Путь чести

Открывшаяся мне с неожиданной стороны женщина опустила взгляд наполнившихся слезами глаз — но когда она вновь их подняла спустя десяток секунд, то ни одной слезинки я в них уже не увидел. В то время как взгляд ее загорелся отчаянной решимостью:

— Четыре зимы к себе ни одного мужика не подпустила, хотя поначалу охочих было — не счесть! А как тебя увидела — так глаза будто затуманились… Подумала, что жив мой Мишка, вернулся! Потом пригляделась — нет, ни он. Да только тело с тех пор томится, жаждет ласки мужской… Сама не своя стала, тебя увидев. Пирогов напекла, думала, угощу вас, да заговорю с тобой — но только ком в горле встал, когда в твои глаза посмотрела, вновь в них Мишу увидела…

На мгновение прервавшись, незнакомка неожиданно горько усмехнулась:

— И вот ты пришел сюда — нежданно для меня, негаданно, без приглашения, без моего согласия… И нет больше чести моей вдовьей, нет больше моченьки держаться! Если понесу сегодня, отмолю грех. Больше жизни дитя любить стану, никому в обиду не дам! А как выращу, так уже и в монастырь мне единая дорога — за дитя молиться, за Мишу покойного, за блуд вне брака…

Вдова вдруг отвела ладони от низа живота, решительно откинула волосы за спину — и прямо, даже немного строго посмотрела мне в глаза. А я смалодушничал, отвел взгляд, опустил его вниз… Только на плечи — боясь, что не выдержу соблазна, коли опущу его еще чуть ниже… Но замерев ненадолго, я вдруг осознал, что женская кожа покрылась крупными мурашками — да ей же холодно после воды! И стоим мы как раз в тени деревьев, не под солнцем…

Решение пришло быстро. Всего на мгновение отвернувшись от незнакомки, я поднял свой кафтан — и тут же закинул его на плечи молодой женщины. Невольно придвинувшись к ней, я не удержался от того, чтобы заботливо расправить кафтан, и словно бы ненароком погладить ее руки... И вот что-то такое особенное между нами промелькнуло в это мгновение. Словно накинув на нее свою одежду, я будто бы сказал — «ты моя». А она, приняв ее, ответила — «я согласна»…

В момент же моего прикосновения женщина — хотя какая она женщина, судя по внешнему виду, ей лет двадцать с небольшим! — сильно вздрогнула, опустив взгляд. А когда вновь посмотрела на меня, то в глазах ее я прочитал и легкий испуг, и небывалой силы отчаянную надежду… Надежду, что я нечто большое, чем отдаленная тень ее павшего мужа. Нечто большее, чем просто молодец, единожды согрешив с которым, она сможет понести дитя…

И я не смог эту надежду предать.

— Меня не Мишей зовут... Я — Тимофей.

Незнакомка немного повременила с ответом, и взгляд ее вновь изменился, став немного насмешливым, немного ласковым, немного удивленным… Наконец, она разлепила уста, выдав единственное слово:

— Рада…

— Очень красивое имя…

Я придвинулся к девушке, встал почти вплотную. И чуть осмелев, погладил ее по щеке тыльной стороной ладони — настолько нежно, насколько вообще смог. В ответ Рада обожгла пристальным, жарким взглядом — и также погладила меня по щеке… Какими-то волшебными, невесомыми касаниями, от которых по коже волной пошло тепло! Наклонившись к красавице так, чтобы мой лоб легонько коснулся ее, я прикрыл глаза, пытаясь совладать с собой, после чего тихо произнес:

— И ты сама очень красивая. Я краше тебя и не встречал никого… И ты мне очень глянулась на торгу. Я хотел тебя догнать, остановить, узнать имя твое, узнать где живешь… И поблагодарить за пироги тоже очень хотел, правда! Очень вкусные пироги!

Я на мгновение отдалился от девушки, открыв глаза — и она ответила на похвалу довольной, польщенной улыбкой, после чего неожиданно мягко произнесла:

— Еще приготовлю… Еще вкуснее будет.

Вновь прикрыв глаза — ощущая при этом, что сердце пустилось уже просто вскачь! — я тихо произнес:

— Я не хочу, чтобы мой ребенок рос байстрюком. Но и не могу венчаться с женщиной, которой просто не знаю… Давай дадим друг другу хоть немного времени, чтобы все для себя понять?

— Давай…

Рада выдохнула ответ мне в самые губы — а после, даже не поняв, как это случилось, я коснулся ее уст своими... Вначале лишь робко, именно что коснулся — и тут же отпрянул, боясь напугать женщину… Ожидая ее реакции. Женщины, как мне кажется, думающей одно, чувствующей другое, а говорящей третье…

И дождался. Рада сама потянулась ко мне, ответила настоящим поцелуем — долгим, жадным, сладким. Поцелуем, от которого зашумело в голове — и после которого мир вокруг заиграл новыми красками…

С того самого дня я искал встречи с Радой каждый свободный миг — на торгу, где она, как оказалось, продавала выпечку. Или же возвращаясь к лесному озеру в оговоренное с калязинской красавицей время, где один из нас терпеливо дожидался новой встречи… Я соорудил односкатный шалаш, ложем в котором стал примятый лапник, и покрывший его сверху старый стрелецкий кафтан. И мы засыпали на нем вместе, разведя на ночь огонь в обложенном камнем очаге, стоящем у самого шалаша — и просыпались, грея друг друга в объятьях...

Мы много купались, разговаривали обо все и одновременно ни о чем, шутили, гуляя по лесу, собирая дары леса. Вместе ловили рыбу — и вместе пекли ее на углях… И с каждой новой встречей то чувство, что загорелось в моем сердце при первом взгляде Рады, брошенном на меня еще на торгу, разгоралось все сильнее. Сама же девушка, как я надеюсь, наконец-то разглядела во мне Тимофея Орлова, а не погибшего мужа…

Когда прошел слух о том, что к Калязину следует войско Сапеги, Рада твердо вознамерилась понести от меня малыша — но мы тогда встретились только на торгу, а на ночное свидание я уже не явился… Потому как князь запретил ратникам покидать лагерь, выставив вокруг него двойные посты. Режим усиления, блин, в средневековом антураже… Но бой прошел, а я остался жив — и когда следующим утром нашел на торгу осунувшуюся, измаявшуюся ожиданием красавицу, то первым, что услышал, было:

— Я за тебя молилась. Всю ночь перед сечей и весь день…

Первое, что я понял — что это была правда. А второе — что мне только что признались в любви!

Не сказав ни слова, я взял Раду под руку — и повел в город, в уцелевшую Богоявленскую церковь. Договариваться о венчании...

И вот это уже было мое признание.

…Сегодня мы проведем последнюю ночь в шалаше, но еще не как муж с женой. А завтра… Завтра нас повенчают — и мы разделим честное супружеское ложе. И восторженное осознание этого факта отгоняет любые возможные сомнения! И угрызения совести — например о том, что я даже ничего не сказал Стасику о своей любушке! Вот просто не пришлось к месту, события развивались уж очень быстро — ну и отчего-то не хотел я делиться своим внезапно вспыхнувшим чувством даже с близким другом.

Счастье любит тишину.

И да, мысли о том, что я собрался жениться на женщине из семнадцатого века(!) вызывают у меня определенный страх — но и восторг! Ибо, не встретив своего человека в двадцать первом столетии, я встретил ее здесь…

И все для себя поняв, отпускать Раду от себя я точно не собираюсь!

Не в этой жизни, так точно...

Глава 7

„Конец войны видели только мёртвые.“

Платон древнегреческий философ 427-347 до н.э.

Сначала пришел звук моря. Мелодичный и певучий. Шум волн распростился, казалось, по всему телу. Крики чаек, а где-то вдали барабан и флейта. Потом в глаза ударило яркое солнце. Вкус соли на губах и запах водорослей.

— Господа, наша задача задержать испанцев на этом броде! — зычный голос выводит из оцепенения. — Встать насмерть перед этими сволочами! И выстоять!

Стала четко видна вся картина, окружавшая меня. Выстроенные линии фризской пехоты при двух орудиях и мой шотландский корнет, а за ним еще три. Люди выстроены так ровно, что Евклид Александрийский был бы доволен.