Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь
Шрифт:
Это кольнуло меня, как упрек.
– Если мужчина что-то решил – его остановить невозможно… – попытался пояснить я.
– Я ведь тоже покидаю тебя, – сказала Мария де Пинта. – На днях улетаю в Лондон к двоюродной сестре. Буду поступать в университет. Деньги я собрала… Думала накопить на свой домик и прочую ерунду для… жизни. А теперь все иначе. Может быть, к лучшему…
В ее голосе больше не звучала надежда. С той ночи, когда я ввалился к ней с цветами, нам стало проще общаться. Мы говорили, как друзья.
– И ты, Брут? – сказал я.
– Ничего не поделаешь, Майкл, – повела плечами она. – Здесь меня задушат воспоминания о моем фиаско. Увы… Женщине очень не легко смириться с тем, что ее отвергли.
Она отвернулась, и яркий луч солнца
– Ты очень красивая, Мари, – сказал я. – У тебя будет дом с садом и бассейном. И очень хороший муж. Такой, каким бы мог быть Эд.
– Да, да… Наверное… – рассеянно проговорила она и помахала рукой подплывающей к берегу Сибилле.
Мы еще выпили немного виски. И снова молчали. Говорить о том, каким славным парнем был Эд, не имело смысла – мы все и так это знали. Я был благодарен девушкам, что они не причитают и по сто раз не прокручивают трагическую ситуацию, как это делали миссис О’Тулл или Аль Венетто. Мне захотелось несколько минут побыть одному, и я прыгнул в море, поплыл, соленая вода заливала мое лицо. Потом я обернулся назад. И увидел островок и фигурки на берегу такими маленькими, будто бы смотрел на них в уменьшающий окуляр полевого бинокля. Будто очень издалека – с горы или с расстояния птичьего полета. Они оставались по ту сторону моря. Словно еще одна волна отхлынула от меня.
Я рано вернулся домой. Днем состоялось отпевание, но я не пошел в церковь. Мне хватило вида урны, наполненной тем, что раньше было Эдом… Если бы я имел право голоса, я бы развеял прах над морем. Уверен, Эд был бы не против. Но кто бы меня послушался?
Миссис О’Тулл, как всегда, сидела в своем кресле у порога. Шляпка на ней была черной. Вообще, в городе многие добавили к своему туалету траурную деталь – нашейный платок, косынку, шляпку, ленточку. Здесь ведь все знали друг друга, все жалели беднягу Эда и посылали проклятия Кретьену. Я, как мог, подливал масла в огонь, шепотом пересказывая гипотезу Эджидио. Уверен, теперь старику придется день и ночь дежурить около своих сокровищ!
– Хотите кофе? – спросила меня хозяйка.
Но сегодня мне ни с кем не хотелось разговаривать. Я поблагодарил и отказался, сославшись на усталость и головную боль. Закрылся у себя и лег на кровать, вперив взгляд в потолок.
Прошло не так уж много времени с того момента, как я переступил порог 713-го и как познакомился с Эджидио. События развивались слишком стремительно. Я явственно чувствовал, как горячий Господень нож режет остатки моей судьбы, как сливочное масло. Иногда так бывает. Живешь – и ничего не происходит, а потом вдруг все начинает катастрофически меняться. На гладкой речной поверхности возникает порог за порогом, и расстояния между ними сокращаются. Только держись!
Я уже говорил, что после того случая в море перестал прислушиваться и улавливать скрытую суть событий. Но сейчас меня осенила мысль: с книги из 713-го у меня началась какая-то другая жизнь. Я нашел и потерял друга, я научился ценить женщину, с которой расстался и которая любила меня, я перестал бояться потерять работу. Потому что эта потеря стояла в самом последнем ряду после множества других, более важных и значительных.
За эти несколько дней я потерял очень многое. Но ведь и нашел! Я в волнении заходил по комнате. Как я раньше не додумался? Зачем мне нужна эта игра в «кошки-мышки» с постоялицей из 713-го, если сразу было понятно: найди ее и познакомься! Не будь идиотом! Ведь можно было придумать сотню способов увидеть ее, заговорить, пригласить куда-нибудь. Она бы с радостью приняла мои услуги как опекуна и гида. Я мог бы показать ей тысячу интересных мест, не обозначенных в туристическом путеводителе. И все, все, что я передумал в эти дни, я бы мог сказать, глядя ей в глаза. Мы бы говорили как два случайных попутчика в одном
купе – обо всем, о чем не расскажешь слишком близкому человеку. Или же… Или же оказалось бы, что мы действительно близки. Но я узнал бы это наверняка. А не мучался, как школьник перед экзаменом.Решено! Завтра я приду пораньше, она еще не успеет уйти. Я постучусь и войду. Перед этим я сниму белую форменную куртку и спрячу ее во втором ярусе тележки. Тележку вообще оставлю в конце коридора!
Для начала я приглашу ее на завтрак в подвальчик «Каса Пикола» – обычно туда не водят туристов. Там каменные столики, обалденные витражи и божественного вкуса кролик, фаршированный пряностями и орехами. Потом мы поплывем на Гозо, но не на общем пароме, а в национальной расписной лодочке, напоминающей итальянскую гондолу. По дороге мы будем купаться, прыгая прямо с борта в прозрачную воду. И я покажу ей мир рыб и, скорее всего, расскажу о черноглазой акуле.
На Гозо я поведу ее в храм Табину, и она увидит множество вещей, присланных сюда со всех концов мира как свидетельства чудесного исцеления: костыли тех, кто встал на ноги, трогательные детские чепчики в благодарность за зачатие, пожелтевшие письма с фотографиями тех, кто, молясь Деве Табину, спасся от неминуемой гибели. Здесь она загадает желание и повяжет ленточку или носовой платок на священное дерево. Мы вместе загадаем желание! Не знаю, о чем мечтает она, но я скажу так: «Пресвятая Дева, если ты захочешь меня услышать, сделай так, чтобы я больше ничего не терял!»
Я заснул почти успокоенный. Ночью мне приснился Эд-акула. Он стоял, окруженный сиянием, в бесплотной синеве.
– Как же так, старик? – спросил я его.
– Я не мог иначе… – ответил Эд. – Что-то не получилось…
Он пожал плечами и плавно удалился, будто кинокамера отъехала, – превратился в маленькую черную точку.
Утром я вскочил раньше обычного. Умылся, тщательно выбрил щеки, надел новую белую сорочку (раньше я ходил в вылинявшей футболке, под форменной курткой ее все равно не было видно) и синие джинсы. Вместо сандалий надел туфли. Придирчиво осмотрел себя в зеркало. «Ну чисто жених!» – будто услышал насмешливый голос со стороны. Я причесался и только теперь заметил, что давно не стригся – выгоревшие волосы рассыпались по плечам, лицо и шея были слишком смуглыми. Но в общем – очень даже ничего. По крайней мере, из глаз исчезла пустота, которую раньше прятал благодаря рюмке коньяка. Но теперь он не понадобится, это точно!
Я вышел на улицу, и дорога до отеля не показалась мне унылой и обыденной. Цветы в кадках умиляли, встроенные в стены стеклянные альковы со статуей Пресвятой Девы радовали глаз. Я здоровался со всеми, кто попадался мне на пути в этот ранний час – с зеленщиком Кристофером-малышом, с разносчиком газет Питом-семиэтажным, с Эвелин Сурима, медсестрой нашего округа, и все они приветливо кивали мне в ответ. И я чувствовал, что люблю их. Как любят то, с чем вскоре будут расставаться…
В подсобке еще никого не было. Я решил не дожидаться утренней поверки. Господин Николас поймет, что я на посту, увидев, что моей тележки нет. Я накинул куртку и вышел в коридор – вызвать лифт.
Сердце мое колотилось предательски громко. Как и было задумано, я оставил тележку в конце коридора, сунул вниз куртку и подошел к заветной двери. На всякий случай я держал в руке карточку-ключ. Постучал. И непроизвольно сделал шаг назад. Через минуту постучал увереннее и громче. Посмотрел на ручку двери – на ней не висело никакой таблички. Еще одна попытка. И снова – тишина.
Тогда я сунул карточку в отверстие и толкнул дверь. Быстро вошел в номер и огляделся. Номер был пуст. Повсюду виднелись следы поспешного отъезда: валялись какие-то бумажки, стояла чашка с недопитым кофе, на кровати лежал смятый банный халат. Постель не была застелена, как раньше. Очевидно, собирались впопыхах. Так бывает, когда самолет вылетает часов в шесть утра и клиенты боятся проспать. Если самолет в шесть, значит, она встала в три, а в четыре за ней пришло такси…