Пуговица, или серебряные часы с ключиком

— Я много пропустил, Лузер?

Идет урок географии. Старая учительница спрашивает столицы разных стран. Шум стоит невообразимый. Учительница несколько раз повторяет свой вопрос. Дети дерутся. Петрус вырезает на парте ножом свое имя. Но Лузер, как полагается, поднимает руку. Сабина тоже. Генрих сидит тихо и тоже поднимает руку, хотя он не совсем уверен, надо ли отвечать «Рим» или «Копенгаген». Вызывают Лузера. Он говорит: «Гельсингфорс».

— Ты хороший ученик! — хвалит его учительница.

После обеда Генрих сидит дома и заучивает европейские столицы. Он записывает названия городов на картонке, а старый Комарек наперегонки с испанцем перечисляет известные ему города: «Москва — Париж — Дублин — Мадрид…» При этом он немного гордится, как хорошо он знает города.

— А вы в Мадриде тоже были? — спрашивает Генрих.

Испанец, кивнув, отвечает:

— Мадрид красивый город.

— Вы сражались в Мадриде?

— Да.

— А у вас был пулемет, когда вы сражались в Мадриде?

— Нет, у меня даже винтовки не было.

— Как же вы сражались без винтовки?

— У нас не хватало оружия.

— Как же вы тогда сражались?

Испанец, улыбаясь, смотрит в потолок.

— Двумя банками из-под консервов, — говорит он. — Начиняли их порохом, гвоздями, обрезками железа, и из каждой торчал хвостик бикфордова шнура.

— И вы их под фашистские танки кидали?

Заложив сплетенные руки под голову, испанец лежит на своей лежанке. Худой он очень. И губы тонкие-тонкие. Зарос щетиной.

— Когда убили Патрико, мне его карабин достался.

— А Патрико этот испанец был?

— Нет, его звали Патрик О’Коннель. Он был ирландцем.

— Значит, из Дублина, да?

— Нет, он из деревни был.

— А когда в него попала пуля, он еще говорил или сразу умер?

— Его убило наповал, — отвечает испанец.

— Я думал, мы тут столицы будем учить или как? — говорит Комарек. Он злится на испанца.

— А в Париже вы тоже в сражениях участвовали?

— Нет, в Париже нет.

— А вы были в Париже?

— Да, был, — отвечает испанец.

— Ну так как? Будем столицы учить или болтать попусту? — ворчит Комарек.

35

Впрочем, на следующее утро учительница уже не спрашивала европейские столицы, речь пошла о предлогах. Пожалуй, руку лучше не поднимать, решил Генрих. Снова вызвали Лузера, и он назвал все предлоги, как отщелкал.

На уроке пения Генрих чувствовал себя уже лучше — здесь-то он всегда обставит Лузера!

«На высокой желтой фуре!» — пели они. А Генрих пел и вторую и третью строфу так громко и хорошо, как их пел Отвин, хотя ребята, оборачиваясь, зажимали рты, делая вид, будто давятся от смеха.

«Нет, не быть мне первым учеником!» — подумал Генрих и на следующий день не пошел в Шабернак.

Но однажды, встретив Сабину, он узнал, что в школе теперь учат русский язык.

— Вот как, русский вы учите?

— Вторую неделю уже, — сказала девочка и сдунула локон со лба.

— Учитель у вас или учительница?

— Учительница.

— Говоришь, два раза в неделю у вас русский?

— Два раза.

— А завтра? Завтра у вас будет русский?

— Будет.

На всякий случай Генрих засунул в карман курточки красный плотницкий карандаш. По русскому он этого Лузера всегда обставит! И записочку с тремя печатями он из чемодана достал — пожелтела она уже, но печати хорошо видны. Ух и хитрый он мальчишка! Все нарочно подстроил так, чтобы опоздать на урок! А ведь и правда в классе стояла совсем незнакомая учительница. Широкая в плечах, решительная такая, по тоже немолодая.

— Здрасьте, — сказал Генрих и притронулся пальцем к козырьку солдатской фуражки.

Учительница ответила на приветствие. Генрих сел рядом с Лузером, сделав вид, будто только теперь вспомнил о фуражке. Он снял ее и сунул в парту.

Учительница подождала, пока класс успокоился, и обратилась к Генриху по-русски. Она спросила, как его зовут. Генрих ответил по-русски, назвав себя. Делал он это немного небрежно, словно все здесь происходящее было ему ни к чему — и класс, и парты, и ребята. По-немецки он добавил, что у него на руках имеется «документ». Вынув из кармана заветную записочку, он передал ее учительнице.

Она прочитала и улыбнулась.

Дети тут же стали спрашивать, что в «документе» значится. На самом-то деле и Генриху очень хотелось это узнать. Но учительница спросила его, каким образом ему достался этот «документ». Заважничав, Генрих принялся рассказывать; правда, рассказывал он не совсем так, как это происходило в действительности. Он, мол, в свое время входил в состав советской комендатуры. Для этого ему и понадобился «документ».

Учительница, положив записку на стол перед собой, приступила к занятиям. Однако она то и дело поглядывала на опоздавшего ученика. При этом она заметила, как он важно кивал, как будто все, что она говорила, было ему давно уже известно. Тогда она вызвала мальчика и попросила его прочитать написанное на доске. Но он не смог. Потом она его еще раз вызывала и уже окончательно убедилась, что ни одной русской буквы он не знает. И все же важничать он и после этого не перестал, и, как только она произносила какое-нибудь знакомое ему слово, он принимался кивать, громко повторяя его, повернувшись к остальным ученикам.

В конце урока учительница собралась вернуть Генриху записку, однако дети стали просить, чтобы она сказала, что в ней написано.

— Если меня спросить — читайте, — сказал Генрих.

Улыбнувшись, учительница в конце концов все же прочла записку вслух:

— «Подателя сего зовут «Товарищ» или «Пуговица». Выдать ему махорки и клочок газеты, чтобы мог цигарку скрутить. Сами увидите — не подавится. М и ш к а».

Да, уж совсем Генриху стало нехорошо, когда в классе раздался взрыв смеха. Ребята хлопали крышками парт, вереща от восторга.

«Мишка, Мишка, что ты наделал!»

Отвернувшись, учительница долго сморкалась в платочек. Потом повернулась к классу и поспешила распустить детей по домам.

Неудачный это был для Генриха день, ничего не скажешь!

Он бежал домой, а ребята кричали ему вслед:

— Пуговица, Пуговица!

Они прыгали вокруг него и кричали:

— Пуговица!

Сабина крикнула:

— Все вы противные!

Генриху было приятно, что девочка заступается за него и бежит рядом с ним, а не с остальными ребятами.