Путешествие налегке

Стелла прервала ее:

— Пожалуй, не будем больше говорить о тех временах. Поговорим о том, что происходит именно сейчас. За стенами этого дома.

— Что ты имеешь в виду, говоря «за стенами этого дома»?

— Во всем мире, о великих переворотах, о всех бурных событиях, обо всем важном, что происходит все время, повсюду. Мы можем поговорить об этом.

Видя, что Ванда не понимает, она добавила:

— О том, что мы читаем в газетах.

— Я не выписываю газет, — сказала Ванда. — Стало быть, ты нравилась Томми. Ты нравилась всем моим друзьям; можешь мне поверить — ничего общего с состраданием в этом не было…

— Лифт! — воскликнула Стелла. — Он снова поднимается.

— Да, он снова поднимается.

— Ты ждешь кого-нибудь или боишься?

— Чего боюсь?

— Воров, Ванда, всех воров, что явятся и отнимут твои вещи!

Ванда пристально посмотрела на свою гостью и произнесла:

— Не будь ребенком! Сюда никто не явится.

Немного погодя она продолжала:

— Ты напоминаешь мне кое-кого, ну одну из тех, кого было жаль и кто приходил сюда, только чтобы поесть. Она ела и ела и никогда не произносила ни слова. Как забавно — она была похожа на тебя. Бедняга! Она всюду следовала за мной по пятам. И знаешь, что она сказала однажды. «Ты такая сильная, ты — словно ток высокого напряжения… С тобой идешь быстрее, с тобой живешь полной жизнью!» А потом она исчезла. Никто не знал куда, и никого это не интересовало… Стелла? Что с тобой? Тебе — нехорошо?

— Да… — ответила Стелла. — Мне нехорошо, у тебя есть аспирин?

— Конечно, сейчас… Прошу тебя, дружок, ляг на диван, хоть ненадолго. Да, да, я настаиваю на этом. У тебя ужасный вид, тебе необходимо отдохнуть. Ни слова. Обещай мне пойти к доктору, ведь это так просто!

Глубокий сон все ближе подкрадывался к Стелле, комната исчезла. Неотступный голос продолжал ближе шептать:

— Тебе хорошо? В этой комнате ты у себя дома, здесь можно забыться и расслабиться… Они приходят, они все приходят в мою комнату, они стоят за дверью, в ожидании, и я слышу их, и позволяю им войти, они все говорят и говорят… Заботы, заботы, заботы. Затем говорю я. Абсолютно откровенно, честно, ведь надо быть честной, не правда ли? Не надо говорить много, надо говорить обдуманно, верно? Но ты мерзнешь?! Подожди, я подоткну тебе одеяло, плотно-плотно… с головой… Нет, нет, позволь мне позаботиться о тебе — разве я не права, нужна смелость, чтобы быть честным?

Стелла закричала:

— Отстань от меня!

Но одеяло ползло по ее лицу, а голос продолжал:

— Я сказала ему, что я думаю, я сказала честно: она душит тебя, избавься от нее…

— Лифт! — закричала Стелла, и руки на миг ослабли.

Она вскочила и побежала. Ванда по-прежнему сидела на диване.

— Стелла? Что ты ищешь?

— Сумку, мою сумку!

Ванда засмеялась и заметила:

— Я, во всяком случае, ее не украла. Она, вероятно, где-то здесь, я заперла дверь изнутри. Садись и успокойся, я расскажу тебе, как обстоят дела. Выпей еще немного вина. Не хочешь? Видишь ли, быть дома, в своей комнате, где все — твоя собственность и все на месте, где все, что случилось, и все, что говорилось, — также остается, все остается в стенах, все обволакивает тебя, как теплый плащ, и он становится все плотнее и плотнее… ты не веришь мне? У меня есть доказательства. Они — на пленке. Будь добра, прислушайся, и ты поймешь.

Это был непонятный хаос голосов и фальшивой музыки.

Ванда закричала:

— Ты слышишь, не правда ли? Это — доказательство, разве не так? Вот это разбился стакан, ты слышала?..

Стелла стояла у дверей, держа в охапке сумку и плащ:

— Ванда, выпусти меня! Дай мне уйти!

— Нет, не уходи, прошу тебя, не уходи, останься еще ненадолго, только на минутку, ведь так много времени прошло, а нам еще надо о стольком поговорить… Чего ты боишься, еще не поздно, Вовсе нет, на улицах еще пока не опасно, чуть позднее ты можешь вызвать такси, а я провожу тебя вниз и посмотрю, как ты уехала… Стелла? Тебе не надо беспокоиться… Я имею в виду, если у тебя в сумке много денег, если ты боишься, чтобы тебя не обокрали…

— Меня уже обокрали, — ответила Стелла. — Выпусти меня!

Ванда подошла к двери и коснулась руки Стеллы:

— Стелла, неужели это из-за книжной полки? Я отдам ее тебе. Я охотно отдам ее тебе! Она — небольшая, можешь взять ее с собой в такси. Как ты ужасно выглядишь, не обращайся со мной так дурно…

Ее рука все еще касалась руки Стеллы… Стелла взяла ее руку в свою и, не произнося ни слова, подождала, пока все не успокоится. Ванда отперла дверь и отошла в сторону. Стелла спускалась вниз по лестнице с ужасным и безутешным чувством освобождения. Там, где лестница делала поворот, она обернулась, чтобы помахать рукой, но дверь была уже заперта. Включили Evening Blues, но музыка почти тут же смолкла.

Густой туман спустился на город, первый весенним туман. Это хорошо; теперь хоть знаешь, что лед мало-помалу тронется.

Путешествие налегке

Не могу описать, какое облегчение я ощутил, когда наконец убрали трап! Только тогда, нет, пожалуй, позднее, когда теплоход отошел от пристани на такое расстояние, что с берега перестали кричать… спрашивать мой адрес, вопить, будто случилось нечто ужасное… я почувствовал себя уверенно. Вам просто не понять охватившего меня головокружительного ощущения свободы. Я расстегнул плащ, достал дрожащими руками трубку, однако зажечь ее не смог, продолжал сжимать зубами, это некоторым образом помогает держать все окружающее на расстоянии. Чтобы не видеть город, я прошел на нос теплохода и, как беспечный пассажир, облокотился на поручни. Небо было голубое, маленькие облака казались мне капризными, блуждающими наугад ради собственного удовольствия. Все осталось позади, все и вся утратило какое бы то ни было значение. Ни тебе телефонных звонков, ни писем, ни незваных гостей. Не стану распространяться, скажу только, что я заранее обо всем позаботился, все продумал до малейшей детали. Еще накануне я написал все необходимые письма и сообщил о своем внезапном отъезде, даже не подумав извиниться. Занятие это было тяжелое и заняло весь день. Разумеется, я не сообщил никому, куда еду, когда вернусь и, вообще, вернусь ли когда-нибудь. Цветами я предоставил заниматься жене дворника; эти усталые растения вечно чахли, как я ни старался ухаживать за ними; они меня раздражали, и я не хотел их больше видеть.

Быть может, вам интересно знать, что я взял с собой? Только самое необходимое! Я всегда мечтал путешествовать налегке бодрым неторопливым шагом, ну, скажем, по залу аэропорта, небрежно покачивая маленьким чемоданчиком, обгоняя нервничающих людей с тяжелым багажом! На этот раз мне впервые удалось взять с собой минимум вещей, я, не колеблясь, решил не брать фамильные реликвии и милые пустяки, напоминающие о… одним словом, о каких-то мгновениях жизни, о нет, это мне было вовсе ни к чему. Чемодан мой был так же легок, как мое легкомысленное настроение, я взял с собой лишь то, что требуется для ночевки в отеле. В своей квартире я не оставил никаких инструкций, но перед отъездом навел чистоту и порядок, на что я большой мастер. Это был последний штрих. И за все это время телефон не зазвонил ни разу. Хороший знак. Стало быть, ни один из этих, ни один… однако я не хочу сейчас говорить о них, мне больше нет до них дела, нет, они ни на миг не заняли мои мысли. Итак, я отключил телефон и проверил содержимое своего бумажника: паспорт, билеты, дорожные чеки, пенсионная книжка… Я бросил взгляд в окно и убедился, что на стоянке есть такси, запер двери и бросил ключи в почтовый ящик. По старой привычке я не вошел в лифт, терпеть не могу ездить в лифте. На третьем этаже я споткнулся, схватился за перила и замер на несколько секунд. Меня аж в жар бросило. Подумать только, а вдруг я и в самом деле упал бы, вывихнул ногу или, того хуже, сломал? Вот ужас-то. Все было бы напрасно, ничего было бы не исправить. В другой раз я уже не смог бы собраться и решиться уехать. Уже сидя в такси, я все никак не мог успокоиться и принялся оживленно беседовать с шофером, говорил что-то про раннюю весну, стал расспрашивать про его работу, но он отвечал мне весьма неохотно, и я наконец замолчал. К чему мне было его расспрашивать, ведь меня теперь вовсе ничто не интересовало! Какое мне дело до шофера и его проблем! Мы приехали на пристань задолго до отплытия теплохода, шофер достал мой чемодан, я поблагодарил его и дал ему на чай. Он даже не улыбнулся. Меня это неприятно задело, но зато человек, который проверял билеты, обошелся со мной очень любезно.

Итак, мое путешествие началось. Постепенно на палубе похолодало, здесь было довольно пусто, я решил, что пассажиры ушли в ресторан, и неторопливо отправился искать свою каюту. Я сразу понял, что буду в каюте не один: на одной кровати лежали пальто, портфель и зонт, а на полу стояли два элегантных чемодана. Я незаметно отодвинул их. Ведь я требовал, нет, ясно выразил желание поселиться в отдельной каюте; спать в отдельной комнате было всегда важно для меня, а сейчас, когда я собирался в полной мере насладиться новой жизнью, это мне было просто необходимо. Идти жаловаться пассажирскому помощнику не имело смысла, он тут же ответил бы, что свободных кают на теплоходе нет, и исправить эту ошибку никак нельзя, разве что заставить моего соседа провести бессонную ночь в кресле на палубе. Туалетные принадлежности моего соседа были очень дорогие, особенно сильно меня поразила электрическая зубная щетка и маникюрный набор с монограммой «А. С.». Я достал свою зубную щетку и все, без чего, как мне представлялось, обойтись ух никак нельзя, положил свою пижаму на свою постель и попытался ощутить, голоден ли я. Одна мысль о ресторане вызвала во мне отвращение, я решил пропустить ужин и удовольствоваться рюмкой спиртного в баре. В это время здесь было довольно пусто. Я уселся у стойки на высокий стул, уперся ногами в металлические перила, ограждающие каждый бар на свете, и зажег трубку.

— Будьте добры «Black and White»^[15], — сказал я, взял стакан, коротко кивнул, показывая всем своим видом, что в беседу вступать не намерен, и принялся размышлять об Идее своего путешествия. Ехать, сам не зная куда, ощущая себя ничем не связанным, не отвечать за то, что осталось позади, ничего не планировать, не думать о будущем. Вкушать душевный покой. Мне захотелось вспомнить предыдущие поездки, и я с удивлением понял, что никогда не путешествовал один. Вначале я ездил с мамой на Майорку или Канарские острова. Когда мама умерла, я съездил с кузеном Херманом в Любек и Гамбург. Он только и делал, что ходил по музеям, и это приводило его в уныние; ему не довелось изучать живопись, и это его ужасно огорчало. Это было малоприятное путешествие. Потом я ездил с Вальстремами, они никак не могли решить, разводиться им или нет, и надумали поехать втроем. Куда же мы отправились?.. Ах да, конечно в Венецию. По утрам они ругались. Нет, эта поездка тоже была неудачной. А потом поездка с группой в Ленинград. Но там был жуткий холод… еще я составил компанию тете Хильде, которая боялась ездить одна… Правда, только до Мариехамна. Помню, мы побывали там в Морском музее. Вы поймете меня: когда я мысленно повторил все свои путешествия, сомнения в правильности моего решения окончательно исчезли. Я повернулся к бармену и сказал:

— Еще виски, — и с довольным видом оглядел бар.

Сюда начали стекаться люди, сытые, веселые. Они садились за столики, заказывали кофе и напитки, толпились вокруг меня у стойки. Вообще-то, я терпеть не могу толкотню и стараюсь по мере возможности избегать ее в трамвае и автобусе, но в этот вечер мне было даже как-то уютно и надежно в этой толпе. Пожилой господин с сигарой деликатным жестом дал понять, что ему нужна моя пепельница.

— Пожалуйста, — ответил я ему и хотел даже извиниться, но вовремя опомнился, мне это было вовсе ни к чему.