Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942

Одетый по полной форме, я снова предстал перед полковником Беккером. Он прикрепил к моему мундиру Железный крест 1-го класса и сказал:

– Хальтепункт, это знак признательности за то, что вы сделали для наших солдат 2 октября! Пусть эта награда напоминает вам о штурме высоты 215!

Беккер и Нойхофф крепко пожали мне руку и удалились.

«Дзинь!» – услышал я за своей спиной. Это Тульпин нечаянно опрокинул банку с водой, и все пойманные нами вши оказались вместе с водой на полу. Так что моя первая обязанность в качестве кавалера Железного креста 1-го класса заключалась в том, чтобы вместе с остальными снова собрать всех вшей и со знанием дела раздавить их пинцетом.

– Немедленно всем одеться! – сказал я после сделанной работы, обращаясь к остальным. – Давайте проведем остаток вечера за празднованием этого Железного креста! Я со своей стороны жертвую свой последний запас кофе в зернах, а все остальное предоставляю вашей фантазии!

Генрих с важным видом прошептал:

– Я достал картошку и с удовольствием пожарил бы ее, но у меня нет жира!

– Это не проблема! – успокоил его я. – Я прописываю каждому из нас по две столовых ложки касторового масла. Надеюсь, этого хватит, чтобы пожарить картошку!

– Касторовое масло! – с неподдельным ужасом воскликнул Генрих. – Да после этого у нас у всех будет сильнейший понос!

– В том-то и дело, что нет! – успокоил я его. – Ну что, вы удивлены, не так ли? Я специально не говорил вам об этом, чтобы вы не стибрили у меня весь запас касторки. Но давайте сегодня сделаем исключение. Следующее исключение сделаем тогда, когда кто-нибудь из вас получит Железный крест. А что касается касторового масла, то достаточно несколько минут прогреть его на сковородке, и оно превращается в отличное пищевое масло!

Генрих все еще продолжал недоверчиво смотреть на меня.

– Никакого поноса не будет, даю слово! – с улыбкой сказал я.

На следующее утро русские атаковали наш правый фланг и дорого заплатили за это. Мы сразу же перешли в контратаку и долго преследовали бегущего противника, которому снова пришлось оставить на поле боя много убитых и раненых, большое количество оружия и военной техники. В течение дня мы с боем продвинулись дальше на северо-восток, форсировали полноводную реку и последовательно заняли пять деревень, лежавших вдоль дороги на Торжок. К полудню 24 октября мы уже находились всего лишь в двадцати километрах от Торжка и занимали позицию перед деревней Мошки. Как установили наши разведывательные дозоры, а также по сведениям воздушной разведки, деревню занимали многократно превосходившие нас по своей численности силы противника, [56] и она была хорошо защищена многочисленными полевыми укреплениями.

56

В ходе всей оборонительной фазы битвы за Москву (30 сентября – 5 декабря) и даже в начале контрнаступления (с 5 декабря 1941 г.) советские войска значительно уступали в численности личного состава, количестве орудий и танков. Автор «многократно» (любимое слово) искажает действительное положение.

Во второй половине того же дня рядом с расположением батальона приземлился легкий самолет «Физелер Шторьх», из которого на землю спрыгнул известный воздушный ас генерал авиации барон фон Рихтгофен. Он прибыл на совещание с командиром дивизии генералом Аулебом, полковником Беккером и другими высшими офицерами дивизии. На следующий день наш полк должен был атаковать деревню Мошки, и фон Рихтгофен обещал прислать для поддержки пикирующие бомбардировщики.

Погода снова ухудшилась, пошел сильный дождь, временами перемежаемый короткими снежными зарядами. Мы промокли до нитки и так и не дождались подвоза боеприпасов и продовольствия. Не было никакого намека и на обещанное зимнее обмундирование. Я сам чувствовал себя тоже не очень хорошо – вероятно, у меня начинался грипп. 25 октября в 13:45 Генрих и я лежали в неглубокой ложбине примерно в трехстах метрах от русских позиций. Вражеский пулеметный огонь то и дело вспарывал воздух над нашими головами. Мы увидели, что с запада к нам приближаются четырнадцать немецких пикирующих бомбардировщиков, летевших ровным строем. Прямо над нами они начали почти отвесно пикировать к земле, включив свои сирены, издававшие душераздирающий вой. Нам с Генрихом казалось, что они летят прямо на нас. Несмотря на то что мы полностью доверяли мастерству наших пилотов, мы невольно крепче прижались к земле. Затем самолеты начали один за другим выходить из пике, а их бомбы с ювелирной точностью посыпались на русские позиции. Земля задрожала. В воздух взметнулись балки, пыль, комья земли, покореженные взрывом вражеские пулеметы и изувеченные тела красноармейцев. Мы как зачарованные наблюдали за происходящим. Противник отвечал лишь редким зенитным огнем из одной или двух зениток. Когда пикирующие бомбардировщики пошли на бреющем полете на второй заход, поливая вражеские позиции огнем бортового оружия, бойцы нашего батальона тоже поднялись в атаку. Они снова штурмом захватили русские позиции, уничтожая в рукопашном бою каждого, кто не поднял руки вверх. К 17:00 деревня Мошки была уже полностью в наших руках.

Час спустя мы оказали всем нашим раненым необходимую медицинскую помощь, а погибших товарищей похоронили. Однако, к нашему немалому удивлению, вскоре мы получили приказ оставить Мошки и вернуться на исходные позиции.

С быстротой молнии распространились слухи. Почему мы должны отступить, после того как заняли стратегически важную территорию? Не захлебнулась ли атака наших танков в непролазной грязи? Неужели мы уже дошли до самой северной точки нашего наступления и теперь поворачиваем на восток, чтобы атаковать столицу? Лишь одно мы знали наверняка – что дождь и не думает прекращаться.

На следующее утро мы узнали истинную причину нашего первого отступления за всю эту войну: появление на фронте новых советских танков типа Т-34. [57] Несколько таких танков прорвались на участке соседней дивизии, и оказалось, что у нас нет средств защиты, чтобы эффективно бороться с ними.

Как утверждала молва, Т-34 были мощными бронированными чудовищами, против которых наши 37-мм противотанковые пушки якобы были бессильны. Рассказывали, что отважный расчет одной такой противотанковой пушки более сорока раз попал в русскую тридцатьчетверку, однако та спокойно приблизилась и раздавила орудие, сровняв его с землей. Поэтому солдаты дали нашей 37-мм противотанковой пушке меткое шутливое прозвище «танковая колотушка», по аналогии с дверной колотушкой. Из всей нашей бронетехники только танки Pz.IV со своей 75-мм пушкой и штурмовые орудия были в настоящее время в состоянии тягаться с русскими Т-34. Совсем иначе обстояло дело, когда вражеские танки входили в зону огня наших 105-мм полевых гаубиц или мощных 88-мм зениток. Однако немецкой пехоте приходилось до поры до времени мириться с тем, что у нее пока не было оружия для эффективной борьбы с новыми русскими танками. Правда, смекалистые солдаты тотчас принялись за работу, пытаясь найти что-либо подходящее. Они стали прикреплять к противотанковым минам одну или несколько ручных гранат, затем эта связка оборачивалась мешковиной таким образом, что наружу выглядывала только ручка гранаты. Были созданы команды истребителей танков по три – пять человек в каждой, задачей которых было атаковать приближающиеся русские танки такими связками ручных гранат. Это было очень рискованное, почти самоубийственное предприятие, и многие наши пехотинцы поплатились жизнью при попытке подорвать вражеский танк в ближнем бою. Тем не менее таким способом было подбито немало новых Т-34. Но самое главное заключалось в том, что пехотинец вновь обретал уверенность в собственных силах, когда видел, что и с этими танками можно успешно бороться. А действительно эффективные 75-мм противотанковые пушки поступили в наше распоряжение только девять месяцев спустя.

57

С Т-34 немцы столкнулись уже в самом начале войны, например во время контрудара 6-го мехкорпуса, в котором было 238 Т-34 и 113 еще более мощных КВ, а всего 1021 танк, под Белостоком 24–25 июня. Но пока все для немцев складывалось удачно, о Т-34 (и КВ) много не говорили. Но когда начались крупные неприятности – под Калинином, под Мценском у Гудериана, – немцы заговорили о «новых танках». А потом – о генерале Морозе и т. д. О Наполеоне уже писалось.

Деревня Мошки оказалась самой северной точкой, которой достиг наш батальон. После отступления из этой деревни мы заняли позицию примерно в тридцати километрах от Торжка и стали готовиться к обороне. Передний край обороны проходил здесь с запада на восток, а противник располагался севернее. Вместе с другими подразделениями мы обеспечивали фланговое прикрытие 2, 4 и 9-й армий, [58] которые со всей их мощью были брошены на штурм Москвы.

Однако после первоначальных успехов наши наступающие дивизии снова завязли в грязи и не смогли, как ожидалось, продвинуться дальше. В то время как далеко к югу на Украине, группа армий «Юг» уже взяла Харьков и Сталино, [59] бездонная грязь осложняла нам жизнь на подступах к Москве. И снова над унылой местностью плыли темно-серые, нагоняющие тоску облака, и непрерывно лил холодный осенний дождь.

58

А также 3, 4 и 2-й танковых групп.

59

Сталино – современный Донецк.

* * *

Перед входом в мою санчасть стоял безупречно, с иголочки одетый майор с красным кантом на брюках. В этой грязной русской деревне он выглядел совершенно неуместно. Его теплая меховая куртка была причиной для многих завистливых вздохов с тех пор, как большая часть нашего батальона вернулась в Васильевское. Между тем здесь многое изменилось. Теперь в деревне размещались различные штабы, артиллерийские подразделения, части ветеринарной роты, подразделения снабжения и запасные части, которые пытались подтянуться к боевым частям. Майор с красным кантом на брюках невольно вызвал воспоминания о родине и спокойной, размеренной довоенной жизни. По всей видимости, он сам и его удобная куртка совсем недавно прибыли сюда из местности, лежащей очень далеко от линии фронта. И вот этот щеголь вошел в мою жалкую санчасть! Я инстинктивно вскочил, встал навытяжку и лихо отдал честь, как какой-нибудь унтерарцт во время прохождения курса молодого бойца.

– Но, герр доктор, – сказал он, козыряя в ответ, – я пришел не для того, чтобы инспектировать вашу санчасть, а скорее чтобы нанести вам небольшой личный визит!

Передо мной открылся новый мир: вежливый и элегантный мир тыловых штабов. Я тотчас переключился на его вежливый тон и спросил, чем обязан высокой честью принимать его у себя в своей скромной санчасти.

– Меня привели к вам две причины, герр доктор! – сказал он и элегантным жестом дал понять, что мы оба можем сесть. – Во-первых, я хотел бы получить представление об истинном положении дел на фронте, и, во-вторых, у меня к вам личная просьба как к врачу. Не могли бы вы, дорогой герр доктор, оказать мне любезность и сегодня вечером составить мне компанию в моем скромном жилище?

– С удовольствием, герр майор! Небольшая смена обстановки пойдет мне только на пользу!

– К сожалению, я не смогу предложить вам ковровую дорожку, – сказал он и улыбнулся, – но, возможно, у меня есть нечто такое, чего вы, как фронтовой офицер, вероятно, в течение продолжительного времени были лишены!

Он оказался прав. Бутылка старого французского коньяка представляла собой на редкость прекрасное зрелище. Ординарец принес ее из просторного автомобиля герра майора. Потом на столе появился свежий сыр, который майор распорядился порезать мелкими кубиками. У меня потекли слюнки, пока майор вел неспешную беседу и откупоривал бутылку. Казалось, что майор не проявлял особого интереса к сыру, в то время как мне было все труднее следить за его пустой болтовней. Наконец он поднял свою рюмку. Я сделал попытку встать, но он сказал: