Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942

– Так-так! Значит, вы уже давно знали о том, что Тульпин регулярно колет себе морфий, знали с тех пор, как к нам прибыл унтерарцт Фреезе?

– Так точно, герр ассистенцарцт! Тогда я уже знал об этом. – Мюллер замолчал и снова посмотрел на огонь. Потом он продолжил: – А не сказал я вам потому, что Тульпин мне клятвенно обещал, что будет колоть себе все меньшую и меньшую дозу, чтобы в конце концов полностью освободиться от зависимости!

– Да, но где он доставал морфий? Мы с Фреезе проверили наши запасы, и все было на месте!

– Он привез запас ампул из Франции, когда его перевели в наш батальон, – сказал Мюллер. – Но он твердо обещал мне, что перестанет колоться, как только его запас морфия закончится. И я поверил ему. Ведь он образованный человек, герр ассистенцарцт! После войны он хочет продолжить обучение на медицинском факультете. У него отличные перспективы в жизни, и всему этому придет конец, если он будет продолжать колоться.

Мюллер явно испытал облегчение, когда рассказал мне все без утайки. Оказывается, после ранения, полученного во Франции, Тульпину кололи морфий. Возможно, при этом врачи не были достаточно осторожны, но, как бы там ни было, у него появилась зависимость, и он начал колоться сам. Постепенно он увеличивал дозу, чтобы добиться нужного эффекта, и в конце концов стал безвольным рабом наркотика.

А потом началась настоящая драма. Как-то раз Мюллер, втайне от остальных, лечил воспаление, которое возникло у Тульпина вследствие неудачно сделанного укола морфия, и с этого момента был вынужден делить с наркоманом все его эмоциональные взлеты и падения. По доброте душевной он надеялся, что сможет помочь Тульпину избавиться от наркотической зависимости и что это останется втайне от остальных. Из сострадания он дважды давал ему морфий, когда его личные запасы истощились, а организм требовал очередную дозу. Позднее Мюллер уже не шел на поводу у наркомана и категорически отказался давать ему морфий, тогда Тульпин самовольно брал морфий из наших запасов. Но неожиданно недавно Тульпин раздобыл где-то изрядный запас морфия, но Мюллер не мог даже предположить, где он его взял. Из этого запаса Тульпин возместил морфий, самовольно позаимствованный у нас, поэтому проверка Фреезе и не выявила недостачу.

Но Тульпин решил, что его пристрастие к морфию не осталось незамеченным. Поэтому он написал прощальное письмо и исчез из медсанчасти. Мюллер вытащил из кармана своего мундира смятый листок и подал его мне. Я прочел неровные, неразборчиво написанные строки:

«Это не имеет больше никакого смысла! Ты единственный, кто знает, как тяжело я страдал. Я решил положить этому конец, пока не увяз в этой гибельной трясине еще глубже, и ты вместе со мной. Когда ты найдешь это письмо, я уже покончу с собой.

Все мои попытки освободиться от пагубной страсти потерпели полный крах. Но когда я пытаюсь обойтись без наркотика, мой организм требует очередную дозу, так как морфий дает мне силу и мужество. Без морфия я конченый человек. Я знаю, что попал под подозрение. Скоро будет невозможно достать еще морфия, а это означает для меня конец. Остается только один выход. Я должен уйти из жизни!»

Моя рука с письмом упала на колени, я поднял голову и взглянул на Мюллера.

– Что произошло потом? – спросил я.

– Он не застрелился, а появился вечером в медсанчасти в полном отчаянии. Чтобы справиться с этим состоянием, он сделал себе еще один укол морфия. Теперь я чувствую себя гораздо лучше, так как все рассказал вам, герр ассистенцарцт!

Я вернул Мюллеру письмо, и тот бросил его в огонь.

– Что вы теперь будете делать, герр ассистенцарцт?

– Пока ничего, Мюллер! Мы все боремся за свою жизнь и теперь на счету каждый человек! Если Тульпин с морфием так же хорошо справляется со своими обязанностями, как другие без морфия, пусть принимает его!

– А разве вы не можете помочь ему избавиться от наркомании? – спросил Мюллер.

– В настоящий момент у нас нет на это времени! Если мы переживем это зимнее сражение, то тогда, возможно, сможем ему помочь, – ответил я.

Тут наконец я вспомнил о ране самого Мюллера и дал ему три болеутоляющие таблетки. В этот момент дверь распахнулась, и Тульпин внес очередного раненого. Тульпин снова был полон энергии и уверенности в своих силах. Мы принялись за работу, и все пошло своим чередом, словно ничего не случилось. Однако я знал, что теряю двоих самых верных своих помощников: Тульпина и Мюллера, это был всего лишь вопрос времени.

И от этой мысли мне стало невыносимо грустно.

* * *

На следующий день был Рождественский сочельник. Независимо от того, где нам придется заночевать, мы твердо решили поставить елку, и как сумеем, отпраздновать Рождество.

На улице ветер снова завел свою заунывную морозную мелодию. С восточной стороны дома намело сугроб до самой крыши. Ставшая уже привычной послеобеденная атака противника была снова успешно отбита.

Две вещи были для нас неизменны в эти дни: во-первых, что русские пойдут в очередную атаку и, во-вторых, что мы ее отразим. Мы постоянно наносили Красной армии огромные потери, но уже через несколько часов такие же по численности вражеские подразделения снова шли на нас в атаку. Казалось, что Советы действительно обладали поистине неисчерпаемыми людскими резервами. Мы с тревогой задавались вопросом, с какими превосходящими силами противника должны были бы сражаться сейчас, если бы не одержали победу в крупных летних сражениях, перемолов сотни тысяч вражеских солдат в котлах под Киевом, Смоленском и Вязьмой.

В последние недели главной нашей опорой и надеждой в бою снова был обер-лейтенант Штольце. Он умело руководил бойцами своей роты в самых тяжелых ситуациях. И двадцатиоднолетний обер-лейтенант Бёмер хорошо прижился в батальоне и честно «заслужил свои шпоры». Просто поразительно, как быстро на этой войне юноши становились зрелыми мужчинами. Юный лейтенант Олиг теперь командовал остатками 12-й роты Кагенека, а штаб батальона – Кагенек, Ламмердинг и Маленький Беккер – спокойно и решительно реагировал на любую ситуацию.

В нашей медсанчасти опять скопилось много раненых, которых я хотел еще до Рождества отправить в тыл. Но в этот день нам прислали только одну санитарную машину, и мы смогли отправить с ней только лежачих раненых. Как уже часто происходило в подобных случаях, я приказал Фишеру отвезти сидячих раненых на нашем «Опеле».

Он залил горячую воду в пустой радиатор и начал разогревать двигатель паяльной лампой. Обе эти операции должны были производиться практически одновременно, чтобы машина вообще завелась при таких низких температурах. На всякий случай я еще раз предупредил Фишера о снежных заносах на дороге.

– Не беспокойтесь, герр ассистенцарцт! – ответил он. – Я знаю каждый сугроб на этой дороге!

И потом он уехал со своими пациентами. Слабый свет затемненных фар постепенно исчез вдали. А я поспешил вернуться в тепло медсанчасти.

В тот вечер мы напрасно ждали Фишера. Не вернулся он и 24 декабря, когда в 11 часов утра русские, как обычно, предприняли свою неизменную атаку. Как всегда, она была снова отбита с тяжелыми потерями для противника. Большинство своих раненых русские оставили на поле боя. Они лежали, утонув в глубоком снегу, и один за другим умирали.