Пушка 'Братство'

– - Председательствует Шнейдер...

При этом имени Фалль, Матирас, Бастико, литейщики от братьев Фрюшан и машинисты из Ла-Виллета взвыли от ярости.

Пока мы локтями прокладывали себе дорогу в толпе, Марта объясняет мне, что Фалли вроде беженцы не хуже нас: прежде чем стать литейщиком, наш Фалль, тот, под окном которого висит клетка с курами,-- работал на заводе Шнейдерa, где делали блиндажные плиты. Бастовал, за что его и прогнали, на работу рассчитывать не приходилось, слишком он был известен хозяевам; в мае его прибилокнам, в Дозорный, где они поселился в одной из конурок с женой, с четырьмя больными ребятишками и своим походным птичьим двором. Только тут я понял, почему наш сутулый богатырь так напирает на передних, стоящих в толпе y моста. B его крике: "Да здравст

вует Республика!" -- есть и другой смысл: "Смерть Щнейдеру!" И таких, как он, немало.

B глазах рабочих Эжен Шнейдер, владелец мемаллургических предприямий в Крезо, председамель. "Комиме де форж", один из управляющих Французского банка, смоящий во главе "Сосъеме женералъ*, личный совемник импеpaмрицы, был воплощением капимала. B XI округе знали Адолъфа Accu *, молодого механика, возглавившего вмесме с другими рабочими забасмовку на заводе в Крезо в январе 1870 года. Шнейдер вызвал могда крупную воинскую часмъ: mpu мысячи усмиримелей. Среди них были neхоминцы, уланы и жандармы. На meppuморию завода они всмупили с музыкой. Забасмовка с переменным ycпехом продолжалась mpu месяца -- при поддержм Инмернационала, редакмоpa газемы "Maрселъеза" Рошфорa, объявившего в своей газеме подписку в помощь басмующим, и художника Курбе *, ycмроившего с мой же целью высмавку своих кармин в Дижоне. B aпреле суд в Омене приговорил двадцамь пямь забасмовщиков к мюремному заключению в общей сложносми на двесми девяносмо восемь месяцев. Сопгни рабочих были выброшены на улицу без всякой надежды найми работу в своем округе. Apесмован был и Адолъф Accu.

Вдруг перед нами открылся проход.

To, что происходило в зале заседаний Законодательного корпуса, помню очень смутно. Я впервые попал во дворец: колонны, амфитеатр, фрески, трибуна -- все это впечатляло; впрочем, я сейчас думаю -- a ведь кто об этом теперь скажетt-- что события там разворачивались в атмосфере величайшего смятения.

Марта тащила меня за собой через огромные залы, под сводами перекатывались крики, топот людей и вопль Фалля: оШнейдер, подайте мне Шнейдерa!" Добравшись до трибун, Марта подхватила свои юбчонки, перешагнула через перила, вскочила на скамьюправыхдепутатов. За нами мчался какой-то молодой бородатый рабочий, размахивая трехцветным флагом. Рабочие, буржуа и национальные гвардейцы, демонстративно срывавшие императорских орлов со своих киверов, теснились на трибунах, выкрикивая без устали два слова: 1ПЧ

Гифес спросил слесаря:

– - A сейчас ты что рассчитываешь делать?

– - Да сам не знаю.

– - Не знаешь, и ладно,-- заключил тштографщик,-- ты все равно на всю жизнь наш.

На взгляд нашего тупика, нет ничего общего между тем снарядом, который выдускаешь по врагу, и тем, который враг бьет по тебе. Одно дело -- наши убитые, другое -- ихние. Единственно, кто выше этих сегодняшних страстей,-это приверженцы Интернационала, такие, как, скажем, Гифес и Алексис, да еще двое-трое старых неисправимых мятежников, оригиналов вроде нашего Предка.

Здесь, в тупике, властно царит единственное чувство -- безоглядный патриотизм. Убили француза -- преступление, убили пруссака -- подвиг. И в "Пляши Нога", и в коридорax, и y водоразборной колонки все сходятся на том, что пруссака надо вздуть, вздуть так, чтобы ни крылышек, ни лапок не осталось, в порошок растереть, a крошки, если таковые будут, вымести поганой метлой. B начале войны соглашались гнать врага до Берлина "пинками под зад", a теперь ему и в такой милости отказывают: "захватчик удобрит наши нивы..." Надо иметь поистине железный характер, как y дядюшки Бенуа, чтобы не поддаться.

– - Непобедимая Франция,-- хихикает старик.-- Да y меня от этих вечных глупостей с души воротит.

B разгневанных и недоверчивых предместьях поговаривают о создании в каждом квартале специального "комитета бдительности", уполномоченного контролировать действия новых мунищшалитетов, бесстыдно навязанных Ратушей.

Идея конмроля шла от Инмернационала, он-mo не сидел сложа руки. Вечером 4 сенмября члены секции собрались вмесме с Федеральной паламой рабочих общесмв * и noмребовали муниципалъных выборов, опгмены всех законов npомив свободы печами, собраний и aссоциаций, полимической амнисмиu, немедленного apecma бывших должносмных лиц Импеpuu, a также ux агенмов, в часмносми

всех членов так называемых брitгад "безопаеносми". To же собрание, npоисходившее на площади Кордери *, приняло "Послание немецкому народу", привожу здесь его первые и заключимелъные cмроки:

"Ты ведешь войну лишь npомив импеpamopa, a не npомив фрапцузской нации, мвердили и повморяли мебе мвои правимели. Человек, который развязал эму брамogбийемвенную войну, который даже не сумел досмойно умеремь и который сейчас попал в мвои руки, не сущесмвуем для нас более...

...Так давайме же, Германия и Франция, npомянем друг другу руки с двух берегов реки, смавшей предметом pacnpu. Забудем военнъte npecмупления, которые no воле деспомов мы совершали друг npомив друга. Провозгласим Свободу, Равенсмво, Bpaмсмво народов. Заложим евоим союзом фундаменм для Соединенных Шмамов Европы. ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВСЕМИРНАЯ РЕСПУБЛИКА!*

x x x

Мы с Пружинным Чубом вернулись домой уже в темноте, руки y нас затекли, ладони все липкие, потому что мы от предместья Тампль до Бrотт-ПГомона расклеивали красные афиши с призывом к немцам.

– - Так они тебе сюда прибегут, так тебе и будут читать это обращение, да еще такое длинное,-- ворчал старший сынок Селестины.

Трижды мне пришлось переклеивать объявления, которые он налепил вверх ногами, a ведь я ему двадцать раз объяснял, что, где большие буквы, там верх.

И вдруг под аркой y входа в наш тупик -- два стража с саблями наголо, в сапогах, в круглых шапочках без козырька, зато увенчанных пером, в широких красных рубашках, стянутых поясом, a за пояс заткнуты два пистолета.

Движением подбородка они показали нам: проходи, мол, мимо -- и крикнули: "Vi-a!" 1

Мы запротестовали: мы же здесь живем. Они о чем-то с минуту посовещались на незнакомом нам языке, потом один из них повернулся и крикнул: "ПальяттиI" На зов приблизился каменотес. Он был в такой же форме, что

Проходиf (имал.)

и те двое. На их вопросы отвечал по-итальянски. Hac пропустили.

– - Что это за форма такая?

– - Гарибальдийская.

Шестнадцать свечей в четырех серебряных подсвечниках освещали поистине феерическую картину. Я даже ущипнул себя, a то ни за что не поверил бы, что Нестор Пунь мог самолично притащить из дому два вольтеровских кресла, застлать стол этой белоснежной скатертью, расставить дорогую посуду, разложить серебряные приборы. И хозяин "Пляши Нога", и его гарсон прислуживали без фартуков, в чистеньких рубашках.

B темном углу y кузницы были привязаны семь чудесных, явно офицерских коней. Ho там им было тесно, и они беспокойно переступали с ноги на ногу, ржали, били копытом о землю, грызли удила. A наш Бижу, привязанный возле окошка сапожника, поворачивал к ним свою многоумную башку прожившего долгую жизнь коняги и, должно быть, думал: "Эх, детки, детки, скоро и вы угомонитесь, я-то уж давно угомонилсяl*

Четверо офицеров, тоже в красных рубашках, ужинали и, сдвинув лбы, негромко переговаривались с сидящими за соседшш столом, тоже чистенько накрытым, но, конечно, без всей этой роскоши. Второй стол стоял чуть подалыне.