Путешествие к центру Москвы

– О чем ты говоришь, полковник?! Какой, на х...й, каток шахида?!

– Асфальтовый! – заорал полковник Кот. – КГБ Украины! Националов хреновых! Самостийных, бл...дь, сынов, бл...дь, е...аной матери, бл...дь, городов русских!..

Мою морду на время дискуссии берцем прижали к тротуару. Полковник продолжал заводиться:

– Совместная акция потомков Петлюры с сионистами!.. Жидо-бандеровский сговор!.. – Затем полковник Кот успокоился, сел мне на голову, закурил сигарету «Давидоff» и мягко спросил: – Ну и что будем делать, Михаил Федорович? Липскеров. С ударением на «и». По совести? Или по роже? Вы, собственно, куда направлялись?

– К центру Москвы, – ответил я из-под его задницы.

– Да-а-а, – протянул он, – Лефортово в другой стороне.

– Полковник, – услышал я Серегин голос, – можно тебя на минуточку?

Кот встал с моей головы, приказав сесть на нее сержанту Пантюхину.

Через несколько секунд его сменила задница Сереги.

– Хреновые твои дела, Мишка. Кот – серьезный опер. Он пришьет тебе сепаратистский заговор об отделении Нижней и Верхней Пышм от России и переход их под совместную юрисдикцию Винницкой области и кибуца имени Шолом-Алейхема. А в Басманном суде у него все схвачено.

– И чего хочет?

– Десять штук в Фонд защиты работников спецслужб, пострадавших от репрессий кровавого режима Ельцина.

Я задумался. Десяти штук у меня не было. Откуда десять штук у бывшего работника культуры в годы борьбы с нею? В это время раздался шум. Голова моя освободилась, и я услышал изумленный дуэт Сереги и Кота:

– Ну не х...я себе!..

Я поднял голову. Со стороны Новогиреева медленно ехал каток с верхнепышмянцем, а навстречу ему с распростертыми дверцами катил гольяновский. Что-то будет?..

Глава одиннадцатая

Моя голова освободилась от давивших ее разночинных задниц. Глаза с интересом наблюдали за бойко разворачивающимися событиями. Катки катились навстречу друг другу. Гольяновский каток шахида выхлопной трубой рубал битбокс, а свежеспи...женый новогиреевский отвечал самопальным рэпом верхнепышмендюка.

Падла буду,Не забудуЭтот паровоз,На котором Чики-БрикиОторвали нос.

И оба-два вместе:

Продвинутые города,Продвинутые города...

Люди в масках с автоматами наперевес открыли стрельбу перебегая с места на место и обратно. Время от времени они выкрикивали «Прикрой меня!» и молча указывали пальцем в разных направлениях. Чтобы их намерения не разгадали агрессивно настроенные катки. А как еще могут быть настроены катки, когда по ним палят из гордости советского оружия?. И каткам ничего не оставалось, как только занять круговую оборону на рубеже районов Измайлово и Соколиной Горы. А верхнепыжмятель гордо заорал песню времен Великой...

Броня крепка, и танки наши быстры,И наши люди...

Тут он заменжевался. То ли позабыл слова, то ли вообще их не знал, но он еще дважды проорал:

Броня крепка, и танки наши быстры,И наши люди...

Стрельба затихла, все с интересом ожидали продолжения, ведь не каждый день около метро звучат песни Победы, хоть это метро и «Партизанская». Верхнепыжмяч опять заменжевался. Вот он – недостаток патриотического воспитания. Такую песню забыть! Прозвучал неуверенный выстрел, и в этом выстреле была робкая надежда, что ктото же должен вспомнить эти заветные слова, что подвиги наших отцов и дедов не пропали зря. И я рванул верхнепыжмечу на помощь. Слова сами впрыгнули мне в ухо. Они перешли ко мне из уст хромого водопроводчика дяди Амбика, бывшего танкиста армии Рыбалко. (Или Гудериана. Сейчас уже не помню.) Он, когда выигрывал у нас, послевоенных мальцов, в сику, хлопал себя по деревяшке и восклицал:

Броня крепка, и танки наши быстры,И наши людиВ рот меня те-ля-па-тя...

Не уверен, что этот текст канонический, но на нас он действовал завораживающе, и мы покорно сливали ему наши пятаки и гривенники. Так что со временем он смог вместо деревяшки купить настоящий протез.

Так что я, не страшась пуль и огня, встал во весь рост, развернул вымпел с таинственными словами «Оорардын, кустумарын, оуын, сухэбаторын, бардыколын РСДРПынн сумтумкар бельдын! Ограй, ограй, ограй!» и выкрикнул рвущееся из глубин сердца:

– В рот меня те-ля-па-тя!..

Наступила мгновенная тишина, потом откудато из-за бордюра (как он там поместился?) поднялся полковник Кот. Коротко бросив «Отбой!», он крепко обнял меня:

– Прости, Федорыч, прости меня, старого топтуна, прости, что не сразу распознал в тебе своего. Года... Я ведь начинал еще у Лаврова. Знаешь такого?..

– Откуда, господин полковник?

– Начальник разведывательного отделения ротмистр Отдельного корпуса жандармов Владимир Николаевич Лавров. Одна тысяча девятьсот первый год. И вот это вот «В рот меня те-ля-патя...» было опознавательным знаком для наших сотрудников... Спасало... Серега, отдай Пантюхину двести долларов... Как и договаривались... Пусть сбегает... Не жидись... Я тебе такую информацию подкину, что ты на ней в Би-би-си, Си-энэн и Аль-Джазире не меньше пяти штук наваришь. В каждой! Ну...

Серега отслюнил сержанту Пантюхину пару франклинов. Тот взял, но продолжал стоять.

– Чего стоишь, Пантюхин? – спросил Кот.

– Так куда бежать-то, товарищ полковник? С долларями-то...

– Так, – сказал ветеран спецслужб, почесав лысину под шевелюрой Версаче, – бери каток...

– Как это – «бери каток»?! – возмутился верхнепышмандовец. – Это мои катки. Этот из Гольянова. А этот из Новогиреева. Я их честно спи...дил! Они, – мотнул он на меня головой, – подтвердят. Подтвердите?

– Я... – заикнулся я.

– Спокойно, Федорыч, – положил мне руку на колено полковник Кот. – Пантюхин, скажи ему...

Пантюхин ребром ладони проверил расположение фуражки на голове, одернул форменную куртку, поплевал на табельный «макаров» и посмотрел на верхнепышмаканца взглядом закоренелого советского мусора.

– Смотрите мне в глаза, гражданин, – строго сказал он.

Тот посмотрел и стал белеть. Я тоже глянул в пантюхинские глаза. Чисто из любопытства. Чтобы узнать, от чего белеют угонщики асфальтовых катков. И увидел в них следующее.

Уютное помещение ментовки. Окно дежурного. Ваза с незабудками на его столе. На скамейке на плече молодого мента дремлет синяковатый гражданин Российской Федерации. Человек в желтой куртке с надписью «Законный мигрант» чистит ему зубы.

Камера предварительного заключения. Скамья. На скамье сидят рецидивист-мокрушник, сексуальный маньяк, похмельный доберман-пинчер.

Крупным планом – их грустные глаза. Крупным планом – испуганные глаза верхнепышменника.

Крупным планом – их повеселевшие глаза.