Путь к себе

Баржевой матрос на замыкающей караван сухогрузной барже заметил Варьку, помахал ей фуражкой и крикнул что-то, слов она не расслышала.

И опять она осталась одна со своими мыслями…

Усмехнулась своему сравнению: так же, как вот этот корабль мимо нее, так и Лешка со своей кипучей и зыбкой любовью. Да и любовь ли это?.. Любовь у него там… Сегодня же, нечего тянуть, поговорить с ним прямо, глаза в глаза. Если сам не может понять, пусть от нее услышит… Оборвать все напрочь, и сразу легче станет…

Она стала обдумывать, как она ему скажет, и уже почти сыскала нужные слова, но словно въявь увидела его непонимающее лицо. Нет, это только масла в огонь. Только сильнее, на какое-то время, привязать его к себе. Надо, чтобы без помехи созрело то, что уже зреет в его душе. Он уже начинает тяготиться ею… У нее хватит сил помочь ему…

Подошел Митрич, неслышно ступая босыми ногами.

— Рано встаешь…

— Да и вы, Трофим Димитрич, — сказала Варька, думая, как это он не боится босыми ногами по щербатой палубе: занозиться запросто…

— Мои годы такие… Молодой был, с постели не убегал.

— Стало быть, — улыбнулась Варька, — и я уже… не молодая.

— Думы тоже старят, — сказал Митрич и нахмурился.

Варька решилась спросить:

— Трофим Дмитрич, вы к чему это рассказывали, как провода в тайге тянули? Хотели кому ума добавить?..

Митрич посмотрел на Варьку, потом на свои босые ноги, потом снова поднял глаза на нее.

— Ума своего нет, у людей не займешь… Чтобы совесть не засыпала…

— А что совесть! — с горечью вымолвила Варька. — У совести руки голые.

Митрич покачал головой.

— Так я тебе скажу: жизнь — телега, ум — лошадь, а совесть — вожжа… Смотря в какую сторону потянешь…

— Так ведь кто потянет!

— Вот и я про то.

Митрич, казалось, хотел еще что-то сказать, потом махнул рукой и пошел к себе на баржу. И Варька опять пожалела его босые ноги.

По плахе, переброшенной с кормы на нос задней баржи (ее вели на коротком причале, почти впритык), Митрич ступал так же уверенно, как по полу. С конца плахи прыгнул на торец носового кнехта и так же легко соскочил на палубу.

«Еще Митричем зовут!» — подумала Варька.

Алексей спал неспокойно. Все перемешалось в несуразных снах.

…Он гулял на свадьбе Анатолия Груздева и Фисы. За длинным столом, конца которого не видно было, сидело множество гостей, незнакомых ему. В голове стола староста барака, в котором едва не убили Алексея. Фиса сидела грустная и почему-то в черном платье. И каждый раз, когда Алексей оглядывался на нее, она отталкивала Анатолия, который все пытался поцеловать ее. И каждый раз подходил долговязый Мисявичус в потертой нерпичьей полудошке и, соединяя их руки, надевал каждому по кольцу. У Фисы и Анатолия все пальцы уже были унизаны золотыми, ярко сверкающими кольцами… Алексей порывался встать, подойти к Фисе и Анатолию и сказать, что он вернулся, что он не отдает никому Фису, но все тот же проклятый Мисявичус хватал его за плечи и сажал обратно на лавку.

Потом выставил бутылку коньяку.

— Армянский! Пять звездочек. Экстра! — сказал он горделиво.

Швырнул через плечо подставленный Алексеем фужер и достал из кармана зеленую эмалированную кружку и наполнил ее доверху.

— Пейте, прошу вас! Вы один здесь умный человек. Я имею к вам большое уважение.

Но едва Алексей взялся за кружку, выхватил ее у него и выпил до дна неторопливыми длинными глотками.

— Вы обманули меня!.. Я дал вам золото для семьи, а вы отдали его первой встречной девке. Она смеется над вами. Поглядите!

Повинуясь его жесту, Алексей повернул голову. В торце стола, рядом со старостой барака, сидела хохочущая Варька в белом подвенечном платье.

— Глядите! Глядите! — заставлял Мисявичус.

Алексей снова поднял голову. Старосты барака уже не было. По обе стороны Варьки сидели Григорий Маркович и веселый кудрявый Роман…

Потом пришел следователь и повел его на допрос вместе с Мисявичусом на баржу, в артельную Варькину кухню.

— Допрашивайте сами. Вас он не обманет, — сказал следователь Мисявичусу и ушел…

Проснулся Алексей от тихого скверненького смеха. Дверь в кухню была открыта. Ярко горела лампа. Мисявичус, гаденько хихикая, обтирал миски черным полотенцем.

Насмешливо поклонился Алексею и сказал, разводя длинными руками:

— Ушла. На катер. Роман молодой интересный холостой мужчина… А вы любите слишком крепко спать!..

Алексей рывком вскочил с постели. Варьки не было. В кухне, за плотно прикрытой дверью, тихо. Оборвал занавеску, выглянул в окошко. Солнце только-только поднялось над гребнем правого берега. Было еще очень рано.

Со спинки стула свесились Варькины лифчик и чулки.

«Где же она?..»

Торопливо оделся и вышел на палубу. Варька, закутавшись в пальтишко, сидела на кнехтовой тумбе.

Подошел к ней.

— Ты чего так рано?

— Не спится… А сам?

— Надо на катер. Что-то тянутся, как сонные.

Снял со стенки рупор. Крикнул:

— На катере! Лодку подайте!

Когда лодка подчалила к барже, Варька спросила, как бы между прочим:

— Обедать приедешь?

Алексей странно улыбнулся:

— Ты меня ужинать зови.

Глава двадцать вторая БОЛЬШОЙ ШАЙТАН

Вторые сутки шли вверх по Порожной.

Алексей неистовствовал и срывал зло на мотористах. Он уже забыл, что сам не один раз и мысленно и вслух благодарил Григория Марковича, выделившего именно эти катера.

— Раскочегарь ты свой примус! — кричал он и без того злому как черт Грише.

— Выше пупа не прыгнешь! — отвечал тот. — Самый полный! И так скоро подшипники полетят!

— Понравилось тебе вниз по матушке по Лене, — невозмутимо посмеивался Роман. — Если такой любитель быстроты, не сворачивал бы в Порожную. Так бы шпарили до самого Северного Ледовитого…

— На вашей бандуре только самосплавом и ходить!

— Зря, Алексей, судно порочишь, — урезонивал его Степан Корнеич. — Очень даже хорошо идем. Это ведь само слово за себя, Порожная!..

Старик был прав. Да Алексей и сам знал, что и катера, и мотористы не заслужили упрека. Но у него были причины волноваться и нервничать.