Пугачев Победитель

Сообразил, кому из нахлынувших неведомо откуда в Москву скупщиков—жидов и армян продать табакерку и как, когда выковырять из звезды камни. Все это привело его в хорошее настроение, и он даже замурлыкал какую-то песенку. Но едва он лег и согрелся под теплым старинного тяжелого атласа одеялом на мягком пуховике двуспальной кровати, как откуда-то приползла злая тревога и принялась сосать сердце.

Он лежал, вытянувшись во весь рост на спине, |i инокив руки под голову и думал. Мерещилось дале- | д(!тство, прошедшее в маленьком родовом имении и . I in сонной Костромы, годы, проведенные в Шляхет- йИпм корпусе, выход на службу в армию, участие в ii" <>де на Пруссию. Вспоминались полковые товарищи н их судьба. Многие ли из них уцелели? Ой, немногие! i -iiiiB то страшная была, по всей России озверелая •н |niii, руководимая вырвавшейся из тюрем сволотой, ценилась за офицерами, как за волками, и избивала

а ммм зверским образом. Вон, в той же самой Казани |нн юрзали в храме Казанского Девичьего монастыря V г питого алтаря дряхлого стодесятилетнего генерал- майора Кудрявцева. «А я, вот, уцелел! Да не только

г hi им* го уцелел, но и в генерал-аншефы выскочил. г, еще и в фельдмаршалы продерусь! — мелькнули I чмодовольная мысль.—Опять же судьба оказалась 1«ц мно отменно благосклонной и в другом отношении: ii.ii мчи и десятки тысяч людей последнего достояния /нппились, а я в одном замшевом поясе самоцветных I. им ушков тысяч на тридцать, если не на сорок, гиснаю. Да и золотца припас: без малого пудик ни'» | ит. Не так уж трудно будет при побеге увезти г | "Пой. При побеге...»

Опять мысль закружилась вокруг того же невидимою стержня, засевшего занозой в голове Минеева ни' с первых дней пребывания в стане «анпиратора».

«Другие же бегут и ничего, удается! — думал он, — Неужто я у бога теленка украл? Не

у ин- других. Мозга и у меня шевелится™ Обдумать liiiii.Ku надо все получше. Вон, военная коллегия каж- ч" in цепь посылает на границу, к Смоленску, офицеров И чиновников по продовольственной части. Получают

С

кумонты и едут — «по казенной надобности». Можно и I и смастерить такие документы: штука не вели- М Кто их проверять будет? А то подослать верных

И. украсть у кого-нибудь либо отнять. Тут тебе

си ни лтничать да щепетильничать не приходится.

На коне не усидишь, так не токмо что с седла слетишь, а чего доброго, и на острый кол сядешь...»

И опять тоска змеей впилась в сердце пугачевского любимца. Из полумглы выплыл в волнах желтого с красниной тумана образ смертельного врага Минеева, страшного Хлопуши.

Закривлялась, заухмылялась проклятая безносая рожа. Стали подмигивать круглые, как у совы, глаза.

Бежать к полячишкам альбо к немцам собира- есся, присходительство?—загундосил варнак.

Холодный пот покрыл все тело Минеева. Заныли затекшие руки. Застучало в висках.

У, душегуб треклятый! — пробормотал он, сбрасывая с себя покрывало и приподнимаясь.— Мало ты, пес смердящий, человечины сожрал? До меня добираешься? Да я тебя!..

Страшный образ Хлопуши рассеялся в теплом воздухе. Минеев снова улегся и накрылся одеялом. Но теперь лежал на правом боку, и чтобы не поддаваться тревоге, принялся считать и пересчитывать в уме свои богатства и вспоминать, сколько каких камней и какой приблизительно цены уже зашито в замшевом поясе. Это отогнало тревожные мысли, принесло успокоение, а с успокоением и дрему. Уже в полусне подумал: «И как это Емелька ухитряется выдерживать столько времени безнаказанно? Как у него сердце не обратится в труху? Что за сила в нем такая?»

Он заснул, но спал чутким, сторожким сном солдата, привыкшего и во сне быть начеку. Чуть треснет лампадка, горящая в углу перед старинными образами, чуть зашуршит что-то за коврами, чуть задрожат маленькие стекла в оконной раме,— и тяжелые припухшие веки уже шевелятся тревожно и на плоском лице появляется выражение готового проснуться и вскочить на ноги человека.

Пробили башенные куранты близких ворот Кремля шесть раз, возвещая близость рассвета. Минеев вско- •mil, как встрепанный, и крикнул спавшему за дверью mi кожаном диване денщику:

Васька! Умываться! Сбитню давай!

Часа два спустя из Кремля вынесся и промчался, пересекая Москву из конца в конец, огромный «ан- ннраторский» поезд, состоявший из полусотни роскошны ч саней самых разнообразных форм, включая и н" колько громоздких карет на полозьях. Впереди им v рем летели отборные конники конвоя, наряженные iiа иисами, а сзади—сотня киргизских «батыров» с их

I (ем, князьком Рахимом Ибрагимовым, и сотня Пиннсир.

Предполагалось, что с «анпиратором» в одних санях, к |и *мо Минеева, поедет Юшка Голобородько. Но когда Hp копий привел Юшку, тот оказался пьяным до |«| ой степени, что в двух шагах от саней позеленел и чу и не свалился. Его одолевала тошнота.

– Оно ничего! Право слово, ничего! — засуетился Ир копий.— Вышел на воздушок из тепла, ну, его и му ги г. Ведь правда же, Юшенька, соколик? Ты сейчас

ем молодцом будешь!

Плевать, сволочь, будет!—сказал сердито «анпиратор».— Гоните его в шею, пса шелудивого!

Так я заместо его сам с тобой сяду, осударь,— предложил Прокопий, в планы которого не входило ot I«внять всю дорогу Пугачева с его новым любимцем.

Л от тебя перегаром воняет! Убирайся и ты! г одним Борькою поеду! — решил «анпиратор».

Иод Голобородьки стушевались и поместились в дру- ин санях.

Когда поезд тронулся, Пугачев злобно усмехнулся и мокнув головой, вымолвил:

Видел, Бориска? Они, начетчики, готовы сразу и и.1 тгорбок мне усесться. Сторожат, псы, как сол- нтп колодника острожного...

Минеев молчал.

Надоело это мне!—продолжал «анпиратор».— И наскучило! В кишки они мне въелись, езовиты.

Ходют за мной следком, как няни за малым робен- ком. Опекуны нашлись непрошенные. От жадности скоро утробы полопаются у всей ихней семейки. Рвут кус за куском. Третьеводни на ельтонскую соль откуп выцыганили у меня. На всю, значит, Волгу хозяевами заделаются, щуки зубастые. А теперя пристают,— отдай им и водку во всей Московской округе на откуп.

А ты, государь, не давай! — вяло вымолвил Минеев.— У казны твоей царской только и доходов верных, пока что с воли да с водки.

Тебе легко сказать — не давай! — омрачился Пугачев.— Посидел бы ты на моем анпираторском месте!

Упаси господи! — от души вырвалось у Минеева.

Понимаешь мою жисть?! — угрюмо засмеялся «анпиратор».— Не велика, брат ты мой, сладость в царях ходить. Я на день сто раз за башку хватаюсь: цела ли? А ежели цела, то крепко ли на плечах сидит? А ежели крепко сидит, то моя ли аль чужая?

Разгорячившись, он зачастил:

Что это, право? Какой такой порядок? Разе с помазанниками так поступать полагается, скажем, по священному Писанию? Разе с меня воля снята, что я без ихнего дозволу и шагу ступить не смею? Вон, Игнашка Бугаенок, стерва, какую пакость учиняет. Совсем Донщину от Москвы оторвал. А заговорил я, что, мол, это какое же такое дело выходит, да что, мол, казачишкам рога обломать пора, так они, Голо- бородьки, на дыбки: тебя, мол, кто, как не казаки, на родительский пристол отечества посадили? Ну, и дол- жон, значит, ты им всякое уважение. А что же я после того за царь такой да еще анпиратор и все такое, ежели какой-нибудь шелудивый Бугаенок мне всенародно в бороду наплевать может, а я его, собачьего выпорка, и пальцем тронуть не смей?