Путь к себе

Кончилось тем, что он отобрал к погрузке не пятьдесят, а восемьдесят тонн.

Истинно сказано: никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь…

Со склада Алексей зашел в столовую. Хозяйка Василия Демьяныча утром строго наказывала, чтобы приходил обедать, но дел своих на базе он еще не закончил. После того как будут выписаны накладные, надо их проверить и расписаться в получении грузов. Кладовщик сказал, что через час документы будут готовы. За час на пристань и обратно не обернешься. Пришлось идти в столовую.

Алексей «выбил» в кассе суп-лапшу и два гуляша (после разминки на складе!) и с подносом в руках встал в очередь. Размышляя, нельзя ли прихватить еще хотя бы десяток ящиков (очень нужные запчасти!), не заметил, как подошел к раздаточному окну.

— Чего пригорюнился? Давай уж, накормлю по старой дружбе!

Веселый, насмешливый, знакомый голос!..

Сразу бросило и в жар, и в холод…

Варька стояла перед ним в белом, перехваченном пояском, туго облегающем фигуру халате. Темные, чуть раскосые, чуть приметно подведенные глаза светились лукавинкой. А сочные, умело подкрашенные губы улыбались. Улыбались ему…

На соблазнительно красивом лице Варьки не было и тени смущения или хотя бы изумления. Улыбалась она так дружелюбно и ласково, как будто расстались они не далее как сегодня утром. Как будто вместе вышли из дому, он на свою работу, она на свою, а вот за обедом снова встретились…

Она-то, конечно, знала, что увидит его, но видеть его она всегда рада, оттого и улыбается ему…

Он молча смотрел на нее, не в силах был даже изобразить ответную улыбку, а она, отлично понимая его состояние, проворно выставляла тарелки на поднос и, каждый раз подходя, бросала на него лукавый, зовущий и обещающий взгляд.

Подвинула ему поднос и сказала:

— Садись вон там, в уголке. Я к тебе сейчас выйду.

Пока шел к столику, раза два ткнулся в чью-то спину. Едва не расплескал суп-лапшу.

Еще не отплыл, а на перекат уже напоролся… Крутой перекат!..

Однако не проскочишь…

Глава пятая ВАРЬКА

Отца своего Варька не знала. Мать никогда о нем не рассказывала, и для Варьки его как будто и не было.

Зато у нее были два отчима.

Первый появился в последний год войны, незадолго до того, как Варька пошла в школу. Петр Степанович, — Варька звала его «дядя Петя», так велела ей мать, — был тихий, задумчивый человек с добрыми, ласковыми руками. В первый же вечер он посадил Варьку на колени и долго молча гладил по волнистым, заплетенным в две короткие косички волосам. А когда пришел второй раз, принес Варьке леденцового петушка на палочке и опять взял на колени.

Варька сразу поняла: мать рада, что она так быстро «привыкла» к дяде Пете, и, чтобы сделать приятное матери, весь вечер не отходила от него.

Петр Степанович приходил к ним из госпиталя, длинного четырехэтажного дома на соседней улице. Мать работала там санитаркой.

Потом он остался у них насовсем.

— Можно мне жить у вас, Варенька? — спросил он.

Варька посмотрела на сдержанно улыбавшуюся мать и сказала:

— Можно.

Петр Степанович как-то сразу пришелся ко двору. Он помогал матери по хозяйству, носил дрова, топил печь, мыл посуду, хотя левая его неудачно сросшаяся рука плохо разгибалась и мешала даже в самой нехитрой работе. Вечером он помогал Варьке готовить уроки, показывал, как надо правильно выводить палочки и крючки в наискось разлинованной тетрадке.

На общей кухне Петр Степанович заслужил единодушное одобрение, и Варька сама слышала, как одна из соседок сказала, кивнув в сторону их комнаты:

— Повезло Катерине. Хорошего человека встретила.

Варька перестала получать шлепки и подзатыльники. Мать, раньше то резкая, то хмурая, стала мягче и приветливей. Вряд ли Варька понимала, почему оттеплило у матери на душе, но так как перемена эта совпала с появлением в их квартире Петра Степановича, то девочка, сама того не замечая, все больше привязывалась к «дяде Пете».

Однажды ночью Варька проснулась, разбуженная светом и голосами.

Мать, босая, в одной рубашке, сидела на кровати и, зажав лицо руками, плакала, жалко всхлипывая.

Дядя Петя стучал правой здоровой рукой по столу и кричал на нее:

— Не скули, Катька! Не твои пропил! Свои кровяные солдатские!..

Лицо его, всегда такое доброе, показалось Варьке страшным.

— Не скули, говорю! Не береди душу!.. Я три года под смертью ходил! Я стреляный!.. Я колотый!.. Я контуженый!..

Мать заплакала в голос.

— Замолчи, Катька!.. Замолчи…

Так за столом и уснул.

Потом несколько дней ходил хмурый, еще более тихий, чем всегда, и, встречая испуганный Варькин взгляд, мрачнел и отводил глаза в сторону.

А через месяц снова пришел пьяный. И снова стучал кулаком и кричал на мать.

Варька уже не ласкалась к нему, а сторонилась его и вырывалась, когда он хотел взять ее на колени, хотя к ней дядя Петя был по-прежнему добр и заступался за нее перед матерью.

На третий месяц дядя Петя не дотянул до своей пенсионной получки. Пришел без шинели, в замызганной стеганке с торчащими из прорех клочьями пакли.

Мать не заплакала и не сказала ему ни слова. Молча оделась, достала из сундучка под кроватью потертую черную сумочку и ушла. Вернулась часа через два с шинелью. Остаток ночи доспала с Варькой в ее подростковой кроватке.

Утром мать, как обычно, напоила всех чаем и при Варьке (девочка только одевалась идти в школу) сказала Петру Степановичу:

— Уходи. Жизни у нас с тобой не будет.

Когда Варька пришла из школы, дяди Пети уже не было. Больше она его никогда не видела.

Варька долго его помнила. Постепенно забылось его страшное лицо, когда он кричал: «Я колотый!.. Я контуженый!..», и в памяти сохранилась лишь застенчивая улыбка, тихие, чуть шаркающие шаги и ласковые руки…

Второй отчим появился через несколько лет, когда Варька ходила уже в шестой класс. Это был рослый, здоровый, даже склонный к излишней полноте парень. Выглядел он значительно моложе Варькиной матери.