Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы

– Я поищу одежду для тебя. – Она поправила подушку и предложила мне лечь. – Хочешь виски?

– Куда ушел Джейми?

Его сестра посмотрела на меня сочувственно и в то же время заинтересованно.

– Он больше не войдет сюда, пока я не разрешу ему. – Она была настроена воинственно. – Как только можно позволять себе такие выходки? – Управляясь с одеялом, Дженни хмурилась.

– Он здесь ни при чем… То есть… Я хотела сказать, что… – ерошила я волосы. – И он при чем, и я… оба виноваты.

Я молча развела руками и уронила их на колени. Представляю свой вид в ту минуту: исцарапанная, искусанная тетка с униженным взглядом.

– Ясно. – Дженни не нашла что сказать.

Она смотрела на меня так, словно она и правда все понимала. Никто не хотел говорить о произошедшем в этой комнате, поэтому мы молчали. Я просто сидела на кровати, а Дженни занималась уборкой, одновременно давая указания слугам. Подойдя к шкафу, она с видимым испугом посмотрела на брешь, пробитую братом, а потом подобрала то, что осталось от кувшина.

Осколки были аккуратно сложены в тазик, когда послышался стук закрываемой парадной двери. Дженни выглянула из-за занавески.

– Он ушел. – Я мгновенно поняла, о ком речь. – Пошел к холму. – Занавеска заслонила идущего Джейми. – Все туда идет, когда несладко приходится, туда или к Эуону – набираться выпивкой. По мне, так пусть на холме сидит, чем так.

Я хмыкнула.

– Да, сейчас-то ему точно будет несладко.

В дверном проеме возникла Джанет с печеньем, кружкой воды и графином с выпивкой.

Она тоже была растеряна.

– Тетушка… с тобой все хорошо? – выпалила она, подавая мне поднос.

– Да, милая. – Я выпрямилась на кровати и взяла виски.

Ее мать снова посмотрела на меня, ласково потрепав дочь, и пошла к выходу.

– Посиди пока здесь, – сказала она Джанет. – Я за платьем. – Это уже было адресовано мне.

Джанет не перечила и заняла табурет, стоящий возле кровати. Так один наблюдатель, мать, сменился другим – ее дочерью.

Еда подкрепила мои силы. Все те события, свидетелями которых была эта комната, казалось, приснились мне в страшном сне, но, к моему сожалению и ужасу, я слишком хорошо помнила их. Все, все подбрасывала услужливая память: и воланы небесно-голубого цвета на платье, которое было надето на девочке Лаогеры, и капилляры под кожей Лаогеры, лопнувшие от напряжения, и острый край ногтя Джейми…

– А куда делась Лаогера, тебе не известно?

Джанет смотрела вниз, на свои ладошки, однако она с радостью отозвалась.

– Известно: она, Марсали и Джоан, – так, видимо, звали ее дочерей, – уехали назад в Балригган. У них там дом. Дядя Джейми отослал их.

– Отослал, – бесчувственно повторила я.

Джанет схватилась руками за фартук, в волнении перебирая его складки. Она вскинула глаза и крикнула:

– Мне так жаль, тетушка!

Я видела, что ее взор затуманивается слезами. Глаза Джанет были похожи на глаза Эуона.

– Что ты, глупышка, все хорошо. – Я не знала, чего ей жаль, но хотела как-то поддержать ее.

– Нет, не хорошо! Это сделала я! – Джанет была убита признанием, которого не смогла не сделать. – Я сделала… я сообщила Лаогере… И вот тут-то все и произошло – она приехала.

– А-а…

«Ясно. Теперь убивается, бедная». Я выпила алкоголь и отправила стакан на место.

– Я не хотела. Не думала, что все кончится так… Оказалось, что ты… вы с Джейми…

– Все хорошо. Уверена, что когда-нибудь мы бы узнали друг о друге, – рассудила я. И все же любопытство взяло верх: – А зачем ты сообщила ей это?

Лестница заскрипела под чьими-то шагами, и Джанет доверительно склонилась к моему уху:

– Мама сказала так сделать. – Джанет быстро покинула комнату, завидев вошедшую мать.

Мне не хотелось ни о чем говорить с Дженни. Она принесла платье, принадлежавшее кому-то из старших дочерей, и пособила с застежками – и на том спасибо. Я уже была вполне готова, когда сказала ей:

– Я уезжаю. Немедленно.

Дженни не удерживала меня. Убедившись, что я способна мыслить и двигаться, она была готова отпустить меня на все четыре стороны. Кивая, Дженни прикрыла глаза – голубые и слегка раскосые, точь-в-точь как у Джейми.

– Хорошо. Так будет лучше для всех нас, – решила она судьбу моего пребывания в своем доме.

Я уезжала из Лаллиброха уже поздним утром. Стало быть, я больше не увижу этого дома и его жителей. С собой я везла еду и эль – их должно было быть достаточно, чтобы я прибыла к камням сытой, – а также кинжал, чтобы защититься от возможного нападения разбойников. Фотокарточки Брианны я оставила Джейми, хотя поначалу хотела прихватить и их.

Утро было сырым; дождь уже накрапывал из низких туч. Погода готовила Шотландию к более серьезным холодам – зимним. Лаллиброх пустовал, и только Дженни помогала мне взобраться на лошадь.

Чтобы не встречаться с ней взглядом, я закуталась в плащ и натянула капюшон. Тогда, когда я покидала Лаллиброх двадцать лет назад, она плакала и обнимала меня, а сейчас она лишь смотрела, как я верчусь на лошади.

– С богом! – тихо пожелала она.

Я не оглядывалась и уехала молча.

Мерин сам решал, какой путь выбрать для преодоления перевалов, – я поручила коню определять маршрут моего последнего шотландского путешествия и следила лишь за тем, чтобы он направлялся к камням.

Уже к вечеру, с наступлением темноты, мы сделали остановку. Стреноженный конь искал себе пропитание, а наездница спала глубоким сном. Плащ служил мне одеялом, а сон – прибежищем. Мучительно больно было всю дорогу вспоминать и думать, думать и вспоминать, поэтому я с радостью уснула, надеясь проспать как можно дольше, чтобы спрятаться от действительности хотя бы на время.

Утром я снова продолжила путь, остановившись уже в полдень. На этот раз путешествие было прервано из-за того, что мне захотелось есть. Это и неудивительно: ехать верхом день и ни разу не остановиться на обед, да еще и с утра отправиться на голодный желудок! Уважив справедливые требования организма, я сделала привал у ручья.

В сумку, привязанную к седлу, Дженни положила мне нехитрый завтрак: лепешки из овсяной муки, домашние хлебцы, половинки которых были скреплены овечьим сыром и домашней снедью, и, конечно, эль. Такие сэндвичи едят горные пастухи и шотландские воины, это визитка Лаллиброха, в то время как арахисовое масло характеризует Бостон.

Что ж, очевидно, я неспроста прощаюсь с Шотландией именно таким образом.

Сэндвич съеден, эль выпит, и я снова в седле. Мы поднимались в гору, держа курс на северо-восток, но чем выше я взбиралась, тем тяжелее мне становилось: еда и сон вернули к жизни не только меня, но и мои чувства, так что я постепенно погружалась в отчаяние.