Путь чести

Вот только Рада не была уродливой, отнюдь. Ошеломленный ее появлением, стремительным натиском и поспешным отступлением, более похожим на заманивание в ловушку, я все же успел разглядеть лицо молодой женщины: чистый, высокий лоб с загорелой кожей, правильный изгиб бровей, густые ресницы, обрамляющие большие глаза-омуты — и крепко сжатые, пухленькие губки этакого кораллового цвета… По тонкой шее и довольно худым рукам я смог верно оценить, что незнакомка явно не в теле — для кого-то из местных может, и недочет, но для меня как раз явное преимущество… Вот только смутил меня убрус замужней женщины на голове хлебосольной незнакомки — отчего я при встрече и удержался от того, чтобы сразу последовать за ней, узнать имя, поблагодарить…

Однако, наслушавшись смешков, а порой и откровенно пошлых стрелецких шуток — и едва не врезав самым скалозубым! — и молча встал от общего котла, оставив недоумевающих ратников доедать полбяную кашу, сваренную на выменянном молоке. Подхватив корзину незнакомки, и ни слова не сказав опасливо замолчавшим служивым, я отправился на торг в надежде, что встречу красавицу и поблагодарю ее за угощение, узнаю, как зовут. Или хоть что-то о ней узнаю от местных — например, имя и где живет…

Но к моменту моего возвращения откровенно бедноватый торг уже свернули — ведь тушинцы успели пожечь Калязин до того, как явился сюда Скопин-Шуйский с нашей ратью! Так и расспросить хоть кого-то о женщине, подарившей стрельцам пироги, оказалось невозможным... Ох, и крепко я тогда закручинился — ведь не пойдешь же искать незнакомку по городу, стучась в закрытые двери каждого из домов!

Но возвращаться в сотню я не захотел, все еще злясь на служивых. Так что поразмыслив немного, я отправился в виднеющийся в трех верстах от городской стены лес, в надежде, что смогу насобирать там грибов или орехов… Еще ни разу я не был в этом лесу, хоть до того с интересом и посматривал в его сторону — особенно, когда шла речь про то, чтобы разнообразить солдатское меню. Но все было не досуг — да и стрельцы справедливо предполагали, что вблизи города все возможные лесные дары соберут дети под присмотров стариков. Ведь им же здесь каждая травинка известна, каждая тропка, все малинники и орешники буквально наперечет…

В общем-то, служивые оказались совершенно правы — и безрезультатно побродив под сенью деревьев (зато надышался свежим и сладковато-пряным лесным ароматом!), я уже собирался поворачивать назад. Как вдруг порыв ветра донес до меня приятную прохладу близкого водоема… Недолго поколебавшись, я направился в его сторону, подумывая о том, что неплохо было бы искупаться (благо, что деньки стояли жаркие, и я успел-таки подзапариться в кафтане). И вскоре действительно увидел темную гладь небольшого лесного озера практически идеально круглой формы... Имеющего даже небольшой песчаный пляжик! Обрадовавшись своей удаче, я поспешил к воде, на ходу ослабив кушак, сняв с себя кафтан, сапоги, порты… Но когда дело дошло до исподнего, и я уже потянул через голову нательную рубаху, от воды раздался мощный всплеск и чей-то глубокий вздох! Сорвав с себя мешающую видеть одежду, я рванулся к перевязи с саблей, даже не посмотрев в сторону озера, и выхватил клинок — и только после обратил свой взгляд на источник шума.

Как оказалось, зря…

Ибо глаза мои успели лишь только мазнуть по тугому, едва-едва выступающему вперед женскому животику и прикрытой толстыми русыми косами груди… Я ошеломленно замер, успев только мельком посмотреть на ослепляющую наготу выплывшей к берегу женщины — за секунду до того, как незнакомка нырнула обратно в воду, закрыв ладонями грудь и обжигая меня злым, возмущенным взглядом!

И вот этот вот самый взгляд, эти самые глаза я узнал, растерянно замерев на берегу с саблей в одной руке, и перевязью в другой, да залившись краской… Что не могло не укрыться от чуть изменившейся в лице незнакомки, этим утром подарившей мне пироги.

— М-м-м… Простите пожалуйста… Я не хотел вас напугать…

Наконец-то догадавшись отвернуться от молодой женщины, я принялся спешно одеваться, сгорая от стыда — и замер столбом, услышав ее мягкий, грудной, да чуточку насмешливый голос:

— Конечно не хотел напугать, коли сам так сильно испужался — аж за сабельку схватился, родимый… А ты всегда так чудно говоришь, сотник? И всегда ли так робок с бабами?

— Да какая же ты баба… Ты…

Я прервался на полуслове. С одной стороны из-за неловкости, с другой — потому, что испытал вдруг совершенно неуместную, детскую обиду, густо смешанную со стыдом! И столь же несуразное, детское желание ответить что-то вроде «ничего я не испужался!». Просто молча принялся одеваться…

Как вдруг услышал частые удары капель воды о водную гладь — и плеск, сопровождающий каждый шаг женщины! Еще один, и еще — пока, наконец, ее ноги не коснулись песка.

И сколько же силы воли мне потребовалось, чтобы не обернуться, не посмотреть назад… Но очередной вопрос незнакомки заставил меня всего аж полыхнуть от негодования:

— Что же, даже не посмотришь? Удивительно робок ты, сотник… Иль никогда бабы у тебя не было?

Успев лишь натянуть порты, я резко обернулся, желая ответить гневной отповедью из набора стандартных фраз, одновременно с тем ощущая себя совершенным подростком — и замер. Замер, «как громом пораженный» — так ведь обычно говорят в подобных ситуациях?!

Она предстала передо мной совершенно обнаженной — но, тем не менее, сумела перекинуть вперед напитавшиеся влагой густые, полураспущенные волосы так, чтобы они полностью скрыли выступающую вперед грудь. А длины их хватило ровно до низа живота, прикрытого у ног ладошкой незнакомки — которая, как кажется, еще и чуть выгнулась в поясе так, чтобы выгодно подчеркнуть свои прелести… В тоже время открыв моему жадному взгляду длинные, стройные ноги, под белой кожей которых угадываются крепкие мышцы любительницы плавать — и как видно, еще и нырять...

Мне показалось, она просто издевается надо мной, дразнит наготой своего тела, нисколько не боясь незнакомого ратника! И в подтверждение моей догадки, женщина неожиданно жестко усмехнулась, чуть приподняв правую бровь:

— Хороша? Или же недостаточна для тебя в теле, сотник? А может быть, просто стара?!

Я поднял тяжелый взгляд, посмотрев прямо в глаза незнакомке:

— У тебя же муж есть. Зачем играешь? Я ведь не железный…

Взгляд ее неожиданно потеплел:

— Выходит не робкий ты, а честный? Или и робкий, и честный разом?

Проигнорировав женскую насмешку, я строго спросил:

— С мужем что?

Она пристально посмотрела мне в глаза — и у меня аж мурашки пошли от того, каким вдруг потухшим, холодным и тяжелым стал ее взгляд:

— Нет мужа. Сгинул уже как четыре зимы назад в сече с литовцами у Новгорода-Северского… И детей у нас нет и не было — не успели…

Я оторопело замолчал, не зная, что можно ответить в такой ситуации, а незнакомка — незнакомка с такой глубокой горечью продолжила свой сказ, что мне и вовсе не по себе стало:

— Все это время я блюла вдовью честь, ни единого повода для расхожих пересудов не дала! Хоть и тяжко мне, бабе молодой одной быть — что его, что мои родители в великий голод сгинули еще при Борисе, а последняя родня пропала, когда воры Калязин жгли… Сама только здесь вот и схоронилась с детишками, да успевшими бежать из града бабами и стариками.

Запнувшись на мгновение, женщина горько продолжила:

— Было бы хоть дитя… Веришь или нет, сотник, но думала я — согрешу, так хоть младенчик появится. Но как представлю себе, что на дитя мое на всю жизнь клеймо байстрюка ляжет, нагуленного, во грехе рожденного — так сердце все и сжимается… Не хочу я кровинушке моей такой участи…