Пугачев Победитель

А кто, скажи пожалуйста, такую пословицу выдумал: стыд — не дым, глаза не выест?

Ну, уж ты и скажешь!

А кроме того, нет худа без добра. Ежели бы ваши шалаши не выгорели, то вас бы клопы да тараканы живьем съели. Вы, ведь, бороться с этой нечистью почитаете едва ли не грехом. Ваши пожары только вас и спасают!

Натур-философ чуть не задохнулся от возмущения.

Ах ты, немчура! Да разве клопы с тараканами только у нас водятся? Вот, живал я в Варшаве, у поляков...

Далеко ли Варшава от Москвы ушла?—засмеялся немец. — Поляки — ваши родные братья...

Опять же бывал я в молодости в Италии. Там, в великом граде Неаполе, друг ты мой, тараканам да клопам тоже счету нет!

Сего феномена не отрицаю. Но должен тебе заметить, что чужое неряшество нам не в пример. Учиться надо тому, что хорошо, а не тому, что плохо™

Беседовавшие стояли на кремлевской стене неподалеку от старой башни Сумбеки, под прикрытием зубца. За разговором Иванцов неосторожно прибли- шлея к амбразуре и тотчас что-то сорвало с его головы старенькую обшитую позументом треуголку.

Что сие означает? — изумился он, поднимая упавшую к ногам шляпу.— Кажись, и ветра нет..

Па тулье треуголки натур-философ обнаружил круглую дыру с лохматыми краями.

Сие означает, что ежели бы пугачевская пуля уюдила на вершок ниже, то дыра была бы не только и твоей шляпе, но и в твоем лбу,— засмеялся немец.

Какая пуля?

А та, которая сорвала шляпу с твоей филозоф- с1сой головы.

Иванцов испуганно спрятался за зубец крепостной стины. Только теперь до него дошло, что он был на колосок от смерти.

Господи! Господи! — зашептал он дрожащими губами.— Как же это так? Да что же это такое?— Чатем сердито крикнул: — Ну, ежели так, то я им покажу, негодяям! Ружьишко-то я в руках держать еще могу!

Поблизости рявкнула пушка. Бомба упала как раз (роди кучки приближавшихся к стене оборванцев и лопнула, разбрызгивая дождь чугунных осколков. Когда дым рассеялся, то на месте взрыва осталось пять или шесть черных тел.

Так вам и надо! Так вам и надо! — неистовство- нал натур-философ.— Злодеи! Бог покарает всех, всех!

Шприхворт стащил его со стены, и они вместе и травились в губернаторский дом.

Как ты, друг, понимаешь происходящее?—спро- (ил Иванцов, пробираясь сквозь толпу защитников Кремля.

То есть что? Сей мятеж, что ли? Твой же ( гарый камердинер Ильич говорит, бог терпел, терпел, it и разгневался, а теперь наказует за грехи русский народ. Поразмыслив хорошенько, нахожу, что здесь ее I ь много правды, ибо мятежное движение навалива- егея страшной тяжестью именно на все население, а не на какое-нибудь одно сословие. Вон от молодого князька Курганова, а еще больше от Кости Левшина пришлось слышать, что в тех округах, где побывали мятежники, население уже крайне бедствует. На Урале на многих казенных заводах, а также на заводах Демидова поднятые посланцами Пугачева мятежники сначала радовались избавлению от начальства и возможности попользоваться господским да казенным добром, а теперь начинают Лазаря петь, потому как съестные припасы кончились, скот порезали и сожрали, подвоза нет и приходится голодать. Что же выгадали? У яицких казаков тоже стон стоит, разорили всех. Голытьба режется с богатыми, а добро гибнет. Второй год никто не работает, да и как работать? Ты, скажем, наловишь и насолишь рыбы про запас, а явится какой-нибудь оголтелый Падуров и все отберет.

Вот наблюдая все это, я и думаю, что злое деяние в самом себе несет наказание. Забывчивы вы, русские, в отличие от других. Казалось бы, после пережитого в дни смутного времени на веки вечные вы должны отучиться от бунтарства, но в каждом из вас и посейчас бунтарь сидит. Вы законам не за совесть, а за страх повинуетесь, вы в каждом законе, ограничивающем волю отдельного человека, подобие цепей тяжких видите.

Преувеличиваешь, немчура.

Ничуть не преувеличиваю. Вот ты Михайлу Васильевича вспоминал. Отношусь и я к нему с превеликим уважением, хотя по-моему не подобало ему столь предаваться Бахусовой слабости, бог его прости. Ну, вот лет пятнадцать назад, будучи по делу в Санкт-Петербурге, зашел я к нему представиться и засвидетельствовать ему свое глубокое уважение, а кстати и поднести в презент некоторые раритеты, добытые здесь, в Казани. Был он моими подарками весьма обрадован и говорил со мной откровенно, хотя, как ты знаешь, к немцам вообще

Ломоносов относился недоброжелательно из-за распрей в Академии.

Воевал, как же!..

Ну, слушай! Зашел разговор о российской истории о судьбах государства российского. И тут услы- HI1Л я от великого вашего ученого следующее, пора- 111 и шее меня суждение: похоже, дескать, на то, что и России живут, перемешавшись так, что их и не oi целишь друг от друга, два разных народа. Один — и н род крови и души европейской, обладающий всяче- п ими способностями и зело склонный к государственному строительству. Из этого народа происходят вели- | иг мужи, коими держава созидается, к каковым он, Ломоносов, относил Адашева Филарета Никитича, Тишайшего Петра и других, имена всех не упомню. Л рядом с этим народом живет, имея то же обличье, ют же язык и то же бытие, какое-то дикое племя, • мое, подобно каким-нибудь американским индейцам.

Ыдям этого племени ничто не дорого. Все, как вы lii порите, трын-трава. Это хищники, сродные степным полкам. Из них выходят Малюты Скуратовы, соратники Отрепьева, Заруцкие, Разины, Пугачевы. Одни | гроят, другие разрушают. Одни копят богатства, другие стремятся этими богатствами завладеть и пустить их по ветру. И время от времени завязывается отчаянная борьба...

Это, конечно, предположение, хотя и весьма остроумное!— отозвался задумчиво натур-философ.— Но как докажешь? Чем это не простая попытка найти удовлетворительное объяснение феноменам, отличающимся большой сложностью? А как применительно к сей теории объяснить, например, личность Ивана I розного?

Об Иване Грозном Михайло Васильевич тоже упоминал. По его определению, надлежит смотреть на него, как на следствие некоего смешения: в молодости преобладало в нем начало созидательное, начало государственное, под старость возобладало начало противоположное, разрушительное, которое, однако ж<\ скрывалось под маской прежних намерений. Боролись в нем две души: одна — европейская, другая — азиатская, степная, дикая...

Так все объяснить можно. И Бирона можно расписать с одной стороны европейцем, а с другой — азиатом, Тамерланом...

Бирон-Бироном, а Анна Иоанновна-то по истине куда больше на какую-нибудь татарскую или киргизскую ханшу походила, нежели на европейского государства властительницу и продолжательницу дела Петрова.

Беседуя, друзья добрались до дома фон Брандта и здесь узнали, что старый генерал только что чудом спасся от грозившей ему смертельной опасности. Проверяя оборонительные сооружения, фон Брандт проходил переулком, и некий бородач с обвязанным плат ком лицом выпалил в него в упор из драгунского пистолета. Пуля прошла между боком и правой рукой генерала, прорезав, как ножом, рукав. Покушавшийся был сбит с ног ударом сабли адьютанта и схвачен. Его уже подвергли допросу. На допросе он сразу же повинился, струсил, молил о пощаде и выдал несколько сообщников из местных жителей

Что же будет со злодеем? — спросил Шприхворт.

Сейчас собирается военный суд! — ответил сообщивший новость писец из губернской канцелярии.— Конечно, злодей будет предан смертной казни!

Поделом вору и мука!—сердито проворчал натур-философ.— А из каких он?

Князя Курганова дворовой человек. В кухонных мужиках ходил. И на другого кургановского крепостного указал..

Иванцов растерянно развел руками:

Вот и поди, говори с таким народом. Давно ли Курганов распинался, что взял с собой в город из поместья только самых преданных ему людей, за которых он может и головой поручиться?