Пуля для звезды. (Пуля для звезды. Киноманьяк. Я должен был ее убить. Хотите стать вдовой?)
Шрифт:
Бруно Мерли влачил унылое существование в редакционных залах «Франс Пресс». Никто из журналистов не обращал на него никакого внимания, а он не тратил времени ни на одну из секретарш. Многие из них мечтательно следили за блужданиями девятнадцатилетнего молодого человека с большими лихорадочно блестящими глазами и несколько длинноватыми волосами. Первой реакцией встречавших его женщин было неуемное желание взять «бедного малыша» под свое покровительство, но вскоре они замечали, что и сам он умеет защищаться и даже побеждать, что вызывало еще большее очарование.
«Он симпатяга,
Бруно улыбался; он ждал своего часа. Секретарши, более проницательные, чем друзья, тоже ловили момент, когда молодой человек действительно выдвинется, и каждая была готова помочь и подбодрить.
Поступив во «Франс Пресс» шесть месяцев назад, Бруно оказался в команде, готовившей колонку о варьете: сплетни, информация об артистах и светская хроника, отчеты о жизни театрального мира.
Его просили раскапывать анекдоты, проверять сплетни о такой-то или таком-то деятеле театра и кино — и все в последнюю минуту. Он выполнял работу и никогда не скандалил, найдя чужую подпись под только что написанной им статьей. Женщины благоволили к нему, и при участии одной из них он выиграл свое первое сражение.
Анна работала телефонисткой на коммутаторе редакции. Робкая и пугливая, она никогда и никому не признавалась, что Бруно ей небезразличен. Она его боготворила и мечтала о героической жертве ради его счастья. Не задумываясь о том, что она красива, Анна никогда не красилась и почти не занималась своими нарядами. Друзья подтрунивали над ней в несколько язвительной манере. В крошечной клетушке телефонистки в центре здания всегда было жарко — и летом, и зимой. Проходя мимо стеклянной двери, Бруно увидел утирающую платком лоб Анну. Постучав в стекло, он показал на бутылку содовой, из которой только что пил. Анна поняла и признательно кивнула.
Мгновение спустя, заскочив в местный бар, Бруно был уже у Анны и протягивал ей бутылочку оранжада.
— Спасибо…
Едва Анна успела глотнуть воды, как замигала сигнальная лампочка коммутатора. Вставив штепсель, она ответила на вызов:
— Вас слушают… мсье Бийо?
Бруно тотчас понял, что звонит Клод Доре, редактор театральной рубрики. Он наклонился к девушке и шепнул ей:
— Бийо на ОРТФ.
Анна поняла, что Бруно лжет, но тем не менее передала это Доре.
— Я думаю, что Бийо на ОРТФ, мсье Доре. Соединить с кем-то другим?
Бруно решительно указал на себя, дав понять, что он свободен.
Анна с секунду поколебалась, затем, прочистив горло, ответила:
— Я только что связалась с комнатой 206, там никого нет… наконец-то, да, есть Бруно Мерли…
По последовавшей за этим паузе Бруно понял, что Доре не слишком ясно представляет, кого назвала Анна.
— Бруно Мерли, парень, который…
Анна не успела закончить фразу, конечно, Доре вспомнил о Бруно. Она записала в блокнот.
— Вас поняла, — подтвердила она перед тем как отключиться.
С сияющими глазами Анна развернулась на стуле и объяснила молодому человеку:
— Доре требует отчет о показанном вчера вечером по телевидению фильме… «Скажите, что мы вышли», — прочла она то, что записала. — Ты его видел?
— Нет, —
ответил Бруно, — но это неважно!— Постарайся связаться с постановщиком — Жан-Габриэлем Эрналем и одной из главных героинь — Франсуазой Констан…
— Чтобы вытянуть из них несколько красочных анекдотов о съемках для колонки «Если вы желаете знать больше». Понял. Спасибо!
Бруно сунул в карман своей белой виниловой куртки листок, вырванный Анной из блокнота, и направился к двери. Прежде чем выйти, он обернулся и слегка встревоженно спросил:
— Что ты скажешь Бийо?
— Я сама разберусь, — уверила его девушка.
Она посмотрела ему вслед и вздохнула. Тут снова загудел сигнал. Анна подключилась:
— Вас слушают…
В редакционном зале Бруно навел справки в театральном справочнике. Никакого намека на Жан-Габриэля Эрналя, но зато он легко нашел номер Франсуазы Констан. И тут же позвонил ей.
— «Франс Пресс»? — переспросил женский голос на том конце провода после того, как молодой человек представился. — Ну, как вам будет удобно… Через час? Подойдет, буду вас ждать.
Едва Франсуаза повесила трубку, как телефон вновь зазвонил. Теперь она узнала голос бывшего мужа.
— «Франс Пресс» просит меня дать интервью, — тотчас поставила она в известность.
— Ты видела статью о телепередачах в «Эхо Парижа»? — спросил Жан-Габриэль.
— Нет, — холодно ответила она, констатировав полное безразличие к новостям.
— Тогда послушай!
Голос Жан-Габриэля изменился, когда он стал читать:
«Автор целиком и полностью превзошел себя, фильм важен прежде всего тем, что он есть: Эрналь — свидетель новой свободы, говоря языком кинематографистов, он достиг естественной непринужденности как съемок, так и монтажа. В 1962 году его отвергла критика, говоря о безнравственности и анархизме, беспомощности и примитивизме. Но он (фильм, уточнил Жан-Габриэль) потрясает своей искренностью, свободой изложения и мастерским, удивительно простым обращением с двумя самыми доступными материалами: персонажами и языком».
— Что за реванш! — воскликнула Франсуаза, думавшая о совершенно ином.
— Критик из «Времени», — продолжил Жан-Габриэль, — Эрналь с успехом разыграл карту нежности, до него необъясненной, легкой грусти и серьезной стыдливости героев. «Франс Пресс», — он не переводил дыхания, — текст непринужден и дерзок, как в быту…
— Я читала «Франс Пресс», — отрезала Франсуаза.
Но Габриэль, не слыша ее, продолжал:
«Истинная непринужденность, а не дерзость. Забыв драматургические каноны и правила… Вина критиков того времени велика, ибо…»
— Я читала эту статью, — уже кричала Франсуаза.
— Прошу прощения, дорогая… а я хотел тебе еще прочесть кусочки из «Фиагро» и «Юманите».
«Он скупил все газеты», — сказала она себе, вспоминая, что накануне Жан-Габриэль высокопарно заявлял о безразличии к приему фильма критиками.
— Когда подумаешь об их несправедливой оценке десять лет назад…
— Я чувствую, ты готов забросить свой антиквариат, — вставила Франсуаза.
— Ты спятила? И потом, у меня нет предложений.