интервьюер: Чем привлек Вас сценарий Мережко или, скорее, сама его тема?

Нас интересовала возможность взглянуть свежим, непритупившимся взглядом на то, с чем мы давно свыклись, на своеобразное язычество городской жизни, которое руководит нашими реакциями на окружающее, нашими проявлениями и поступками.

Скажем, спрашивая встретившегося знакомого: «Как дела?», мы вовсе не собираемся взаправду выслушивать, как они обстоят. Вопрос: «Почему не звонишь?» вовсе не означает, что нашего звонка с нетерпением ждут. Дружеское похлопывание по плечу и возглас: «Рад тебя видеть!» – совсем не доказательство того, что к нам питают теплые чувства. Я вовсе не собираюсь видеть источник всех зол в урбанизме, распространении городской цивилизации – не о том речь. Но не лишне напомнить все же об опасности выдавливания из человека духовности, утраты сердечности, истинности отношений. Видимо, у людей, далеких от города, не потерявших интимных связей с природой, живущих в ином ритме, по-иному ощущающих себя в соотношении с бесконечностью, в большой мере сохранилась эта способность к душевному отклику.

Кроме того, нам хотелось поразмыслить над тем, что несет с собой массовая культура, скажем, «Бони М» и «АББА», для людей, переставших ощущать свои корни. Я не хочу ничего плохого сказать про эти ансамбли – все дело в том, как их воспринимать. Для Европы, Америки они – естественное порождение. Там люди уже наелись благами жизни, они могут позволить себе (как это было с хиппи) ненадолго взбунтоваться против городской цивилизации, ее ценностей и условностей. Но когда увлечение всем тем же идет лишь от подражания внешней форме, корковому слою явления, обессмысливается то реальное содержание, которое за этим стоит. И совсем не безобидно то, что люди, забывая о собственной культуре, собственных корнях, воспринимают «Бони М» и «АББА» как вершинные достижения мировой цивилизации.

По всему этому нам хотелось задуматься о нашей собственной жизни, посмотреть на нее с иронией и в чем-то даже с сарказмом. Попадая в непривычную для себя среду и пытаясь поправить то, что кажется ей неправильным, наша героиня на деле не поправляет, но рушит – не намеренно, не по умыслу, а, напротив, от желания сделать людям добро. Но в этом разрушении – огромная сила созидания, проявляющаяся в том хотя бы, что люди встают перед необходимостью прервать автоматизм своего бега, задуматься, попытаться оглянуться, посмотреть на себя со стороны. И в этой попытке по-новому увидеть и оценить себя и был заключен для нас тот необходимый катарсис, без которого я вообще не мыслю финалов своих картин.

Эту тему мы прослеживаем на примере разных героев: бывшего мужа нашей героини Вовчика, их дочери Нины, мужа Нины Стасика. Вовчик, которого играет Иван Бортник, – человек, вырванный из села, глотнувший городского воздуха, но так и не нашедший близкого себе дела, которое могло бы сделать органичным его существование на асфальтовой почве. Он – человек без корней, хуже того – просто спившийся человек. Нина – тоже человек, потерявший свои корни: от одного берега она оторвалась, к другому не пристала. Городскую жизнь она приняла как жизнь настоящую, и все наносное, мишурное, уродливое, что есть в ней, тоже – как правильное и разумное. Это и саму ее искалечило как личность. А Стасик (я рад был снова встретиться с играющим эту роль Юрием Богатыревым) человек городской, в этой атмосфере чувствует себя легко и привычно. Плохо только, что сам он личность достаточно ординарная, не умеет и не ощущает необходимости взглянуть на себя со стороны.

Снимать «Родню» было трудно потому, что для нас это первая картина на современном, сегодняшнем материале. А он в сознании зрителя уже оброс огромным количеством киноштампов, довлеющих над восприятием. То есть существует реальная жизнь, с которой зритель повседневно встречается, и некая киножизнь, псевдожизнь, в которой все выглядит иначе, по-особому. Герои живут в небывалых квартирах, носят с иголочки новые, отутюженные костюмы, каких никогда не бывало на магазинных прилавках, перед ними с легкостью открываются возможности, в действительной жизни совершенно нереальные.