Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942
Шрифт:
– Вы абсолютно здоровы и можете продолжать работать моей ассистенткой! – сказал я.
– Большое спасибо, герр доктор! – произнесла она с улыбкой, продолжая стоять спиной к окну и не делая попытки снова одеться.
– Да, а теперь можете одеться! – добавил я, немного помолчав, поскольку она продолжала спокойно стоять у стола и, кажется, вообще не собиралась одеваться. Я не на шутку рассердился на самого себя из-за того, что вид ее обнаженного тела так выбил меня из колеи, втайне надеясь, что она не заметила, что происходило у меня в душе.
Поскольку я собирался обязательно вернуться в Малахово пораньше, чтобы успеть к началу радиопередачи, то сегодня я уже не мог осмотреть больных сыпным тифом. Поэтому я поспешно распрощался с Ниной и вскочил на лошадь. Когда, отъехав немного по заметенной снегом дороге от деревни, я обернулся, она все еще стояла в дверях своего
У меня мелькнула мысль, что, возможно, я поступил не совсем корректно по отношению к Марте. Но что я мог поделать? Нина потребовала, чтобы медосмотр проходил без свидетелей. Если бы я стал возражать, то это могло бы дать фельдфебелю повод к различным домыслам и подозрениям. В конце концов она была всего лишь очередной пациенткой женского пола, русской женщиной с чарующим взглядом необычных глаз и пленительной улыбкой, вызывавшей у любого мужчины желание узнать, что же таится за ней. Вот и все! Видимо, я уже слишком долго нахожусь в России. А Нина стала частью моей работы. Настало время отправить меня в отпуск на родину. Там я смогу обручиться с Мартой, и Нина будет забыта. Эта Нина с ее развевающимися на ветру волосами цвета спелой пшеницы, с ее неизменным спокойствием, ее немецким рождественским пирогом и мыслями о каждом влюбленном в нее ефрейторе в тыловых деревнях вблизи Малахово.
Без четверти восемь мы уселись у радиоприемника: Ноак, Руди Беккер, Генрих и я. Уже целый час радиоприемник был настроен на волну Франкфурта. Я закурил большую сигару, полученную в подарок от Марты на Рождество, а Генрих заварил чай. Еще утром я поставил свои наручные часы по радиосигналу и теперь постоянно поглядывал на них, считая минуты и секунды. До сих пор я поступал подобным образом только три раза: 22 июня перед началом операции «Барбаросса», 15 июля перед боем под Полоцком и 2 октября во время начала битвы за Москву.
Из радиоприемника звучала музыка, но я не слушал ее. Все мое внимание было сконцентрировано на минутной стрелке часов, медленно двигавшейся по циферблату. Наконец наступило восемь часов! Прозвучал последний аккорд музыки, и мы услышали голос диктора:
«А теперь послушайте увертюру к опере Генриха Зутермайстера «Ромео и Джульетта», исполняемую…»
От разочарования я прослушал имена исполнителей. Я совсем забыл, что перед дуэтом Марты сначала исполняется увертюра. Казалось, что она будет продолжаться вечно, но наконец диктор все-таки сказал:
«А теперь дуэт влюбленных из сцены на балконе для вас исполнят Марта Аразим и доктор Эрнст Фабри!»
Мы услышали несколько вступительных аккордов и удивительно гармоничный хор, потом прозвучало объяснение в любви Ромео и ответ Джульетты. Я был совершенно потрясен, так как каждый звук голоса Марты был точно таким, каким я его помнил. Возможно, последний год так сильно изменил меня самого, что я посчитал, что и ее голос должен измениться. Но он звучал так, словно последнего тяжелого года не было вовсе. Вдруг мне показалось, что я сижу не на командном пункте 3-го батальона по ту сторону Волги, а на своем постоянном месте в Дуйсбургском оперном театре и вижу и слышу, как Марта и наш друг Эрнст Фабри исполняют дуэт на знакомой сцене. С удивительным тактом и способностью проникновения в образ Фабри и Марта придали этой сцене необыкновенную выразительность. Их превосходные голоса звучали безупречно назло огромному расстоянию между ними и нашей маленькой русской избой в выступе фронта под Ржевом.
Остальные трое моих товарищей слушали пение с нескрываемым умилением. По их лицам было видно, что они испытывают те же самые чувства, что и я. А именно что Марта пела нам и только для нас и что она выражала свои чувства не по отношению к какому-то воображаемому Ромео, а ко мне. Когда их голоса начали стихать и наконец прозвучало заключительное: «Мой Ромео…» – я был бесконечно счастлив.
Дуэт прозвучал, и я выключил радио. В комнате воцарилась мертвая тишина.
– Великолепно! – вымолвил наконец Ноак. – Хайнц, ты должен написать Марте, какое огромное удовольствие она нам доставила!
– До сегодняшнего вечера я никогда особенно не интересовался операми, но это было замечательно! – сказал Маленький Беккер.
Генрих смотрел на меня, не скрывая своего восхищения. Мир оперы и театра был ему совершенно незнаком. И сейчас он был даже немного оглушен от практически личного контакта с этим миром, который подарила ему Марта.
В этот вечер я еще долго не мог заснуть и прислушивался к эху чудесной мелодии, звучавшей в моем сердце. Голос Марты заново совершенно очаровал
меня. Впервые за последние два часа я снова подумал о Нине и ее эротично-грудном голосе. Но сейчас, после того как Марта спела для меня, я мог подобно Одиссею запечатать свои уши воском и устоять перед сиреной Ниной!Глава 28
Теплые шубы и «весенняя лихорадка»
На нашем участке фронта по-прежнему царило затишье. Но из штаба дивизии мы получили новую оперативную сводку. Общее положение выглядело удручающе.
Две крупные вражеские армии вели бои глубоко в нашем тылу, и их разделял коридор шириной всего лишь тридцать километров. Если им удастся соединиться, то связь по железной дороге с Вязьмой будет прервана, и 30 немецких пехотных дивизий, 7 танковых дивизий, многочисленные соединения парашютистов-десантников и войск СС, а также штабы 4-й и 9-й армий окажутся в ловушке. Этот ненадежный коридор находился под постоянным обстрелом вражеской дальнобойной артиллерии. Вокруг нас стояли или постоянно перемещались 60 отлично оснащенных пехотных дивизий противника, 17 танковых дивизий, 13 кавалерийских дивизий и 20 лыжных батальонов. [104]
104
Наступавшие советские войска понесли в ходе предыдущих боев большие потери. Кроме того, немцы, считая дивизии, не говорят о том, численность немецкой дивизии была, как правило, намного больше (в описываемый период в 2–3 раза). Поэтому Ржевско-Вяземская наступательная операция советских войск (завершающая часть битвы за Москву 30 сентября 1941–20 апреля 1942 г.), продолжавшаяся с 8 января по 20 апреля 1942 г., разворачивалась в условиях равенства сил в пехоте, некоторого превосходства немцев в артиллерии и двойного – в танках (последнее немцы из-за зимних условий могли реализовывать с трудом). Потери советских войск по итогам Ржевско-Вяземской операции: 272 320 чел. безвозвратные и 504 569 чел. санитарные, всего 776 889 чел. Было потеряно 957 танков и САУ, 550 самолетов, 7296 орудий и минометов. Немцы потеряли более 330 тыс. убитыми и ранеными и сумели удержаться на Ржевском выступе фронта. – Ред.
– Похоже, что нам конец! – сказал я Ноаку.
– Да, должен признать, что все выглядит довольно скверно! – ответил тот. – Но старый Корле Беккер считает, что русское наступление выдыхается! Он предполагает, что у них не хватит резервов, чтобы разгромить нас до наступления весны!
– Но посмотри на карту с нанесенной обстановкой! Да и зима еще не скоро закончится! – возразил я.
– Но чаще всего полковник Беккер оказывается прав! Он, как старый боевой конь, нутром чует, как складывается обстановка!
Ноак засмеялся и похлопал меня по плечу. Но от этого мое настроение не улучшилось.
От изначального состава нашего 3-го батальона осталось не так уж и много. Мы с Ноаком недавно специально подсчитывали. Хотя сейчас мы опять насчитывали более 100 человек, так как генерал Модель перевел из тыловых подразделений в боевые части всех имевшихся в наличии военнослужащих, но из тех 800 солдат нашего батальона, которые 22 июня 1941 года вступили в войну с Россией, к концу февраля 1942 года осталось только 29 бойцов! 2 офицера, 5 унтер-офицеров и 22 рядовых. Этими двумя офицерами были Руди Беккер и я.
Многие погибли в бою. Правда, нужно было иметь в виду, что некоторые больные и раненые снова вернутся в батальон после выздоровления и что, вероятно, в группе Титьена тоже оставалось немало выживших, ведь нам ничего не было известно об их потерях.
В течение нескольких дней в Малахово все оставалось по-старому, но потом парашютистов-десантников перевели в другое место. Сложилось впечатление, что противник только и ждал этого – с их уходом фронт снова ожил. Подразделения Красной армии, имевшие подавляющее преимущество, опять атаковали Гридино и Крупцово, и их атаки, как обычно, были снова отбиты. В результате прямого попадания снаряда, выпущенного из русской противотанковой пушки, погиб обер-лейтенант медицинской службы, оберарцт Кнуст, военный врач из 2-го батальона Хёке. Его обязанности были временно возложены на меня. Затем выбыл из строя и сам Хёке, получивший тяжелые осколочные ранения в голову и в колено. Командиром 2-го батальона стал обер-лейтенант Райн, сын священника и наряду с фон Бёзелагером единственный кавалер Рыцарского креста в нашей дивизии. Мне показалось, что на лице адъютанта батальона Клюге появилось выражение даже некоторого облегчения, так как Хёке был очень строгим командиром.