Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942

Однако продолжать идти по этой дороге и дальше показалось мне слишком рискованным. Как только мы отошли от часового достаточно далеко и он не мог слышать нас, мы свернули с дороги и стали пробираться по сугробам справа от нее. В конце концов мы добрались до живой изгороди, проходившей параллельно дороге. С подветренной стороны изгороди снег оказался не таким глубоким. Мы пошли вдоль нее, пока не оказались точно между двумя деревнями. Стараясь держаться на одинаковом расстоянии от обеих деревень, мы с бьющимися от волнения сердцами двинулись в сторону наших позиций. Все уже посчитали, что самая трудная часть пути осталась позади нас, и начали поздравлять друг друга. Но тут около росших впереди кустов мы заметили неглубокий окопчик, вырытый прямо в снегу. В нем был установлен пулемет, вокруг которого на корточках сидело четверо или пятеро красноармейцев. Они располагались прямо перед нами и пристально всматривались в направлении позиций, которые занимал наш батальон. Конечно, они были уверены, что только оттуда им может грозить опасность. Я молча поднял вверх правую руку. Не издав ни звука, все тотчас собрались вокруг меня.

– Стрелять только по моей команде! – прошептал я.

Мы начали осторожно подкрадываться к пулеметному гнезду. В свете звезд я заметил, как один красноармеец повернул голову в нашу сторону, тогда я не мешкая тотчас спустил курок. Сраженный очередью моего автомата, он рухнул навзничь рядом со своими товарищами. Один из моих раненых бросил гранату, а остальные открыли по русским ураганный огонь. У красных не было ни единого шанса на спасение.

Мы со всех ног бросились в сторону наших позиций. Когда два других вражеских пулемета открыли огонь, нам пришлось залечь в небольшой ложбине недалеко от нашего переднего края. Однако оказалось, что русские не заметили нас и стреляли наугад, и мы решили двигаться дальше.

Чтобы не попасть под пули своих же товарищей, мы ползли вперед очень осторожно. Когда мы были уже не очень далеко от нашего переднего края, я послал вперед унтер-офицера с легким обморожением, чтобы он установил контакт с нашими бойцами, державшими оборону на этом участке. И он справился с этим заданием. Уже через десять минут я тряс руку сияющему от радости Штольце. А окружившие нас бойцы 10-й роты внимали несколько приукрашенному рассказу раненого обер-ефрейтора, который для пущего драматизма немного сгустил краски.

Глава 20 Наши ряды снова тают

Медленно приближалось Рождество. Часто шел снег, и теперь даже на дорогах лежали такие сугробы, что идущие по ним солдаты проваливались в них по колено. Это привело к увеличению обморожений даже среди тех солдат, которые носили валенки. Когда снег попадал сверху за широкие голенища, он таял, отбирал у ступней тепло и постепенно замерзал, образуя вокруг них ледяную корку. В конце концов это заканчивалось тем, что солдаты не могли больше идти, беспомощно падали в снег и их приходилось доставлять на носилках на перевязочный пункт.

За прошедшие две недели выбыли из строя многие санитары-носильщики нашей роты. Оставшимся становилось все труднее справляться с участившимися случаями обморожений. Поэтому я был вынужден временно откомандировать в роты Генриха, Мюллера и нескольких русских хиви, чтобы доставлять на перевязочный пункт солдат с обморожениями. Когда Мюллер нес одного такого солдата с обморожением, шальной пулей ему оторвало три пальца на левой руке. Это было типичное легкое ранение, обеспечивающее отправку на родину. Перевязывая раненую руку, я думал, что такому прилежному работнику, как Мюллер, трудно будет найти достойную замену. С первого дня Восточной кампании он спокойно и невозмутимо выполнял свою работу, всегда оставаясь надежным, словно скала в пене прибоя. В его медицинской карточке я написал: «Может транспортироваться сидя».

Мюллер прочел эту запись. Для него это ранение означало освобождение от службы на передовой, а может быть, и отпуск по ранению дома в Германии с женой и детьми. В любом случае это был шанс остаться в живых вместо вполне реальной перспективы погибнуть и найти себе могилу в российских снегах. Мюллер еще раз взглянул на свою медицинскую карточку. А потом спокойно, как само собой разумеющееся сказал:

– Ведь не хватает всего трех пальцев, герр ассистенцарцт! Да к тому же на левой руке! Я могу справиться со своей работой и одной правой! Я прошу разрешения остаться!

Возможно, что кому-то это желание показалось бы странным. Но Тульпин, Генрих и я посмотрели на Мюллера и сразу все поняли.

– Хорошо, Мюллер! – сказал я. – Вы можете остаться! Но только до тех пор, пока не введете Генриха в курс дела и пока фронт не стабилизируется. Но потом вам придется все же уехать!

– А разве без надлежащего лечения его руке не станет хуже? – спросил Тульпин. – Я имею в виду, не потеряет ли он всю ладонь, если сейчас останется?

– Нет, Тульпин! – успокоил его я. – Я сам прослежу за этим! Завтра кровотечение наверняка прекратится. Тогда мы снимем давящую повязку и наложим специальную повязку с рыбьим жиром. Благодаря этой мази на основе рыбьего жира здоровые клетки организма смогут лучше восстановиться и отторгнут поврежденные ткани. Вероятно, тогда хирург сможет лучше определить, где ему проводить ампутацию!

– Вы не считаете, что его надо доставить хотя бы на наш дивизионный медицинский пункт, герр ассистенцарцт? – настаивал Тульпин. – Я бы отвез его туда и обратно!

– Нет! Дивизионный медицинский пункт настолько перегружен, что у них нет времени заниматься ранениями пальцев. Об этом говорится даже в официальных сводках. Санитарные машины в состоянии перевезти лишь четвертую часть раненых, подлежащих эвакуации. Нет, Тульпин! Не беспокойтесь понапрасну, с Мюллером все снова будет в порядке!

Неожиданно я обратил внимание на то, что Тульпин вел себя очень нервно. Уголки рта подрагивали, взгляд был блуждающим, зрачки – расширены.

Дверь распахнулась, и санитары-носильщики внесли двух тяжелораненых из 10-й роты. По их словам, русские ворвались в наши траншеи, и сейчас бойцы 10-й роты снова пытались выбить их оттуда в рукопашном бою. Так что можно было ожидать еще больше раненых. Тогда я поручил Тульпину и Генриху организовать доставку этих раненых на перевязочный пункт. Мюллер помогал мне оказывать помощь двоим тяжелораненым. Как всегда, спокойно и молчаливо он делал свою работу, заранее зная, что мне понадобится, и держал себя соответствующим образом. Он всегда был надежен и скромен, не ожидал ни признания своих заслуг, ни похвалы. Он был одним из тех незаметных, бескорыстных людей, истинную ценность которых иногда трудно распознать. Однако как бы изменился мир, если бы в нем было больше таких людей, как Мюллер!

Перевязав раненых и оказав им необходимую помощь, мы присели возле теплой печки. Здоровой правой рукой Мюллер подбросил в огонь несколько новых поленьев. Ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя он должен был испытывать сильную боль в левой кисти.

– Сделать вам укол морфия, Мюллер? – спросил я. – Вы, должно быть, испытываете сильную боль!

Он как-то странно посмотрел на меня, словно хотел что-то сказать. Но сдержался и снова уставился на полыхавший в печи огонь.

– В чем дело, Мюллер? Почему вы так странно посмотрели на меня?

– Я бы хотел обойтись без морфия, герр ассистенцарцт! – ответил он. – Я его боюсь!

И вдруг у меня словно пелена упала с глаз. Я спрашивал себя, как же я раньше не додумался до этого.

– Тульпин пристрастился к морфию, и вы знаете об этом! – выпалил я. – Не так ли, Мюллер?

– Так точно, герр ассистенцарцт! – едва слышно подтвердил он.

– Почему вы не сказали мне об этом, когда я вас расспрашивал о Тульпине?

– Я боялся, герр ассистенцарцт! Морфий – это страшное дело. Если кто-то начинает принимать его, это даже хуже, чем смерть!