Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942

С дивизионного медицинского пункта к нам прибыла санитарная машина. От ее водителя мы узнали, что маломощная авиабомба, сброшенная с тихоходного русского ночного бомбардировщика, которому наши солдаты дали меткое прозвище «швейная машинка» или «усталая утка», [84] угодила в наш «Опель». И теперь Фишер лежал в полевом госпитале с множественными осколочными ранениями и переломом предплечья. К счастью, никто из его пациентов при этом серьезно не пострадал. Во всяком случае, моему автомобилю пришел конец. Повреждения оказались настолько серьезными, что его пришлось бросить в сугробе на обочине дороги. Жизни Фишера ничто не угрожало. Но теперь его должны были отправить домой для долечивания, а это означало, что до поры до времени он был для нас потерян. Складывалось впечатление, что жестокая судьба была полна решимости и дальше изматывать нас…

84

Биплан У-2, в 1944 г. переименованный в честь создателя конструктора Поликарпова в По-2. Созданный еще в 1928 г. как учебный, этот самолет стал самым массовым советским бомбардировщиком (выпущено около 12 тыс.). Скорость всего до 130 км/ч, брал на борт до 350 кг бомб. На этих самолетах массово летали женщины-летчицы. Немцы называли их «ночными ведьмами». Своими ночными рейдами У-2 изматывали немцев, не говоря уже о потерях. Атаковали зачастую бесшумно, выключив двигатели, и довольно точно.

Сразу после обеда батальон снова выступил. Противнику удалось прорваться на участке соседа слева. Если бы мы задержались на своей позиции слишком долго, нам бы грозило окружение.

Кроваво-красное солнце, словно огромный китайский фонарик, медленно опускалось за горизонт на западе. Оно освещало своими постепенно слабеющими лучами бескрайние снежные просторы. Длинные сосульки свисали с заснеженных лап елей и отражали последние отблески солнечного света. Их прозрачно-холодная красота как будто напоминала нам о том, что сегодня Рождественский сочельник.

Несмотря на тяжелое положение на фронте, у всех бойцов было рождественское настроение. Вопреки логике, мы почему-то были убеждены в том, что уж в Святую ночь противник оставит нас в покое. На санях мы уже везли с собой маленькую елочку. Во время следующего привала она должна была стать нашей рождественской елью. Генрих украсил сбрую наших лошадок еловыми веточками. Однако верный Макс и его новый спутник, маленький Пассель ржаво-бурой масти, мыслили практичнее, чем мы, люди: каждый из них пытался объесть веточки со сбруи друг у друга. Казалось, что наши лошадки вообще ели все подряд – сухую солому с крыш деревенских изб, кору и ветки деревьев, картофельные очистки и т. п. Когда не было воды, они с не меньшим удовольствием поедали снег. И хотя за последнее время обе лошади сильно исхудали, казалось, что они находились в хорошей форме, несмотря на такой странный рацион питания.

Генрих, Мюллер, Петерман, шесть легкораненых и я немного оторвались от остальных. Мы хотели исключить повторение недавнего случая, когда русские отрезали нашу колонну с ранеными. Макс и Пассель со своими санями, моя скаковая лошадь Зигрид и лошадь Петермана были с нами. Тульпин с четырьмя остальными лошадьми, также запряженными в легкие сани, остался с основными силами батальона. Если не будет раненых, он должен был помочь перевозить оружие и боеприпасы.

– Хорошо! – сказал Кагенек, когда я рассказал ему о своем намерении немного обогнать основную колонну. – Позаботься о том, чтобы к нашему приходу рождественская елка была украшена! Кстати, а чем мы можем ее украсить?

– Ватой! – ответил я.

Моя маленькая колонна едва успела выйти из небольшой деревушки, как на левом фланге нашего участка затрещали многочисленные вражеские пулеметы. В течение нескольких секунд повсюду начался настоящий ад. Наши пулеметы дружно открыли ответный огонь, тут же в бой вступили наши артиллеристы, посылая в сторону неприятеля залп за залпом. Советы приготовили нам особый рождественский подарок: свою первую ночную атаку! Очевидно, они прекрасно знали, какие сентиментальные мысли волнуют сердце немецкого солдата в Рождественский сочельник.

Однако и ночью мы ощущали свое превосходство. Было ясно, что сейчас наши бойцы закрепятся в деревне и не выйдут из нее до тех пор, пока не отобьют атаку противника, а затем сами перейдут в контратаку. Ввиду ожидавшегося наплыва раненых мне показалось разумным оставить колонну на попечение Мюллера, а самому с Генрихом вернуться к батальону. Только я успел подумать об этом, как прямо перед нами в сугроб угодил снаряд, выпущенный из вражеского танка. Правда, к счастью, он не взорвался. Но этот снаряд не остался единственным. Один за другим снаряды начали рваться в непосредственной близости от нас, вздымая вверх снежные фонтаны. Над нашими головами засвистели осколки. Очевидно, два или три русских танка заметили при свете луны нашу колонну и теперь взяли ее под обстрел.

Своей здоровой рукой Мюллер схватил повод маленького Макса и бросился вперед. Петерман схватил под уздцы свою лошадь и мою Зигрид и последовал за Мюллером. Пассель сам затрусил за ними. Легкораненые, как могли, побежали следом. Генрих и я бежали последними. Вдруг раздался оглушительный взрыв. С распоротым брюхом моя Зигрид замертво рухнула в снег. Петерман упал рядом с ней, а его лошадь умчалась галопом прочь. Один из раненых корчился на снегу с осколком в бедре, громко крича от боли. Мы с Генрихом подскочили к нему, подхватили его под руки и подняли, а затем как можно быстрее потащили к заросшей кустарником низине, где Мюллер и остальные нашли временное убежище. За нами, пошатываясь, последовал и Петерман.

Русские видели, что попали в нас, и продолжали вести беглый огонь. Однако их наводчикам не хватало терпения, и у них постоянно был недолет. Взметая вверх снег, снаряды скользили по снежной поверхности, как галька, брошенная в воду. Ни один из них не взорвался. Это было довольно необычное зрелище, но у нас не было времени долго любоваться им.

Задыхаясь от напряжения, Генрих и я дотащили раненого до укрытия в кустах. Постепенно я отдышался и снова смог вдыхать ледяной воздух без режущей боли в легких. Туман перед моими глазами тоже рассеялся. Вскоре к нам присоединился и Петерман, он не был ранен. Взрывной волной его лишь швырнуло на землю и сбило дыхание.

– Зи-Зигрид убита, а моя лошадь в-в-вы-вырвалась и у-у-убежала! – извиняющимся тоном сказал он, заикаясь.

– Это не так страшно, – успокоил его я, – гораздо важнее наши рабочие лошадки и их сани! В конце концов, мы почти не ездим на наших лошадях верхом, а сейчас имеют значение только жизненно важные вещи!

А про себя я подумал: «То, что потеряно сегодня, уже нельзя будет потерять завтра – вот и одной заботой меньше!» И все-таки мне стало по-настоящему жаль самого себя.

Я чувствовал себя совершенно обессиленным, буквально на грани нервного срыва. Мне казалось, что я не смогу больше справляться с этими вечными трудностями, с лютым холодом, со снегом, с ежедневным видом крови, с болью от потери друзей. Я устал быть примером для других. Я больше не хотел делать вид, что мне все нипочем, что я могу справиться с любыми трудностями. Мне надоело постоянно притворяться мужественным и невозмутимым. Я хотел хотя бы раз по-настоящему отдохнуть и как следует выспаться, хотя бы одну ночь проспать с вечера и до утра, ничего не опасаясь. Только бы одну ночь спокойного сна, думал я, и я опять стал бы таким, каким был! Однако я знал, что это невозможно. Не оставалось ничего другого, как продолжать делать свое дело или умереть.

– Пошли, ребята! – сказал я. – Мы достаточно долго ждали здесь и потеряли много тепла!

Без происшествий мы добрались до следующей деревни, где находился штаб нашего полка. В первом же доме мы перевязали раненного в бедро солдата. Я вытащил свою карту, отыскал деревню Терпилово [85] и показал Мюллеру дорогу туда.

– Там вы найдете дивизионный медицинский пункт! – объяснил я. – Как только вы и остальные отогреетесь, поезжайте, пожалуйста, туда и доложите о прибытии колонны оберштабсарцту Шульцу!

85

В 16 км к северо-востоку от Старицы.

Мюллер и остальные еще на некоторое время задержались в теплой избе, в то время как Генрих и я устало поплелись к командному пункту полка. Мы отыскали нужный дом и вошли внутрь.

Полковник Беккер и обер-лейтенант фон Калькройт сидели у жарко натопленной печи возле рождественской елочки и пили кофе. Это была такая мирная картина: красивая елка, на которой горело около дюжины свечей, и два офицера с чашечками кофе в руках. Какое-то время я любовался приятным зрелищем, от которого веяло таким забытым домашним уютом. Но потом взял себя в руки и доложил, что колонна с ранеными находится на пути в Терпилово, а ефрейтор медико-санитарной службы Аппельбаум и я сам собираемся вернуться назад на фронт.