Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918

Мы с Люситой довольно хорошо знали комиссара иностранных дел Максима Литвинова и его жену. Правда, Литвинов находился в Женеве, и лишь на несколько дней в ноябре он вырвался в Москву и оттуда направлен возглавить конференцию в Брюсселе. Александра Коллонтай находилась в Швеции в качестве посла. Чичерин умер, равно как и сестры Ленина.

Лучше было бы встретиться с кем-либо из верховной власти, Андреем Ждановым или Авелем С. Енукидзе. В конце концов я встретился с Авелем. Добродушный, высокий большевик, светловолосый грузин, Енукидзе был комиссаром тяжелой промышленности и секретарем ВЦИК (Центральный исполнительный комитет). Было приятно увидеться с ним снова, но опять у меня возникло неловкое ощущение, что передо мною человек, который не в состоянии ухватить все, что происходит вокруг. Разумеется, у меня не было представления, и я очень сомневаюсь, что оно было у него, о том, что он будет схвачен и казнен. Позже также был ликвидирован и Жданов.

Прежде чем уехать из Москвы, я провел день в бегах по художественной галерее, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Я провел целый день один, невидяще глядя на толпу людей. Я чувствовал, что мне придется принять собственное отношение к революции, и я обнаружил, что постоянно думаю о Ленине, о Риде, о тех давно прошедших днях уверенности и парящей надежды.

Если бы я принял то предложение Ленина изучать в классе марксизм, был бы я лучше подготовлен к пониманию причин огромной власти тайной полиции и применения официального насилия против коммунистов в социалистическом государстве, не говоря уже о мировой власти? Было ли объяснение у Маркса? Или это было искажение и насилие над тем, чему УЧИЛИ Маркс и Ленин? Мысль об изучении марксизма в классе напомнила о чувствительности Ленина и о рассуждениях других. Как он волновался, чтобы я не чувствовал, что на меня давят! Ни тогда, ни в любое другое время с тех пор на русской земле ни один большевик никогда не спрашивал меня, был ли я членом партии. Они доверяли мне.

Ленин писал, в предисловии к «Десяти дням» Рида, что Рид понимал и объяснял диктатуру пролетариата. Примечательно, что мне казалось в 1937 году, когда я думал о тех днях двадцатилетней давности, что мы оба приняли революцию, не будучи начитанными марксистами.

Я ожидаю, что меня рассудит время. Почему после 1937– 1938 годов я никогда не писал критически о том, что происходило в Советском Союзе? На это есть две основные причины. В 1938 году иностранная политика, которую проводил Сталин, была принципиальной, и до тех пор я видел и понимал ее гораздо больше, чем политику Америки, Англии или Франции. Мы не смогли снять эмбарго на вооружение для Испании, а Россия предоставляла ей помощь. Испанская война и крах республиканского правительства, вызванный с помощью элитных войск Гитлера и Муссолини, фактически, спровоцировали Вторую мировую войну. В то же время Советский Союз помогал Китаю оружием и припасами для его борьбы с японской агрессией. Он поддержал Чехословакию, когда Франция не сдержала обещаний по своему пакту с чехами. И когда пришли дни советско-нацистского пакта, и я не мог добавлять истерии, которая захлестнула страну [Америку]. Мне оставалось лишь помнить значение слов «коммунист» и «фашист», а также слова «тоталитарист» , чтобы быть уверенным, что я прав. И когда СССР был атакован и я повсюду говорил о русской освободительной войне, эта война по важности заслонила для меня все остальное.

В 1959 году я вернулся в Москву с Люситой, в качестве гостей Союза писателей. Я провел несколько месяцев в Кремлевской больнице, под присмотром русских врачей, лечивших меня от лейкемии, и благодаря им сумел продлить себе жизнь еще, по крайней мере, на два года. Во время нашего пребывания мы обнаружили много людей, особенно среди военных, которые вернулись из Германии, когда Гитлер напал на Россию. Однако я не стал расспрашивать их о чистках или о том, кто был peaбилитирован. Ключевым словом был мир, и давайте забудем о тяжелых временах, которые принесла с собой война.

И наконец, если я остался верен революции и все еще надеялся па окончательный триумф социализма в мире, то это потому, что, как Ленин, я по-настоящему верю в то хорошее, что лежит в основе каждого человека. Не капитализм держит в своих руках ключи от будущего. И если социализм, созданный в короткий срок и существующий всего сорок лет, не является подлинным доказательством, то мы несем за это громадную ответственность. Самые талантливые молодые большевики завершили жизнь в безымянных могилах на многих фронтах во время интервенции, и, когда осталось всего несколько большевиков, с кем можно было осуществлять управленческую работу, Ленин сам заработался до смерти. А все происки нашей иностранной политики в течение этих лет продолжали нависать мрачной тенью и над Америкой, и над Россией.

Со времени Октябрьской революции мир стал другим. Несмотря на все ошибки и страх и всю жестокость, революция одним только своим существованием ускорила брожение среди азиатского народа и вдохновила Кубинскую революцию, а также пробудила колониальные народы Африки и Латинской Америки. Центр цивилизации XX века медленно смещался с Запада и будет по нарастающей продолжать смещаться.

Ни Джон Рид, ни я не увидели окончательного развития грандиозных целей революции, полного преобразования человека. Важно то, что эта цель, несовершенно достигнутая, осталась как прочное представление об окончании антигуманного отношения человека к человеку. Именно это и привлекало меня в социализме в первую очередь.

Филипс Прайс и я, обмениваясь книгами, любили надписывать их строчками из Луначарского:

Из слез и крови поколенийЧеловечество расцветет – мудрое и невинное.А ты, моя планета, свободная от мерзостей, -Зазеленеешь, как нефрит в лунных небесах.

Я уверен, что Прайс, как и я, не станет утверждать, что наша планета очистилась от мерзостей. Но цель видна, озаренная, светящаяся, несравненная в своем сверкающем лучами чуде.

Иллюстрации