Путешествие в Русскую Америку

— Нет, виски. Водкой в Москве зальешься, — распорядился ООН.

— А бутылку самую маленькую, — вступила я.

— Все ясно, — четко сказала стюардесса, и на моем столике появилась бутылка. Так или иначе, но советский человек сейчас вроде бы не очень-то пьет, особенно прилюдно, и ООН трусливо переставил бутылку ко мне.

— Ну что, — сказал Иван Нестерович, — за нашу великую Родину, за наш народ!

— Ну ты даешь, дед! — сказал ООН. — Политический ты какой старик!

— Я не политический, я Россию люблю.

— Это ты, что ль, деньги жертвуешь на русские нужды?

— Ну я, — застеснялся Иван Нестерович. — А откуда вы знаете?

— Газеты читаю. Выпьем давай. Фамилия у тебя какая?

— Сидоров.

— Точно, Сидоров. Помню. На Чернобыль. На газету «Русский голос».

— Я всю жизнь на эту газету жертвую, — сказал Иван Нестерович, — я член комитета.

— У вас что, и комитет есть? Небось выборный? — хохотнул ООН.

— Выборный…

— Даешь ты, дедуля. Где жена-то твоя? Один почему летишь?

— Умерла, — голос у Ивана Нестеровича дрогнул. Он отвернулся от нас к окну. На вопросы ооновца больше не отвечал, делал вид, что не слышит.

Так мы летели долго. Ооновец заснул, но и во сне часто вздрагивал, ошаривал стоявший у него в ногах крупногабаритный кассетник, который он пронес в салон. Коробка мешала нам с Иваном Нестеровичем выйти, мы сидели тихо как мыши и шептались. Он рассказывал свою жизнь, расспрашивал меня. Чем ближе мы подлетали к Москве, тем больше он возбуждался.

— Душенька, я весь открыт радости, я помолодел, как мальчик. Правильно я выражаюсь? Я все люблю! Самолет люблю, небо люблю. Душенька, — голос у него дрогнул, — я ведь совсем один, только кошечка у меня, тоже старая, больше никого. Меня в Москву на два месяца пригласили, а я не могу. Некому за кошечкой присмотреть, взялся один человек всего на месяц, деньги с меня большие взял. Такая страна Америка, ничего не попишешь. Просил на два месяца — не могу, говорит. Бросить кошечку — это предать животное. Нехорошо, правда, душечка? — Он понизил голос. — Я готов полюбить, вот какой я вам открою секрет. Я сам ее буду обшивать, на руках носить стану. Готовое — это плохое. Если сейчас в России кого встречу, полюблю — женюсь.

— Не женись, — проснулся ооновец.

— Почему? Считаете, я старый?

— Не женись, — повторил тот. — Вдруг жену к тебе не выпустят?

— Сейчас другие законы, сейчас всех выпускают! Венские соглашения, не читал? Общеевропейский дом, я — старик и то в курсе!

— Все равно, мало ли…

— Ну и что? — по-детски удивился Иван Нестерович. — Тогда я с ней на Родине останусь, даже лучше.

— Не связывайся ты с русскими бабами, дед.

— Русские девки — лучшие в мире. Я точно знаю. Я молодой был, красивый, я знаю. Негритянки — добрые девки, а русские еще лучше.

— Не связывайся, дед, не советую.

— Почему он такой злой, душенька? — зашептал Иван Нестерович.

— Жена у него такая…

— Да? — успокоился он. — А я думал, это он ко мне так. за то, что я американец. Душенька, а вы мне советуете… если встречу?

— Как сложится.

— Да-да-да, как сложится, вы правы, я по городам буду ездить, гулять по улицам стану, с Родиной знакомиться, с людьми… Как сложится, душенька.

Самолет шел на посадку, появились подмосковные леса, озера, вот и березы стали видны. Мой сосед неотрывно смотрел в иллюминатор, лицо его побагровело. Я испугалась.

— Вам плохо?

— Чего? Первый раз вижу, — задохнулся он, — первый раз, березы, красота-то какая, лес какой!..

— Как в Канаде, — подбросил ооновец.

— Молчи, дурак, — вдруг грозно оборвал его Иван Нестерович. — Теперь ты у меня помолчишь! — И, обернувшись ко мне: — Я горжусь, что я русский! Я всегда гордился, даже когда был этот подлец, как его… сенатор Маккарти… Вот она, Родина,' хоть напоследок увижу.

Самолет приземлился. Ооновец скрылся, не попрощавшись. Мы вышли, прошли по рукаву, вошли в первый зал. Ивана Нестеровича встречали трое молодых людей с букетами. Они тут же подхватили его под руки и куда-то быстро поволокли.

— Душенька, душенька! — кричал, оглядываясь, Иван Нестерович. — А телефон, ваш телефон? В каком я буду жить отеле? — спрашивал он встречающих. — Знакомая у меня…

— Найдетесь, найдетесь, — утаскивали они его, а он все вырывался. — У вас плотная программа встреч. Иван Нестерович.

И мой спутник исчез, растворился в толпе. Все вокруг куда-то бежали.

2

Вернувшись из отпуска в Нью-Йорк, мы разыскали Ивана Нестеровича, приглашали в гости. Он звал к себе, в Бруклин, далекий от нас район города, каждый раз подробно объясняя, на каком светофоре сворачивать. По его описанию все выходило просто: «налево, направо, как въедете на улицу, сразу останавливайтесь у большого дерева. Под деревом мой дом. У дерева я буду вас ждать».

«Иван Нестерович, да дайте нам номер дома!» — возражали мы. «А зачем? — удивлялся Сидоров. — Заблудитесь только! Я вам точно адрес даю. Такого большого дерева во всем Бруклине больше нет».

Он упорствовал. Мы все не ехали. Наконец встретились на юбилее газеты «Русский голос». Юбилей праздновали на Манхэттене, в «Украинском доме». Большой зал был полон людьми. В президиуме сидели приехавшие из Москвы гости, сотрудники советского посольства и консульства.

По американской традиции сначала был обед. Мы расселись за длинные столы, на которых стояла горячая картошка, селедка, огурцы, ветчина — стандартная русская закуска. Милые женщины обносили тушеным мясом: «Кушайте, пожалуйста». Было много водки. Напротив нас оказался какой-то древний старичок с такой же древней женой. Хорошо закусывал, еще лучше пил. Пил он из стакана, рюмку он сразу решительно отодвинул. Он все чокался с нами, гостями из Москвы, и хитровато улыбался щербатым ртом. Рядом с ним сидел пожилой чернявый человек, бывший капитан Советской Армии. Сражался, попал в плен, бежал, оказался в Европе, перебрался в Америку, инженер, много лет сотрудничает в «Русском голосе». Он и радовался нам, и стеснялся, и горячо рассказывал о войне, о плене, и признавался:

— К бывшим военнопленным до сих пор как-то странно относятся. Вроде бы все и хорошо, а недоверие к себе до сих пор ощущаю. И проверили меня давно, и езжу к-родственникам в Союз, а все равно… Что здесь делаю? Работаю, пишу в нашу газету, помогаю материально.

— О-о, — улыбался старичок, — хорошо помогает, молодец, всегда деньги дает. Я тоже активист, но я бедный, я на пенсии. Вон, поглядите, вам один человек машет с того стола, тоже наш активист, Иван Нестерович. Иван, поди сюда, — задребезжал старичок.

Подошел высокий, вальяжный Иван Нестерович, очень нарядный. Модный пиджак, модная рубашка, дорогой галстук солидного человека:

— Душенька, наконец-то! Это ваш муж? Когда ж ко мне приедете? А я все один, душенька, так и не женился.

— У Ивана жена умерла, — задребезжал старичок. — Мы ему невесту ищем. Он у нас завидный жених, с капиталом, фабрикант.

— Я есть фабрикант, но не эксплуататор, — начал Иван Нестерович с обиженным видом. — Я своих рабочих не эксплуатировал, я просто хороший закройщик…