Пулеметчики

Нормально.

– Что с семьей вашей случилось во время войны?

Родители были в оккупации. Брат Иван, который 18-го года, погиб под Орлом. Будто бы он тяжелое ранение получил и в госпитале умер от ран.

– Пили много на войне?

Ну, на войне давали по сто грамм. Вот под Керчью, когда высаживались, так нам дали по шкалику водки.

– У солдата что обычно было с собой, какие вещи?

Давали нам бритвенные принадлежности, помазок. Парикмахер иногда приезжала. Ну это уже ближе к концу войны.

– Сейчас модной стала тема про энкавэдэшников: мол, везде сидели заградотряды с пулеметами и по своим стреляли.

Во-первых: по 227-му приказу «Ни шагу назад!» – это когда Ростов второй раз сдавали, то нам объявляли этот приказ. Заградительные отряды были: если ты где-то думаешь отстать или перебежать на другую сторону – значит расстрел.

– У вас были такие случаи?

Были два случая: один под Смоленском, один на Кавказе. Когда наши Смоленск сдали, стояли мы в обороне, и в одном селе (Ярцево, кажется) в ОБХСС кто-то доложил, что один, видно, самострел сделал и дома сидел. Если он ранен в бою, на передовой, так ему санинструктор должен перевязку сделать, дать направление в госпиталь. А этому кто даст справку? Ну и особый отдел узнал: передали в штаб нашей дивизии, начали разбираться, а он самострел. А раз самострел – полевой суд в течение трех дней, расстрел, и все. Ну а что ты будешь делать? Там не считаются ни с чем. Вывели подразделение, которое должно стрелять, человек 7–8 с винтовками, выкопали окоп, чтоб он туда упал, вывели батальон, чтобы посмотрели на результат, суд прочитал приговор: расстрелять, «Пли!» – все выстрелили ему в спину, закопали и на этом закончили.

Когда мы на Крым шли по Краснодарскому краю (Абинская, Крымская станица), а это была зима или весна, там такие места: то лес, то болота, глина. Там немецкие танки и автомашины не могли пройти, застревали. Они их поджигали и сами убегали. А наши лошадьми и подводами продвигались еле-еле по грязи и тоже застревали. Пехота наша помогала артиллеристам переносить снаряды. Были случаи, что освобождали селения, а в них – кубанцы, которые отступали и, проходя через свое село, оставались дома. Еще молодежь была, которую не брали сразу, когда война началась: 25-й, 26-й год. А теперь уже наши военкоматы мобилизовывали их и направляли на фронт, на передовую. А они необученные.

– Не обучали разве?

Да когда? Когда их обучать? Их даже не могли переодеть. А как же: надо нашей пехоте помогать освобождать села, чтоб немец не задерживался. Пехоту ж тоже не могут как следует обеспечить, они ж тоже теряли – бои же, многие погибали. А эти необученные. Тоже были случаи, что пойдет в бой непереодетый. Это когда была возможность отправить в запчасть, если наши где-то двинули немца далеко и там держат оборону – командир потерял много своих бойцов и не может поднять на бой, то в это время военкомат брал и несколько дней обучал. Ну и пополнение давали из госпиталей.

«Товарищ Чуприна, находясь со своей зенитной установкой 27 апреля 1943 года при налете авиации противника в хуторе Майорский Краснодарского края и лично ведя огонь по вражеским самолетам из крупнокалиберного зенитного пулемета, несколькими длинными очередями сбил в 17 часов 30 минут пикирующий бомбардировщик типа «Юнкерс-87». Воспламенившийся самолет упал в районе полевого стана, 1,5 километра северо-восточнее хутора Мазепа. Товарищ Чуприна проявил себя смелым и хладнокровным командиром. Когда боевая обстановка бывает особенно напряженной, он сам лично ведет огонь по врагу, показывая пример личной отваги и мужества».

«…составили настоящий акт в том, что 27 апреля 1943 года, в 17 часов 30 минут, при налете авиации противника на хутор Майорский Краснодарского края командир зенитно-пулеметной установки гвардии сержант Чуприна Алексей Гаврилович после длинной очереди сбил пикирующий бомбардировщик типа «Юнкерс – 87», который загорелся и упал в районе полевого стана квадрат 80 умноженное на 23 Крымского района Краснодарского края». Расскажете подробнее?

Мы возле маленького селения выкопали окопчик, круглый, обыкновенный. Нас отделение было, шесть человек. Ну, в основном, значит, один стреляет, а остальные подготавливают: там же эти железные коробки, и набиты патроны в них. По 50 патронов, по-моему, в ленте. У нас машина была – ЗИЛ-530, трехколесная: там запасные ящики с патронами. Пулемет ДШК устанавливается прямо на машине. Он на треножках, но закрепляется так, чтоб не качался. Причем самолет же летит: ты должен определить расстояние, высоту полета, будет ли он пикировать или лететь вверх или куда-то в сторону. Навести его на упреждение, определить, какая скорость у него. Там есть такой кольцевой прицел: ты наводишь и должен вести. И когда уже навел приблизительно – нажал, и он мгновенно стреляет с таким дрожанием. Когда мы только пошли на фронт, под Смоленск, так у нас на машинах был счетверенный «максим»: соединенные два и два пулемета. Нажимаешь одним и другим пальцем, и все четыре стреляют. И причем стреляют так, что не пропустят нигде – один от другого очень близко. Ну а у ДШК один ствол. Ну и, значит, мы выкопали окоп на огороде, установили этот пулемет и закрепили его. Пехота залегла отдельно – там лесок маленький был. А с левой стороны наши танки. А немцы разведку сделали – два-три самолёта-разведчика налетели. И через каких-нибудь 30 минут летят 5, 6, 7 самолетов немецких. Начали бомбить танки. А я должен направить против того места, откуда они будут лететь, и их встречать пулеметом. Там надо выгадывать: если он чуть-чуть в сторону – ты тоже должен в сторону. И если я успел их сразу встретить огнем – хорошо, не успел – они могут свернуть. И там же не один самолет летит. Значит, я навожу на какой-то, какой мне более удобный: когда он на меня направился, я в это время ему в нос должен навести. А после этого, когда уже он перелетел, я должен стрелять вдогонку. Самое удобное, когда он на тебя летит, вот ты прямо в лоб ему и даешь. И когда я вижу, что он на меня, – навел и в это время дал огонь. А этот пулемет если стреляет, так уже наверняка. Если попал – значит, готовый он. Его зацепило. И когда я увидел, что он вспыхнул, дым пошел – все ясно. Он через лесок перелетел и упал. Ну, конечно, я уже износился – выстрелил сколько мог патронов. Уже мне нечем стрелять. Командир мой с командного пункта видел. Видел огонь, видел самолет, все это. И мне рассказывает, что вот так и так. Говорю: «Да, вот это я стрелял». Со мной, правда, тоже ж были бойцы. У нас в окопе человека 3–4, а остальные могут в стороне где-нибудь. Пулемет тяжелый, конечно. Но разбирается, и вдвоем можно нести: один за ствол, а другой за ручки. А лента отдельно. И командир после этого составляет рапортичку, что я, такой-то, вел огонь и подбил самолет. Ну и мне после этого дали «Красную Звезду».

Ну, это по самолетам. А был случай зимой, под Курском, мы по машинам стреляли. Там пехота на машинах, они куда-то двигались по шоссе. Три-четыре машины одна за другой, а мы в это время сидели замаскированные в лесу. У нас, по-моему, два пулемета было крупнокалиберных. А они примерно метров 400 от нас. Мы направили ну и обстреляли их. Машину, значит, подбили мы. Ну а раз подбили одну – пехота быстро разбежалась. А мы в это время по ним из пулемета. Они скрылись в лесок. Ну, несколько, может, там ранили, но надо было уходить: у нас дисков было мало. А когда мы отошли, так они передали, видно, по радио и вызвали танки. И штук 30 танков по этой трассе прошли, но совсем в другом направлении. А мы ушли. Против танков этими пулеметами… Это ре-е-едко когда ты можешь попасть в окошко.

Бывало и по пехоте. В Кабардино-Балкарии: мы на горе, а село под низом. Мы окоп выкопали и этот пулемет поставили крупнокалиберный. И в это время заметили, что немцы, по-моему, с румынами начали наступать на село – это было днем. До них примерно метров четыреста. А этот пулемет бьет чуть ли не на два километра. Обстреляли их, пехота немецкая сразу залегла. А раз залегла – и по ним чешешь. В это время минометная рота подошла и по ним с минометов. Сорокапятки подошли, и то же самое. Вот такой период боев был.

Еще мы охраняли штаб полка. Вот, допустим, командир полка где-то занял себе место для наблюдения, а мы в стороне должны охранять, чтоб, часом, самолеты не разбомбили этот наблюдательный пункт.

А бывало, что по 15 самолетов налетали. А раз 15 самолетов, то уже думаешь: или самому спасаться, или по самолетам бить. Приходилось прятаться в окоп: там же каждый примерно по 8–9 бомб бросит, а бомбы сыпал такие, контейнеры. Он когда бросает, они раскрываются и ракеты падают. Пистон вдарил, и все, поражает пехоту, осколки. Возле Крымской станицы так он бросал по полтонны, по 200 кг бомбы. Ну были, конечно, случаи, когда бомбу бросил, а она и не взорвалась.

Со мной был один азербайджанец из тыловой части. Он был сапожник. Мы когда за Ростовом держали оборону, а немец начал наступать и обстреливать, а он же, ты ж понимаешь – это нестреляный солдат. Я лежу, и он рядом лежит. И он мне: «Слушай, сержант, я боюсь». Кажу: «Что ты боишься? Ты окопчик держишь, держись, и все». А он: «Я боюсь, я боюсь». И вплоть до того, что слезы текут. Ты понимаешь, такое положение, что нервы. А причем еще видишь, что немцы наступают или стреляют – так это большая паника бывает. Если ты держишься в окопчике, то еще сносно. А его танки нашу пехоту как мозолили. Наши сделали оборону, пехота выкопала окопы. А у них танки штук 10–15 двинули – мы под Таганрогом держали оборону, там песчаная местность. А что песок? Танк пошел да и завернул полностью. И все. Бывало такое, что он мог где-нибудь вывернуться, а то и не то бывает… Артиллерии не было. Кто-то имел, может быть, гранаты или бутылки с жидкостью.

Когда уже наступали, то в основном пехоту поддерживали. Пехота пошла – в это время идет штаб за пехотой, автоматчики с командиром полка, ну и вся его свита: адъютант, охрана. Ну и мы, рота ПВО, тоже – машинами.

После демобилизации я приехал в Одессу, расписался с женой – она год за мной смотрела, когда я лежал в Киеве. Она 22-го года рождения. Когда в село приехал – там были некоторые мои товарищи, с которыми я учился в школе. Некоторые попали под Донецком в плен. И какими-то судьбами, уже когда освободили Одессу, они убежали от немцев домой. Один был ранен, а другой – Петя Загорняк – со мной учился в классе. Здоровый парень, старше меня примерно на два года.