Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников
Шрифт:
На заседаниях «Арзамаса» Пушкин с Нелединским, по-видимому, не встречался, но познакомился с ним, еще будучи в лицее. В 1816 г. императрица Мария Федоровна поручила Нелединскому-Мелецкому написать стихи на бракосочетание принца Оранского с ее дочерью, великой княжной Анной Павловной. Устаревший Нелединский не понадеялся на свои силы, поехал в лицей, попросил Пушкина написать стихи и через час-два уехал из лицея с готовыми стихами. Пушкин за эти стихи получил от царицы золотые часы с цепочкой.
В Петербурге до ссылки. «Зеленая лампа»
В 1818 г. девятнадцатилетний богач камер-юнкер Никита Всеволожский и офицер лейб-гвардии Павловского полка Я. Н. Толстой основали общество «Зеленая лампа». Собирались каждые две недели в доме Всеволожского на Екатериногофском проспекте, против Большого театра. Преобладала гвардейская офицерская молодежь – гусары, уланы, павловцы, егеря. Но были и штатские, в их числе Пушкин и Дельвиг. В зале, где происходили собрания, висела зеленая лампа, и от нее кружок получил свое название. Все члены кружка носили кольца, на которых вырезано было изображение лампы. На собраниях читались и обсуждались произведения
Некоторые из членов «Зеленой лампы» (Я. Толстой, Каверин, князь С. П. Трубецкой, Токарев) были членами «Союза благоденствия». Исполняя директивы союза, они старались влить политическую струю в жизнь кружка, – впрочем, не ставя ему никаких практических целей. Позднейшим правительственным расследованием было выяснено, что такого рода «вольным обществам» не была предназначена никакая политическая цель, и от учреждения их ожидалась только та польза, что, руководимые своими основателями, они особенной своей деятельностью по литературе, художествам и так далее могли бы способствовать достижению цели Коренной управы.
Заседания кончались веселыми попойками – по-видимому, с участием актрис и веселых девиц; с пирушки, повесничая на улицах, отправлялись в веселые дома. Времяпрепровождение кружка Пушкин описывал в своем послании к Я. Толстому:
Горишь ли ты, лампада наша,Подруга бдений и пиров?Кипишь ли ты, златая чаша,В руках веселых остряков?Все те же ль вы, друзья веселья,Друзья Киприды и стихов?Часы любви, часы похмельяПо-прежнему ль летят на зовСвободы, лени и безделья?..Вот он, приют гостеприимный,Приют любви и вольных муз,Где с ними клятвою взаимнойСкрепили вечный мы союз,Где дружбы знали мы блаженство,Где в колпаке за круглый столСадилось милое равенство,Где своенравный произволМенял бутылки, разговоры,Рассказы, песни шалуна,И разгорались наши спорыОт искр, и шуток, и вина.Я слышу, верные поэты,Ваш очарованный язык…Налейте мне вина кометы!Желай мне здравия, калмык!Калмык был мальчик, казачок Всеволожского, прислуживавший на заседаниях «Зеленой лампы». Когда кто-нибудь из собутыльников отпускал нецензурное слово, мальчик насмешливо улыбался. Постановлено было, чтобы каждый раз, как калмык услышит такое слово, он должен подойти к тому, кто его отпустит, и сказать: «Здравия желаю!» Мальчик исполнял эту обязанность с большой сметливостью.
Об основном характере кружка «Зеленая лампа» мнения исследователей весьма расходятся. Первые биографы Пушкина, Бартенев и Анненков, основываясь на своих расспросах современников, сообщали, что кружок этот представлял из себя не более как обыкновенное «оргиаческое» (как выражался Анненков) общество. Инсценировали изгнание Адама и Евы из рая, гибель Содома и Гоморры и т. п.; для шутки вели заседания с соблюдением всех парламентских и масонских форм, но обсуждали исключительно планы волокитств и закулисных проказ. Позднейшие исследователи решительно отвергают такую оценку «Зеленой лампы». По их мнению, это было серьезное литературно-политическое общество, оживотворявшееся связью с «Союзом благоденствия»; через этот кружок Пушкин, не принадлежавший ни к какому тайному обществу, «испытал на себе организующее влияние тайного общества», и историки, рисуя общественное движение 1816–1825 гг., не должны впредь забывать и «Зеленую лампу» (Щеголев). Мы полагаем, что историку тогдашнего общественного движения решительно нечего делать с кружком «Зеленая лампа», – настолько случайна и ничтожна была его общественно-политическая жизнь. Кружок не был, конечно, средоточием особенного какого-то «сказочного разврата и разгула», не был и обществом захолустных армейских гусаров, где все общение ограничивалось бы выпивкой, похабными анекдотами да разговорами о производствах. Собирались люди образованные, интеллигентные, причастные ко всем высшим интересам эпохи, умевшие находить наслаждение и в острой игре мысли, и в художественных эмоциях, высоко ценившие «вакханочку-музу» Пушкина, притом люди, оппозиционно настроенные. Однако общий литературно-научный уровень кружка был вовсе не высок. Читали свои стихи Пушкин и Дельвиг, делал интересные доклады Улыбышев, но рядом с этим читались совершенно беспомощные стишки любителей-офицеров, наивные
рассуждения Д. Баркова; доклады Всеволожского по русской истории основывались не на первоисточниках, как сообщал Ефремов, а являлись чисто ученическими пересказами Карамзина. Была в кружке оппозиционная настроенность, – да. Но кто в то время не был оппозиционно настроен? Николай Тургенев вспоминает: «Люди, не бывавшие несколько лет в Петербурге, удивлялись переменам, происшедшим в образе жизни, разговорах и действиях молодежи; казалось, она проснулась для того, чтобы зажить новою жизнью. Свободой и смелостью своих выражений привлекали внимание главным образом гвардейские офицеры, мало заботившиеся о том, говорят ли они в общественном месте или в салоне, перед своими единомышленниками или перед врагами». Воздух был полон самой прилипчивой революционной заразой. Почтительный к начальству ретроград Вигель сознается, что даже его в то время тянуло поступить в Тайное общество. Был и такой случай. Николай Тургенев и Михаил Орлов разговаривали о делах «Союза благоденствия». Вошел брат Орлова, лихой генерал Алексей Федорович. Посмотрел на них…– Конспирация, всегда конспирация! В это дело я не вмешиваюсь. Но когда потребуется моя помощь, вы можете положиться на меня!
И он потряс своей могучей рукой. Это, конечно, не помешало ему во время декабрьского восстания повести свой конногвардейский полк в атаку на мятежное каре.
Этой общей революционной заразы не были чужды и члены «Зеленой лампы». Но именно «Зеленую лампу», как теперь доказано, имел в виду Пушкин, когда в зашифрованной главе X «Онегина» писал: все это были заговоры (и даже не заговоры, а просто разговоры):
Между Лафитом и КликоЛишь были дружеские споры,И не входила глубокоВ сердца мятежная наука.Все это было только скука,Безделье молодых умов,Забавы взрослых шалунов…Слишком много было лафита и клико, слишком много карт и веселых девиц, чтобы можно было ждать от членов кружка сколько-нибудь серьезного отношения к общественно-политическим вопросам времени. Основную жизнь кружка составляло упоенно-эпикурейское наслаждение жизнью, самозабвенный разгул, не считавшийся со стеснительными рамками светских приличий, картежная игра, «набожные ночи с монашенками Цитеры»:
Здорово, рыцари лихиеЛюбви, свободы и вина!Для нас, союзники младые,Надежды лампа зажжена!Здорово, молодость и счастье,Заздравный кубок и бордель,Где с громким смехом сладострастьеВедет нас пьяных на постель!Так приветствовал Пушкин члена «Зеленой лампы» лейб-улана Юрьева; таким же настроением проникнуты его послания и к другим членам кружка – к Всеволожскому, Щербинину, В. Энгельгардту, письма к тому же Всеволожскому, Мансурову. Характерно, что ни Чаадаева, ни Катенина мы не находим в числе членов «Зеленой лампы», а когда хотели привлечь в кружок Кюхельбекера, то он, как сам рассказывает, отказался вступить в кружок «по причине господствовавшей там неумеренности в употреблении напитков».
Нужно большое желание видеть то, чего нет, чтобы выуживать из посланий Пушкина отдельные слова «равенство», «свобода», «лампа надежды» и на них строить заключения о высоких политических идеалах, будто бы одушевлявших кружок. Да, равенство, и даже не более, не менее, как в якобинском колпаке: «где в колпаке за круглый стол садилось милое равенство». Но равенство это заключалось только в том, что бедняк коллежский секретарь Пушкин мог держаться запанибрата с богачами-полковниками Энгельгардтом или князем Трубецким, а не в том, чтобы за круглый стол равноправным членом мог сесть хотя бы тот же мальчик-калмык. Да, свобода. Но из контекстов совершенно ясно, в каком смысле употребляет это слово Пушкин в отношении к кружку «Зеленая лампа»:
Я люблю вечерний пир,Где веселье председатель,А свобода, мой кумир,За столом законодатель;Где до утра слово «пей!»Заглушает крики песен,Где просторен круг гостей,А кружок бутылок тесен.Энгельгардт – «свободы, Вакха верный сын, Венеры набожный поклонник». В послании к Горчакову Пушкин пишет, что ему во сто крат милее:
Младых повес счастливая семья,Где ум кипит, где в мыслях волен я,Где спорю вслух, где чувствую живее,И где мы все – прекрасного друзья,Чем вялые, бездушные собранья,Где ум хранит невольное молчанье,Где холодом сердца поражены…Где глупостью единой все равны.Когда в мертвящем душу модном свете все зевают, подавляя скуку,
Тогда, мой друг, забытых шалуновСвобода, Вакх и музы угощают…Свобода от светских приличий и стеснений, «страстей единый произвол» – вот что разумелось под свободой в кружке «Зеленая лампа». Мы считаем совершенно несомненным, что тут-то, в компании Кавериных, Щербининых, Мансуровых и прочих прославленных кутил и повес, главным образом и просверкал бурный период бешеного разгула и упоения чувственными радостями, столь характерный для послелицейской жизни Пушкина в Петербурге и наиболее яркое свое отражение нашедший как раз в посланиях его к членам «Зеленой лампы». И именно кружок «Зеленая лампа» по преимуществу имел Пушкин в виду, когда впоследствии вспоминал в «Евгении Онегине»: