Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918
Шрифт:
Мы были в пути и уже вот-вот должны были выехать за окрестности города, как машина сломалась. Дыбенко остановил приближавшийся автомобиль, на котором развевался небольшой итальянский флаг. Не важно, сидел ли там итальянский консул, на чем настаивал седок, заявляя о своей дипломатической неприкосновенности, либо он взял флаг в качестве уловки, довольно распространенной в те дни, – наши комиссары не стали утруждать себя тем, чтобы выяснить это. Когда его не удалось утихомирить обещаниями, что машина будет ему возвращена и что он может воспользоваться нашей машиной, когда ее отремонтируют, – Дыбенко дерзко сказал ему, что нашу машину скоро починят и что его авто требуется для срочного революционного дела. После чего мы забрались внутрь.
Мы пробивались сквозь непрерывный поток вооруженных рабочих и солдат (матросы были на подходе, как об этом постоянно говорил Дыбенко каждому, с кем мы общались), направлявшихся в Гатчину и оттуда. Армейских подразделений, как таковых, не было, никто не
Даже рабочие в своей поношенной, чудной одежде, со старомодными ружьями и чайниками, перекатывающимися у них на спине поверх амуниции, которую им удалось собрать с миру по нитке, имели внушительный вид, ибо были там потому, что хотели быть там. Не говоря уж о солдатах, которые шагали молодцевато, невзирая на грязь, в опрятной теплой униформе и в шинелях, как, например, добровольцы из знаменитого гренадерского полка 42 .
42
Гренадеры стали хорошо известны, когда некоторые из их офицеров были привлечены к суду по обвинению в отказе идти в атаку в Тарнополе. Двух вожаков оправдали, но более одной сотни солдат-большевиков были заключены в тюрьму в Каменец-Подольске, где они и находились до Октябрьского переворота.
Дыбенко и особенно Антонов, похоже, были напуганы тем фактом, что по мере приближения к фронту концентрация солдат и рабочих становилась гуще, но при этом создавалось впечатление, что никого ответственного за них не было.
– Кто вами командует? – останавливаясь, они спрашивали у всех подряд. Если люди знали, то всегда указывали на кого-то. кого они выбрали на месте, просто из своей маленькой группы.
В начале осады Красная гвардия казалась более многочисленной, по снаряжению они вроде занимали промежуточное положение между рабочими, которые не прошли подготовку, и разбросанными повсюду войсками из Петроградского гарнизона.
Еще не добравшись до Пулкова, мы остановились у Нарвской заставы. На окраине города ожидали несколько сотен петроградских рабочих. Некоторые закончили рыть траншеи, кто-то кипятил чай над костром. Казалось, что все были заняты делом. И даже если они нервничали, то виду не подавали. Антонов спросил, кто ответственный, и на этот раз нас быстро направили к коменданту Красной гвардии. Моральный уровень высок, сказал молодой рабочий; мужчины развернулись в позицию, которая, по его мнению, была наилучшей. Все были готовы встретить казаков. Пускай придут!
– Только вот что, – извиняющимся тоном добавил он, – вы видите, у людей есть ружья. Но амуниции у нас нет.
Антонов уверенно ответил, что в Смольном и в Петропавловской крепости недостатка в амуниции нет и кроме этого еще поступит снаряжение с фабрик, которое еще находится в производстве.
– А здесь я отдам приказ. – Он пощупал свои карманы, сначала запустил пальцы в пальто, потом в пиджак и в карманы жилета. – У кого-нибудь есть клочок бумаги? – скромно спросил он.
У Дыбенко тоже не было. Мы с Ридом вытащили пачки бумаги, сложенной пополам, с загнутыми краями, и начали тщательно пролистывать их, ища чистую страницу. Тем временем Гумберг выхватил свою записную книжку и предложил листок.
– И карандаш тоже, товарищ, – вежливо попросил Антонов. – У меня, похоже, нет.
Не стану перечислять все наши странствия в Царское Село и вокруг него, в том числе штабы белых в огромном Екатерининском дворце, где офицеры были слегка ошарашены, увидев наши старые большевистские пропуска, с которыми мы ворвались в ворота во время падения Зимнего дворца. Достаточно сказать, что они были в высшей степени вежливы, но считали, что наша жизнь будет стоить меньше ломаного гроша с этими пропусками, когда прибудет Керенский. Мы могли бы остаться среди офицеров на ночь и вернуться рано утром, получив новые пропуска. Полковник не мог сказать наверняка, когда должно было возобновиться сражение. Казаки были недалеко. Он даже печально добавил, что не уверен в исходе боя. Гарнизон разделился, и сегодня после сражения многие ушли, забрав с собой столько артиллерии, сколько смогли. Оставшиеся солдаты не были именно за Керенского, впрочем, и я не за него, заявил военный, но большинство офицеров за него.
– Мы в весьма трудном положении, – грустно улыбнулся он.
Некоторым утешением послужили новости о том, что защитники революции были не одиноки в своем смятении и неуверенности в судьбе. У них не было офицеров, которые возглавляли бы их, но вот войска Керенского, где много офицеров и нет солдат, – и никто из них не был в чем-либо уверен.
Позже в ту же ночь разным армейским и флотским группировкам была направлена телеграмма, подписанная подполковником Муравьевым, «начальником обороны города Петрограда и Петроградского округа», в которой говорилось, что Керенский отправил «лживую телеграмму всем повсюду» о том, что защитники Петрограда сложили оружие. «Армия свободных
людей не отступает и не сдается», – гневно продолжал Муравьев. «Наша армия вышла из Гатчины, чтобы избежать кровопролития между нею и введенными в заблуждение братьями-казаками. Она заняла позицию, – писал он, – которая сейчас настолько прочна», что, если Керенский и его силы будут в десять раз мощнее, «все равно повода для тревоги не будет». Его телеграмма, пожелтевшая копия которой сохранилась в моих бумагах, завершалась следующими словами: «В наших армиях моральный дух отличный. В Петрограде все спокойно».Мы решили той же ночью вернуться в Петроград. Полковник отправил своего ординарца, чтобы тот проводил нас на вокзал, и мы вернулись в город на поезде. По приезде мы обнаружили, что положение в Петрограде в точности соответствует тому, что было описано в телеграмме. Все было спокойно. Однако продолжалось это недолго.
Не выждав ни дня, контрреволюция принялась испытывать новое правительство. Хотя оно этого не желало.
И именно потому, что это было так, до сих пор я считаю каким-то волшебством, как в течение нескольких дней победоносные войска солдат, рабочих, матросов потоком хлынули в Петроград и контрреволюция в обеих столицах оказалась загнанной в подполье. Антонов, не имеющий карандаша, голодный Дыбенко без копейки в кармане, их машина, ломающаяся по пути на фронт, где они планировали начать сражение силой рабочих, не имевших ни вождя, ни снаряжения против казачьего войска, – такие инциденты были типичны для революции. Для того, кому все это нравилось, такие эпизоды значили не меньше, чем первый (холостой) залп «Авроры», который вызвал справедливое негодование у Мартова на съезде.
Позже, когда я ближе познакомился с Антоновым, он рассказал мне, что тоже вернулся с фронта в Петроград в ту же ночь на 28 октября, и его очень подробно обо всем расспросил Ленин в то время, как они стояли, склонившись над картой. Я могу представить себе Антонова, полуживого от усталости, и Ленина, который задавал ему целенаправленные вопросы. Какие силы удерживают железнодорожные пути Гатчина – Лисино – Тосно? Насколько они надежны? Достаточно ли они сильны, чтобы выстоять, если враг попытается захватить железную дорогу, связывающую Москву с Петроградом? (Жизненно важную для связи с Москвой, где, вопреки ожиданиям Ленина, сопротивление большевиков было гораздо значительнее, чем в Петрограде?) Где путиловские рабочие и те, что работают над рытьем метро? Должны ли их направить просто куда-нибудь или приписать к ключевым местам, вызывающим наибольшее беспокойство? Он чувствовал, что рабочих следует направить на сложные участки. И солдат из Гельсингфорса и Кронштадта, которые должны сейчас прибывать, он, Ленин, проинструктировал взять с собой снаряжение, однако получали ли солдаты и красногвардейцы достаточно хлеба и снаряжения? И как насчет уничтожения железнодорожных мостов и линий, по которым враг мог приблизиться к Петрограду? И теперь насчет того броневика, который путиловские рабочие хотели собрать (Ленин сам выходил к рабочим, говорил с ними и приказал соорудить такую машину), – где, по мнению Антонова, его можно было наиболее эффективно использовать?
Бедный Антонов. В конце совещания другие члены Военно-революционного комитета заметили, что он не в состоянии вернуться на фронт в качестве ответственного генерала, и его уложили в постель.
Дыбенко также вернулся той ночью, чтобы доложить Подвойскому о беспорядках в районе Пулкова. «После того как я ушел от Подвойского, – пишет он, – я в соседней комнате встретился с Владимиром Ильичом. Он был спокоен. И улыбался, как обычно».
Однако Антонов, уже рано утром выйдя из дома, вместо того чтобы командовать армиями, оказался моим товарищем по заключению в первый день (и в последний, как выяснилось) контрреволюции в Петрограде. Когда в ту субботу 29 октября я оказался вместе с Бесси Битти пленником белых на телефонном переговорном пункте, и, слоняясь повсюду, как это делают корреспонденты даже при таких обстоятельствах, я открыл дверь и за нею увидел Антонова.
Для двух американских корреспондентов попасть в такой переплет в Петрограде было самым пустяковым делом в мире. До сих пор нам удавалось благополучно совать нос в любые щели, которые считались опасными, но не для нас, поскольку мы полагали это нашим делом, а потому мы с Бесси Битти, не раздумывая, пошли на телефонный переговорный пункт. Это было одним из первых государственных зданий, захваченных большевистскими силами 24 октября, и мы вычислили, что именно его первым захватят контрреволюционеры. Разумеется, это был жизненно важный центр Петрограда, соединявший Смольный с полками и Петропавловской крепостью; миллион проводов разбегались из этой массивной каменной крепости, которая фасадом выходила на Морскую улицу и была всего в паре кварталов от Военной гостиницы, в которой остановились многие корреспонденты. В ту ночь несколько советских часовых, охранявших здание, были захвачены врасплох. Двадцать юнкеров, переодевшись красногвардейцами, с ружьями наперевес поверх шинелей, сказали красногвардейский пароль и объявили часовым, что они пришли их сменить. Часовые сложили винтовки в козлы и повернулись, чтобы уйти, но увидели, что на них направлены двадцать пистолетов. Безоружных, их вынудили войти в здание в качестве пленников.