Путь в Колу

Пятидесятник остался очень доволен собой. Он проявил неожиданно для себя "высшую сообразительность" и не назвал среди вероятных противников свеев, хотя знал, что это и есть самые лютые вороги и ждать от них нужно любой напасти.

Воспользовавшись случившейся заминкой, Спирка Авдонин набрался отваги и смело спросил:

– Где в сей момент пребывают межевщики сотник Стригалин да Сумароков с Микитиным, коих воевода из Колы прислал грани порубежные класть по указу самого государя Всея Руси?

В трапезной сделалось тихо. Слышно было даже, как муха жужжит, кружась в солнечном свете, пробивавшемся через крохотное слюдяное окошко.

Наместник Норланда сердито насупил брови, набычился. Лгать и изворачиваться перед русским пятидесятником ему не позволяла гордость ярла.

– Российские межевщики напали оружно на королевских воинов, я задержал их и держу под строгим караулом в этом монастыре, - неохотно ответил Бальтазар Бек.

Это была сущая ложь.

– Каких государств купеческие либо воинские суда стоят в Коле? спросил наместник Норланда.
– И много ли российских кораблей собирается отправиться в плавание нынешним летом?

Спирка Авдонин больше не сомневался в том, что не из добрых побуждений интересуется свейский ярл числом стрельцов в Коле, а также состоянием судов российской державы и тем, кто из купцов заморских пребывает в Кольской бухте. "Значит, этот овлуйский державец затаил в уме что-то злое и нож за пазухой держит", - подумал пятидесятник.

– В Коле чужих судов столько, что своим тесно в бухте. А росейские суда покуда плыть никуда не собираются: пушки на палубы ставят, чтобы от морских разбойников обороняться, коли приключится недоброе в плавании.

Бальтазар Бек все больше приходил в недоумение. "Либо этот пятидесятник ловко лжет, либо наш соглядатай ничего не стоит, а быть может, и того хуже: переметнулся в чужой стан и короне российской державы служит", - размышлял он.

– Отправьте его в подвал да держите под строгим караулом, - приказал Перу Клементсону Бальтазар Бек.
– Я вижу: ловок и хитер этот русский пятидесятник. Еще и сбежит из монастыря.

После Спирки Авдонина в трапезную привели стрельца Никифора. Но никакого толку от него овлуйский державец не добился. На все, что переводил ему толмач, ответ был один:

– Знать не знаю, ведать не ведаю.

И лишь после того, как, не добившись ничего путного, овлуйский державец безнадежно махнул рукой, дав знать, чтобы пленного стрельца отвели обратно в подвал, Никифор разжал стиснутые зубы.

– Пошто убили Прошу, товарища мово?
– с нескрываемой злостью и без тени страха произнес пленный стрелец.

10

Стрелецкому сотнику Тимофею Стригалину всякое пришлось испытать на нелегкой государевой службе. В ранней молодости, когда принял от ослабевшего от ран и болезней отца стрелецкий кафтан и саблю, служил он в воеводской избе в Москве и ходил в караулы к воротам кремлевским. А немного позже случилось ему идти при литовских послах по зимнему санному пути из Москвы в Вильну. Приходилось Стригалину ловить разбойных людей и состоять в карауле государевой казны и исполнять множество других неспокойных обязанностей, пока судьба не забросила его в далекую Колу.

Государева служба под началом воеводы-боярина Алексея Петровича Толстого в деревянном остроге на краю Студеного моря была трудной, но почетной. Сотник понимал, что стережет самые отдаленные вотчины Российской державы, и гордился этим. Воевода-боярин щедро платил жалованье и кормовые деньги. Случалось, и свои собственные деньги жаловал за исправную службу. Жена и двое малых деток сотника жили в тепле и холе, пребывая в собственном доме вблизи Гостиного двора.

Приходилось и прежде Тимофею Стригалину иметь дела со свейскими межевщиками, но такое довелось ему испытать впервые. Уже пошла одиннадцатая неделя с тех пор, как схватили его свейские воины в становой избе на берегу Инаре-озера по приказу ротмистра Пера Клементсона и со связанными руками привезли в разоренный Кольско-Печенгский монастырь. Его держали под караулом в тесной каморке, куда прежний игумен обычно сажал нарушивших данный обет непокорных послушников.

Время от времени сотника выпускали во двор обители на прогулку, и он всей грудью вдыхал теплый и чистый летний воздух. Его радовал вид зазеленевших березок и чахлой травы, пробивавшейся на солнечный свет из каменистой тундровой почвы. А огромное белесое небо над головой казалось порой чудесным куполом прекрасного земного храма.

Однажды во время прогулки к нему осторожно приблизился отец Илларион и негромко шепнул:

– Тайком от свеев я послал в Колу надежного человека... чтобы дал знать воеводе об учиненном разбое...

– Спасибо, отец святой, что не оставил в беде государевых людей, произнес в ответ сотник.

На берегу Инаре-озера лежал еще снег, когда вместе со свейскими межевщиками начали класть порубежные грани, но после этого пролетела бурная весна, наполненная гомоном великого множества перелетных птиц, наступило лето, ночи холодными сделались и осень близко, а из Колы все не прибыл стрелецкий отряд, чтобы вызволить полонянников.

Как-то в субботний день сотник Стригалин повстречал в предбаннике выходившего из парной целовальника Смирку Микитина и очень огорчился. За время плена целовальник так исхудал, что трудно было его признать. От некогда здорового и краснощекого красавца остались лишь кожа да кости. А все оттого, что Смирка упал духом и перестал верить, что воевода непременно пришлет отряд стрельцов на подмогу.

Более всего огорчало Тимофея Стригалина, что свеи по своей воле продолжают прокладывать порубежные грани и прорубать межи, отхватывая целые вотчины, принадлежавшие Российской державе в пользу свейской короны. Сотник догадывался, что свейские межевщики успеют прорубиться до осенних заморозков к Студеному морю.

В один из летних вечеров, когда солнце уже скатилось на край тундрового мелколесья и в воздухе заметно похолодало, Тимофея Стригалина повели из клетушки в трапезную. Там его ждали трое: ротмистр Пер Клементсон, знакомый толмач и третий, в котором сотник угадал овлуйского державца.

На широком столе лежал развернутый пергамент с картой Лапландии. Стоило сотнику глянуть на этот чертеж, как он сразу же узнал на ней Печенгскую, Мотовскую и Навденскую губы со всеми рыбными ловлями, морским выметом, озерами, реками и верхотинами, лесами и звериными логовищами. В руках у овлуйского державца была бумага, и Тимофей Стригалин узнал в ней крестоцеловальную запись, которую совал ему в нос ротмистр Пер Клементсон еще на берегу Инаре-озера.

– У тебя, сотник, в Коле семья осталась?
– миролюбиво начал овлуйский державец.

– Да, семья моя в Коле пребывает, - ответил Тимофей Стригалин ровным голосом.

– И детки имеются?

– Двое их у меня.

– Наверно, успел соскучиться по семье?
– продолжал допытываться Бальтазар Бек.

Толмач угодливо улыбался державцу и быстро переводил за ним.

– Скучаю по женушке и деткам своим, - отвечал сотник.
– Да и как не соскучишься, сидя в клетке. Но только по какому такому праву ваш ротмистр позволил учинить разбой при межевании и арестовать государевых людей на землях, кои принадлежат искони короне державы Российской?