Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников

Дмитрий Петрович Северин (1792–1865)

Сын капитана гвардии, впоследствии витебского губернатора и сенатора. Воспитывался в Петербурге, в иезуитском пансионе, вместе с князем П. А. Вяземским. Учился прекрасно, был хороших способностей и поведения образцового. Служил в коллегии иностранных дел, часто по делам службы живал за границей, исполнял мелкие дипломатические поручения. Пописывал стихи, приятели ценили его остроумные экспромты и мелкие стихотворения, но напечатал он только одну переводную с французского статейку да пару плохих басен. Находился в приятельских отношениях с князем Вяземским, Жуковским, Батюшковым, Блудовым. По всему судя, был человек интересный. Батюшков, например, писал в 1818 г. Вяземскому: «…как ни скучен Петербург, но там, где живут Карамзины, Салтыков, Уваров, Тургенев, Северин, можно найти веселые минуты и отдохнуть умом и сердцем». Приятели ввели его в «Арзамас». Дочь Блудова вспоминает о нем: «…желтое и кисленькое лицо, чопорная фигура». Вигель характеризует так: «В это время худенький Северин был точно на молоке испеченный и от огня слегка подрумяненный сухарь. Что касается до характера, это было удивительное слияние дерзости с подлостью; но надобно признаться – никогда еще не видал я холопства, облеченного в столь щеголеватые и благородные формы». Прозвище ему в «Арзамасе» было Резвый кот. Что-то в нем было от кошачьей ласковости и резвости, – в школе его тоже прозвали Котенком. Моральные же качества, видимо, были действительно невысокого сорта. А. Тургенев о невысоком и худощавом Северине писал Вяземскому: «…душа его мельче его роста и тонее его ног»; а в другой раз писал ему же: «Северин и Дашкову хотел наделать мерзостей, но не удалось. Дашков презирает его по-нашему». «По-нашему» – это неверно. Вяземский любил Северина и всю жизнь неизменно дружил с ним. Но от нападок Тургенева защищал его вяло и без уверенности: «…охота тебе ругать мне Северина! Я не могу ни выдавать, ни оправдывать его… Переменить мнение свое о нем вверх дном не могу, да, признаюсь, и не хотел бы. Что пользы? В нашем быту людей познавать до внутренней нет никакого прока, а только горечь. Вам иногда хорошо знать, чем сосед пахнет; но мне, гуляющему по раздольному полю, и небезвыгодно, и гораздо приятнее дорожить иногда своим тупозрением».

Каковы были отношения между Севериным и Пушкиным в Петербурге, мы не знаем. В 1823 г. Северину пришлось быть в Одессе. Там в это время жил Пушкин. Тургенев писал Вяземскому: «…поэт-африканец был в Одессе у Северина, который сказал, чтобы он не ходил к нему; обошелся с ним мерзко, и африканец едва не поколотил его». Северин был взглядов самых реакционных и сходился в них со своим шурином по первой жене, А. С. Стурдзой. Видимо, он не желал, а может быть, и боялся сношений со ссыльным Пушкиным. Пушкин написал на него эпиграмму «Жалоба»:

Ваш дед портной, ваш дядя повар,А вы, вы знатный господин, –Таков об вас народный говор,Высокородный Северин.Потомку предков благородных,Увы, никто в моей роднеНе шьет мне даром фраков модныхИ не варит обеда мне.

Мать Северина была дочь дворового человека, воспитанница баронессы Строгановой, – возможно, что по материнской линии у Северина были родственниками повар и портной. Однако неизвестно точно, действительно ли эпиграмма Пушкина направлена на Северина: с его именем эпиграмма была напечатана Гербелем в берлинском издании запрещенных стихотворений Пушкина; в дошедшем же до нас черновом автографе эпиграммы имени Северина нет, четвертый стих читается так: И дива нет, – не вы один.

Обычно принимают, что именно эта эпиграмма была причиной враждебного приема, оказанного Севериным Пушкину в Одессе. Навряд ли Пушкин, написав такую эпиграмму, пошел бы к Северину. Гораздо вероятнее, что она была ответом на оказанный ему прием.

Впоследствии Северин был чрезвычайным посланником и полномочным министром сначала при Швейцарском союзе, потом при баварском дворе. Умер в глубокой старости, в чине действительного тайного советника.

Дмитрий Александрович Кавелин (1778–1851)

Воспитанник московского университетского Благородного пансиона. Был директором медицинского департамента, с 1816 г. – директором Главного педагогического института и Благородного пансиона при нем. Во время его директорства в пансионе учился и был исключен из него брат Пушкина – Лев. В молодые годы Кавелин писал стихи, некоторые песни его в свое время пользовались известностью; во время войны 1812 г. печатал на отдельных листках патриотические солдатские песни; Жуковский, его товарищ по московскому Благородному пансиону, в 1815 г. ввел его в «Арзамас». Кличка ему была дана Пустынник. Вигель вспоминает: «Он ко всем был приветлив, а, не знаю, как-то ни у кого к нему сердце не лежало. Действующее лицо без речей, он почти всегда молчал, неохотно улыбался и между нами был совершенно лишний».

В 1819 г. Кавелин был назначен директором петербургского университета. На этом посту он явился усердным клевретом знаменитого изувера Магницкого. Вместе с помощником попечителя Руничем совершенно опустошил заведуемый им университет, удалил либеральных профессоров Германа, Раупаха, Галича и других, обрызгивал святой водой покаявшегося Галича (см. в главе «В лицее. Начальство и преподаватели»), заставил покинуть педагогическое поприще талантливого профессора А. П. Куницына. А. И. Тургенев в негодовании писал Вяземскому: «Один из наших арзамасцев, Кавелин, сделался совершенным пальясом (паясом) пальяса Магницкого: кидает своею грязью в убитого Куницына, обвиняет его в своей вине, т. е. в том, что взбунтовались ученики его Пансиона, и утверждает, что политическую экономию должно основать на евангелии. Я предложу выключить его формально из «Арзамаса».

А. Ф. Воейков в сатире «Дом сумасшедших» отвел в сумасшедшем своем доме место и Кавелину:

Наш Кавелин недалекоТам в чулане заседалИ, горе возведши око,Исповедь свою читал:«Как, меня лишать свободыИ сажать в безумный дом?Я подлец уже с природы,Сорок лет хожу глупцом.И Магницкий вечно мною,Как тряпицей черной, трет,Как кривою кочергою,Загребает или бьет».

Пушкин помянул Кавелина в своем «Втором послании к цензору» –

…бедный мой Кавелин-дурачок,

Креститель Галича, Магницкого дьячок.

Александр Федорович Воейков (1778–1839)

Критик, журналист и поэт. Был женат на племяннице Жуковского, А. А. Протасовой, «Светлане», – чудесной, поэтической и несчастной женщине, из-за которой друзья ее терпели в своей среде грубого и нравственно нечистоплотного Воейкова. В «Арзамас» Воейкова ввел Жуковский, но даже нетребовательные арзамасцы приняли Воейкова в общество очень неохотно. Кличка ему была Дымная печурка или Две огромных руки. За время существования «Арзамаса» он состоял профессором русской словесности в Дерпте. Однако летом 1817 г. несколько раз присутствовал на заседаниях «Арзамаса». Членом был выбран раньше. В 1816 г. написал юмористический «Парнасский адрес-календарь, или Роспись чиновных особ, служащих при дворе Феба и в нижних земских судах Геликона. Для употребления в благошляхетном Арзамасском обществе». Характеристики арзамасцев благожелательные, членов «Беседы» – в таком роде: «Князь Шаховской. Составляет самый лучший опиум для придворного и общественного театра. Имеет привилегию писать без вкуса и толка. А. С. Шишков. Патриарх старообрядцев; на шее носит шиш на пестрой тесьме, а в петлице раскольничью бороду на голубой ленте; перелагает в стихи Стоглав и Кормчую книгу».

Подробно о Воейкове – в главе «Журналисты».

Сергей Семенович Уваров (1786–1855)

О нем – в главе «Начальство и его агенты». Одна из гнуснейших фигур среди министров николаевской эпохи. В эпоху «Арзамаса» Уваров был еще только милым молодым человеком, ловко устраивавшим себе карьеру; женился на несметно богатой, перезревшей дочери министра народного просвещения графа А. К. Разумовского, двадцати пяти лет стал попечителем петербургского учебного округа. «Красавец и баловень аристократических собраний, – характеризует его дочь Блудова, – остроумный, ловкий, веселый, с примесью самолюбия фата». Был человек очень образованный, особенно в области классической филологии, написал несколько ученых работ, например, об элевсинских мистериях; напечатал письмо к Гнедичу, убедившее его в возможности употребления гекзаметра в русском стихосложении и побудившее начатый александрийскими стихами перевод «Илиады» переработать в гекзаметры. Уваров был инициатором основания «Арзамаса». Когда в 1815 г. Блудов написал свое «Видение в Арзамасе», Уваров разослал писателям циркулярное приглашение пожаловать к нему на вечер 14октября. В ярко освещенной комнате, где помещалась его библиотека, стоял длинный стол, обставленный стульями, на столе большая чернильница, бумага, перья. Хозяин занял место председателя и в краткой речи предложил заседающим осуществить на деле видение Блудова и составить общество «Арзамасских безвестных литераторов». Юмористический гений Жуковского мигом пробудился; он увидел длинный ряд веселых вечеров, возможность нескончаемых шуток и проказ. От правил, предложенных им новому обществу, все помирали со смеху. Жуковского единогласно избрали секретарем. Уваров рассчитывал, что председателем выберут его, но решено было, что председателя на каждое заседание будут выбирать по жребию. Так основался «Арзамас». Кличка Уварова была Старушка. Заседания общества чаще всего происходили в петербургском доме Уварова или на его пригородной даче. Года через два Уваров почувствовал, что веселое озорство «Арзамаса» все больше начинает бить в пустое место и что пора взяться за что-то более серьезное. Он написал в «Арзамас» «донесение», где сообщал, что ездил в Арзамас, посетил трактир, где их общество получило свое начало, потом вышел к берегу реки; из речных струй поднялся старец-водяной и обратился к нему с такой речью: – Гуси, гуси! Кто вас не любит? Да долго ли вам беситься? Царство литературы почти в ваших руках, – когда перестанете вы топить в моих чистых струях карликов «Беседы» и Академии? Давно уже не стало их бумажных тронов, – перестаньте с ними возиться! Какой черт вас с ними связал? Похвально было оказать свету, что они глупцы, похвально было согнать с Парнаса нестерпимую толпу лжегениев; но они давно уже рассеялись под вашими ударами. Чего же вам более? Но должны ли вы довольствоваться сими жалкими трофеями? От вас я ожидаю более; я ожидаю возобновления отечественной литературы, я ожидаю торжества разума и вкуса. Спасайте их, как некогда ваши предки спасали Капитолий: ныне не один Бренн им угрожает; полчища уродливых Бреннов с гасильниками в руках стремятся погасить ту бедную искру человечества и рассудка, которую я поручил в ваше попечение. Пора испугать их светом разума, разогнать их скопища объявлением войны продолжительной и смелой! Тогда я с радостью буду издали внимать кликам вашей победы и с гордостью признавать вас за моих сынов, за истинных Гусей Арзамасских!

Николай Иванович Тургенев (1789–1872)

Это был человек одной идеи, заполнившей всю его жизнь. Как Аннибал жил идеей борьбы с Римом, как Катон – идеей о необходимости разрушения Карфагена, так Николай Тургенев жил и дышал идеей освобождения в России крестьян от крепостной зависимости. Во всех его действиях, в речах, в письмах неотступно звучит это его «delenda est Karthago!».

Как старший брат его Александр, Николай родился в Симбирске, учился в московском университетском Благородном пансионе и Московском университете. Довершил образование в Геттингене, где занимался историей, юридическими науками, политической экономией и финансовым правом. Служил в комиссии составления законов, во главе которой стоял Сперанский. В 1813 г. назначен был в Германию русским комиссаром в центральный совет союзных правительств, ведавший управлением отвоеванными у французов немецкими провинциями. Совет этот возглавлялся знаменитым либеральным прусским реформатором Штейном, «добрым гением Германии». Тургенев работал со Штейном три года и близко сошелся с ним. Штейн высоко ценил Тургенева и говорил, что «имя его равносильно с именами честности и чести». В конце 1816 г. Тургенев возвратился в Россию и был назначен помощником статс-секретаря государственного совета, а с 1819 г., кроме того, и управляющим одним из отделений канцелярии министерства финансов. Во всех делах и проектах он вел упорную борьбу с начальством и товарищами, неизменно отстаивая интересы крестьян против притязаний помещиков. Образованный, умный и энергичный, он быстро выдвинулся. Министр иностранных дел Каподистрия говорил, что Тургенев был бы выдающимся государственным человеком даже в Англии, а император Александр находил, что только Тургенев мог бы заместить Сперанского. В конце 1818 г. Тургенев издал книгу «Опыт теории налогов», имевшую шумный успех. «В этом сочинении, – говорит Тургенев, – я указывал на нравственную пользу изучения политических и особенно экономических наук и на то, что в основе государственного права должна лежать свобода. Я пользовался всяким случаем, чтобы говорить об Англии, ее могуществе, богатстве, и приписывал все эти преимущества ее учреждениям. Поэтому, излагая теорию налогов, я часто отклонялся в область политики. Подушная подать дала мне повод говорить о крепостном праве, и я им воспользовался. Эти отступления, на мой взгляд, были важнее главного предмета моей работы».

Тургенев был хром, поэтому мало выходил и вел сидячую жизнь. Лицо было серьезное и несколько строгое. На людей он имел влияние неотразимое. «Что меня в нем поражает, – пишет современница, – это властность, которую он естественно берет над другими; чувствуешь его превосходство, но нисколько этим не оскорбляешься: оно внушает лишь преданность». Беллетристика и художества мало интересовали Тургенева, он видел в них лишь полезное средство для борьбы с крепостным правом.

Немедленно по приезде в Петербург Тургенев стал членом «Арзамаса». Кличка ему дана была Варвик. Времяпрепровождение и дух общества мало ему понравились. 12 ноября 1816 г. он писал в дневнике: «Вчера я был при заседании «Арзамаса». Ни слова о добрых намерениях сего общества. После заседания говорил я с Карамзиным, Блудовым и другими о положении России и о всем том, о чем я говорю всего охотнее. Они говорят, что любят то же, что я люблю. Но я этой любви не верю. Что любишь и желать надобно». Через год писал: «Третьего дня был у нас «Арзамас». Нечаянно мы отклонились от литературы и начали говорить о политике внутренней. Все согласны в необходимости уничтожить рабство, но средства предлагаемые не всем нравятся». Впоследствии он так вспоминал об «Арзамасе»: «Об литературном кружке этом вспоминаются одни пустяки. Он существовал для осмеяния сторонников старого направления в литературе. Вследствие влечения к серьезным работам я не очень интересовался происходившим в кружке, однако я любил присутствовать на его заседаниях, так как говорили не всегда только о легкомысленных предметах. Но должен сознаться, что удовольствие это всегда носило некоторый неприятный привкус, так как я никак не мог освоиться с духом издевательской критики, господствовавшим среди этих людей. Дух этот особенно чувствовался в неистощимой болтовне Блудова».