Пулеметчики

Второй орден, Отечественной войны второй степени, получил в Карпатах. Штаб батальона немцы окружили на соседней горе, так я огнем своих минометов их выручил. Задержал немцев на склоне. Мы тогда их минометным огнем больше пятидесяти человек уничтожили. Редкий случай, когда минометчики достоверно знали, сколько немцев от их мин погибло. Ходили потом, смотрели на свое «художество», трупы немецкие считали.

Про Красное Знамя уже рассказывал.

Четвертый орден – Отечественной войны первой степени – получил в мае 1945 года за Моравскую операцию и за бои под городом Оломоуц в Чехословакии. В город вошли 9 мая. Тогда уже «никто не хотел умирать». А многим пришлось… Пятого мая наш полк выдержал тяжелейший бой, и потери были большими… Последний орден вручали в торжественной обстановке, перед строем дивизии. Вообще, в нашем полку офицеров с четырьмя орденами было всего пять человек.

По поводу награждений солдат и сержантов. Командир нашей дивизии Янковский был порядочный человек. Когда дивизия отводилась на короткое время в тыл, комдив приезжал в полки, личный состав выстраивался, и он проходил вдоль строя стрелковых рот. Подходил к простым бойцам и спрашивал: «Сколько времени воюешь? Был ли ранен? Чем отмечен?» И многих своей властью на месте награждал. Командир полка имел право награждать своих солдат боевыми медалями, но наш комполка щедростью не отличался. Хотя был у нас в батальоне пулеметчик с тремя медалями «За отвагу». А вот офицерам у нас особо орденов не перепадало. Тот же Шапиро, ветеран дивизии, человек отчаянной храбрости, закончил войну только с двумя (!) орденами. Ему, кстати, за Днепр вместо Боевого Красного Знамени дали орден Отечественной войны.

– Вы упомянули житомирское окружение? Как вы из него прорывались? Правда ли, что там попало в плен свыше двадцати тысяч наших солдат?

Я не знаю, сколько попало в плен под Житомиром. Но «пропавших без вести» только в нашем полку было примерно 70 %. Мало кто вышел оттуда. Мы стояли рядом с Житомиром. Ходили слухи, что кавалерийский корпус захватил в городе богатые трофеи и перепился, тут немцы ударили и выбили нас из города.

Я знаю, что мы попали под танковый контрудар, а кто виноват?.. Нас кинули закрывать брешь в обороне, вроде на Коростень, сейчас уже точно не помню. Не задавайте простому лейтенанту вопросы по стратегии и тактики. Мой кругозор на войне – это сто метров траншеи и немецкая оборона напротив. Я умел хорошо воевать, а цитировать мемуары начальников – это не для меня. В этих мемуарах брехни чересчур много. Интересно, кто-нибудь правду про Житомир в ноябре 1943 года написал? Тот же Москаленко? Про житомирскую трагедию вспоминают, только когда пишут, что знаменитый актер Иннокентий Смоктуновский там в плен попал… Неделю мы выходили лесами из окружения.

А там лесных массивов не так уж и много, это только в книжках – «житомирские леса»… И бомбили нас, и расстреливали из танковых орудий. Мы пробились днем к реке Тетерев, на другом берегу были наши войска. У них было три лодки, так они на правый берег их перегнали и начали раненых перевозить. Остатки нашего батальона выдвинулись вперед от реки в заслон. И тут немцы на пяти бронетранспортерах из пулеметов строчат, а нам укрыться негде – ни овражка, ни кустика возле берега.

Хорошо хоть, на наше счастье, танков немецких рядом не было. Началась перестрелка, мы к реке отошли, а лодок нет! Боятся «земляки» под огнем плыть. Пришлось вплавь, в «теплой» водичке. А несколько человек плавать не умели…

Все патроны им оставили, гранат штук десять. Мы доплыли до «нашего» берега, а двое солдат, только что переправившихся вплавь, босые и мокрые, сели в лодки, вернулись за товарищами и спасли их. Через пару часов подъехала полевая кухня покормить «окруженцев», все пошли к ней, у кого-то даже котелки сохранились. Прилетел шальной снаряд, попал прямо в кухню и убил восемь бойцов из моего батальона, включая этих двух героев… Это когда уже казалось, что все страшное позади! Вот такой эпизод… Прошло четыре месяца после житомирских боев, и мы вновь попали в окружение, уже под Проскуровым. В наступлении оторвались от своих, и сразу два наших полка оказались в «мышеловке». Заняли круговую оборону, а через два дня получили приказ на прорыв. Вот оттуда мы вышли красиво. На рассвете, плотным строем, без выстрелов, тысячная масса людей шла мимо немецких позиций. Орудия на руках катили. Я сам видел, как немецкие расчеты застыли возле своих пушек, но они не стреляли! Мы бы их просто затоптали… И даже в спину ни единого выстрела из вражеских траншей! Им, немцам, тоже своя жизнь дорога была…

А Житомир… Второй раз мы город взяли 31 декабря. Праздновали Новый год в полуразрушенном доме, но стол был шикарный. Захватили трофеи – немецкие посылки – подарки офицерам к Рождеству. Пили французский коньяк, закусывали деликатесами. Соседний полк захватил склад с обмундированием РККА еще довоенного образца (не пойму, как он у немцев сохранился), так мы у них «выцыганили» комплектов тридцать-сорок. Все переоделись в «новую» форму. Я в роте один офицер остался, да бойцов не больше двадцати человек. Мне бойцы говорят: «Лейтенант, скажи тост». Я встал с кружкой в руках, смотрю на своих солдат, а половина из них по возрасту мне в отцы годится. Только и смог сказать: «Спасибо вам, ребята, за все, что вы сделали!»

– Как вы попали в минометную роту?

После десяти месяцев в пехоте, да все время на «передке», я понимал, что есть предел моему везению. Столько народу рядом со мной погибло! А в пехоте шансов выжить весьма немного. В конце войны я в полку считался «полковой реликвией». Из личного состава полка весны сорок третьего года к концу войны я остался один, кто заканчивал войну на передовой или непосредственно близко к ней. Конечно, было еще человек пятнадцать в штабных и тыловых подразделениях полка, начинавших с Курской дуги, и даже двое, служивших в полку еще со времен боев на Северном Кавказе. Понимаете, в каждом полку есть ядро из 200–300 человек, воюющих во втором эшелоне. Это штабные и хозяйственные службы, медики, химики, обозники, СМЕРШ, охрана штаба и так далее. Там можно было пройти войну без царапины. Хотя и тыловики иногда гибли от артобстрелов, бомбежек, подрывались на минах… В марте 1945 года в районе Павловице немцы зашли к нам в тыл и перебили всех обозников… Но под пулями тыловики не ходили, в окопах не загибались. Одним словом, в январе 1945 года в первой линии, кроме меня, никого из ветеранов полка уже не оставалось. И меня бы в пехоте точно убило, но повезло, перевели в минометную роту. И буду откровенен, я был очень доволен, когда снова попал в минометчики. Думал, после войны приеду в Арзамас и военкоматскому капитану, давшему мне совет проситься в минометчики, ящик водки куплю. Попасть в минроту у нас называлось «получить путевку в жизнь».

Во-первых, потери меньше, во-вторых, воюешь в метрах 300–400 позади траншей нашей пехоты. А на фронте каждый метр ближе к войне – это расстояние ближе к смерти, до которой, как в песне, «четыре шага». Да и вставать в атаку, в чистом поле, под пулями – радости мало, хоть и был я и патриот, и коммунист. Только когда в бою рядом с тобой идущему человеку разрывной пулей вышибает мозги, то как-то в эти секунды о патриотизме не всегда вспоминаешь… Первые четыре месяца 1944 года командовал стрелковой ротой. Ведешь людей в атаку, о смерти не думаешь. Я после боя ощупывал себя и все удивлялся, неужели цел?! Не может быть! В Бога тайком верить начал… Это я перед бойцами ходил «гоголем», мол, меня пуля не берет, смерти не боюсь, «не дрейфь, ребята». А сам понимаю, что скоро меня убьет или покалечит…

В мае вывели нас на отдых и переформировку. Стрелковые роты существовали только на бумаге. На весь полк было пехоты всего (как тогда говорили) сто сорок «активных штыков». Прибыл новый комбат – майор, выпускник академии, человек высокой культуры, тактичный и образованный. К солдатам обращался на «вы», не матерился, «барина» из себя не изображал, подхалимов не приветствовал. В пехоте таких офицеров было мало. Пока все солдаты в батальоне не были накормлены, он не позволял себе кусок хлеба съесть. Редкий человек…

Мы невольно начали подражать его манере поведения. Приехал нас навестить мой бывший комбат Греков. Сели в украинской хате, выпиваем, тут Греков и говорит «академику»: «Отпусти лейтенанта в минроту, он же минометчик по специальности, хватит ему в стрелках бегать». А минроту уже сформировали, и там не было вакансии командира роты. Майор говорит: «Если пойдет взводным, то проблем нет, только зачем ему понижение в должности». Все на меня смотрят и ждут, что я скажу. Отвечаю: «Зря, что ли, в училище учился полгода? Согласен!»

Жив до сих пор… А комбата через пару месяцев ранило в ноги в карпатских горах. Сплошной линии фронта там не было, а так, «винегрет», где немцы, а где мы – не разберешь. Так он просил, чтобы я его в санбат сопровождал. Несли его на носилках по горам несколько километров, нарвались на немцев, но отбились. Донесли его живым, в полном сознании. Такого прекрасного человека и командира, я надеюсь, Бог сохранил.

– Насколько сопоставимы потери в стрелковой и минометной ротах?

Мне трудно сказать что-то определенное по этому вопросу по той причине, что наша минрота, начиная с августа сорок четвертого года и до конца войны, не потеряла убитыми ни одного человека! Фронтовики мне отказывались верить, но так было, и я сам понимаю уникальность этого факта. Все сорок солдат роты остались в живых! Бог хранил, не иначе. Ведь мы прошли трудный путь, кровавые бои на Дукле, в Моравии, на Опавском плацдарме.