Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942
Шрифт:
У вражеских артиллеристов было достаточно времени, чтобы рассчитать траектории полета снарядов и пристрелять свои орудия. И вот теперь мы оказались в этом аду. В воздух взлетали глыбы земли, камни и ветви деревьев. Я еще крепче вжал свое лицо в мягкую, взрытую землю.
На мгновение показалось, что огонь стихает. Я поднял голову и увидел лежащего метрах в двенадцати слева от меня Шепански, который лихорадочно пытался голыми руками закопаться как можно глубже в землю. Но потом огонь снова усилился. Неожиданно взрывной волной меня подбросило вверх, затем швырнуло назад и присыпало сверху землей. В воздухе засвистели осколки. Я протер глаза от грязи, прижал ладони к ужасно болевшим ушам и смахнул прядь волос с мокрого от пота лба. Словно сквозь туман я заметил с левой стороны, где только что был Шепански, глубокую,
– Шепански! – позвал я. А затем еще раз как можно громче: – Шепански!!
Но мой голос потонул в грохоте разрывов. Я рванулся влево и скатился в воронку – она оказалась пуста. Шепански больше не было. От него не остались и следа, его разорвало на куски прямым попаданием снаряда. Инстинкт самосохранения овладел мной. Я как можно ниже пригнулся в могиле Шепански и был благодарен судьбе за это укрытие. У меня мелькнула мысль, что в одну и ту же воронку снаряд два раза не падает. Я как можно глубже зарылся в мягкую землю на дне воронки. Смертоносный ураганный огонь продолжался еще двадцать минут, показавшиеся мне вечностью. Потом русские артиллеристы перенесли заградительный огонь своих орудий в другой сектор.
Я с трудом выпрямился. С моей формы посыпались комья земли. Каска куда-то исчезла. Я смахнул перепачканные землей волосы со лба и вытащил из кармана пилотку. Пытаясь собраться с мыслями, я огляделся, тщетно пытаясь отыскать Шепански или то, что от него осталось. Как во сне я поднял с земли часть его санитарного ранца и сунул в свою медицинскую сумку несколько найденных в ранце перевязочных пакетов. Я заметил еще несколько перепачканных кровью клочков от формы. Это было все, что осталось от моего нового санитара Шепански.
Все еще оглушенный и потрясенный случившимся, я снова опустился на дно воронки и несколько минут просидел в полном бездействии. Пулеметный огонь значительно усилился, но с какой-то притупленной безучастностью я сознавал, что он не может причинить мне вреда, пока я остаюсь в своей воронке. Просто мне хотелось какое-то время побыть в полной безопасности – и ничего больше. Как странно, что Шепански вот так, в мгновение ока, исчез с лица земли! Однако, находясь в каком-то странном оцепенении, я почему-то не чувствовал ни печали, ни даже сожаления. Все случившееся представлялось мне ужасным несчастным случаем. Шепански просто не повезло – вот и все, просто роковое стечение обстоятельств. Это единственное, что отложилось в моем помутненном сознании. Конечно, Шепански не был моим близким товарищем, как Дехорн или Якоби, подумал я. Его гибель не была для меня личной утратой. Размышляя подобным образом, я почувствовал огромное облегчение оттого, что это Шепански разорвало взрывом снаряда на куски, а не меня самого…
Я снова повесил свою медицинскую сумку на ремень и посмотрел на часы. С того момента, как мы выскочили из нашего окопа, прошло уже пятьдесят минут. Теперь мне придется вспомнить курс молодого бойца, который нам преподали в Дюссельдорфе, если я хочу присоединиться к своему батальону. Пусть меня ранят или даже убьют, но я не хотел умирать в одиночку!
Сначала мне надо было пройти сквозь огонь вражеского стрелкового оружия и при этом не подорваться на русской мине. Выскочив из воронки, я пробежал несколько метров и бросился на землю, затем пополз по-пластунски, снова вскочил, пробежал несколько шагов, опять упал и пополз, и так до тех пор, пока не нагнал последних стрелков роты, наступавшей на правом фланге. Нашим атакующим пехотинцам повезло, и они успели преодолеть участок заградительного огня русских до того, как начался массированный обстрел, сметающий все на своем пути. Прямо перед нами находилось плотное заграждение из колючей проволоки, которое частично уже было сметено огнем нашей артиллерии. Саперы взорвали оставшиеся проволочные заграждения или разрезали специальными шарнирными ножницами. Тяжелые станковые пулеметы и минометы из роты Кагенека обеспечивали огневую поддержку нашим пехотинцам, которые неудержимо рвались вперед. В месте прорыва мы могли уже не опасаться вражеских минных полей, так как залпы наших артиллерийских орудий и реактивных минометов уничтожили минные поля, заставив мины детонировать. Все чаще непрерывно строчившие русские пулеметы начали смолкать. Первая линия траншей была теперь в наших руках.
Стрекот немецких автоматов и разрывы
гранат свидетельствовали о том, что наши бойцы вступили в ближний бой с противником, занимавшим следующую линию обороны. Со всех сторон от меня вскакивали немецкие гренадеры, пробегали несколько шагов и снова бросались на землю. Это производилось с таким знанием дела, что у вражеских стрелков не было ни малейшей возможности взять на мушку свои бегущие цели.Точно так же, ползком и короткими перебежками, я преодолел последние восемьдесят метров и спрыгнул в захваченную нами первую линию русских траншей. Наконец-то снова в безопасности! Но нельзя было терять ни минуты времени, так как в траншее уже лежало восемь раненых и у некоторых из них ранения были тяжелыми. Двое раненых оказались санитарами-носильщиками. К счастью, тут же находился и третий санитар. Вдвоем мы быстро оказали посильную медицинскую помощь всем раненым, и я выглянул из траншеи в поисках других раненых.
Теперь уже все солдаты нашего батальона добрались до первой линии русских траншей. Передовые штурмовые взводы уже успели отбить у противника вторую и третью линии траншей. Однако огонь вражеских снайперов все еще оставался опасным и вынуждал нас соблюдать крайнюю осторожность.
Кагенек ползком добрался до нашей траншеи и присоединился к нам. Через некоторое время он рискнул высунуться из траншеи, но тотчас снова пригнулся, когда русский снайпер открыл по нему огонь.
– Эти красные собратья слишком усложняют нам жизнь! – проворчал он. – Если бы я только знал, откуда эти типы стреляют, я бы быстренько заткнул им рот своими минометами и пулеметами!
Кагенек еще раз выглянул из-за бруствера и поднес к глазам бинокль.
– Проклятье! – воскликнул он. – Вот где русские! Человек тридцать – сорок! Они идут прямо на нас!
Наступавшие из глубины вражеских позиций красноармейцы находились примерно в четырехстах метрах от нас. Они двигались со стороны света, и поэтому их было нелегко обнаружить. Кагенек снова присел на дно траншеи.
– Сейчас будет жарко! – заметил он. – Иваны кое-чему научились от нас! Контратака!
Он еще раз выглянул из траншеи.
– Обрати внимание на огонь! – недоверчиво воскликнул он. – МГ-34! Эти субъекты стреляют по нас из наших же собственных пулеметов!
Неожиданно Кагенек еще больше высунулся из траншеи и прижал к глазам бинокль.
– Что это такое? Будь я проклят! Да это же немцы! Это же наши солдаты! Вон тот похож на Шниттгера… Да это же сам Шниттгер!!
Действительно, это был обер-фельдфебель Шниттгер со своими людьми. Снова своими решительными действиями он внес перелом в ход боя. Под Полоцком он первым штурмовал перешеек между озерами, а здесь ему удалось со своим взводом зайти в тыл противнику. Русские осознали опасность, грозившую им со стороны бойцов Шниттгера, и тотчас начали сдаваться. Правда, некоторые из них попытались вырваться из окружения и устремились к видневшемуся вдали лесу. Однако большинство из них погибло под смертоносным огнем немецких пулеметов, прежде чем они успели добраться до спасительного леса.
Теперь солдаты 3-го батальона начали выскакивать из всех окопов и траншей, уже не опасаясь разящего огня русских стрелков. Со смехом и ликующими возгласами они устремились к нескольким тесно растущим деревьям на высоте 215, которая была целью нашей атаки. Но Шниттгер и его взвод оказались на высоте первыми. Издавая радостные, хриплые вопли, они с довольной усмешкой наблюдали, как их товарищи, тяжело дыша, карабкались по склонам высоты вверх.
Прорыв удался. Вражеские позиции были теперь в наших руках.
Как и было предписано приказом, все роты начали переносить своих раненых на высоту 215. Сюда же прибыл и санинструктор, унтер-офицер Тульпин. Сначала здесь было около двадцати раненых, но постоянно подносили все новых и новых. Мы могли без помех оказывать им необходимую медицинскую помощь – раненным в брюшную полость, с ранениями легкого, с тяжелыми и легкими ранениями. Но еще важнее было то, что мы могли оказывать эту помощь немедленно, непосредственно на поле боя. Нескольким солдатам, потерявшим много крови, мы были вынуждены сделать переливания крови – если бы мы не оказались так быстро на месте, они бы неминуемо погибли. И теперь я был очень рад, что решил разместить батальонный перевязочный пункт на этой высоте, являвшейся целью нашей атаки.