Путешествие в Русскую Америку
Шрифт:
— Ну месяц, — говорю я.
— Семь. Скорее всего потому, что с нами ехало несколько еврейских семей.
— Как? — изумляюсь я. — Каким образом?
— Не знаю, у них тоже были паспорта, то ли шведские, то ли швейцарские.
— Как же их удалось получить?
— Тоже не знаю. Может быть, консульства, может, Красный Крест, может, просто купили. Но немцы совершенно не могли перенести, что евреи едут под охраной закона, глумились над ними и над нами заодно, как хотели. Арестовывали, сажали то в тюрьмы, то в лагеря якобы для проверок, то заставляли идти пешком по многу километров. Помню жуткую бомбежку в Линце. Бомбили американцы. Мы попытались спрятаться в бомбоубежище. На нас не было никаких знаков, и нас пустили. Одна русская женщина со знаком «Ост» с двумя маленькими детьми тоже попросилась спрятаться. Ее выгнали пинками. Я заговорил по-русски,
— Отомстил?
— Нет, не за себя, за ту русскую, не знаю, осталась ли она жива после такой бомбёжки. В Швейцарии после войны работы не было. Несмотря на швейцарские паспорта, мы считались гражданами второго сорта. Отец сказал: «Что ж, придется ехать к тем, кто первым даст визу». Первой была Аргентина. Деньги на билеты давала американская организация, помогавшая беженцам, — ИРА. В Аргентине после скудости послевоенной Европы внешне — рай, а как жить — неизвестно. И языка не знаем, и жить негде. Отцу нужны были деньги на краски, на кисти, я хотел учиться, но об этом можно было сразу забыть: никакие дипломы других стран, даже школьные, не признавались. Работать и учиться одновременно, как в Америке, запрещено. Русские эмигранты собирались возле церкви. Это был как бы клуб, там подыскивали работу, жилье, обменивались новостями.
— А какие-то благотворительные организации?
— Нет, их не было. Была старая дореволюционная эмиграция, русские, армяне, уехавшие еще от турок. Вот эти люди здорово помогали. Были живы несколько старых русских тузов, о которых в России никто и не знает. Был такой Власов, владелец огромного рыбного и торгового флота, в прошлом крупный киевский банкир. После войны, году в 1952-м, он купил целую гору в Швейцарии, устроил там курорт. В журналах и сейчас еще иногда спорят, кто был богаче, грек Онассис или русский Власов.
— Но об Онассисе знает весь мир! А о Власове?
— Правильно, в Советском Союзе знают 6 Зворыкине, Сикорском, меньше о Тимошенко, а о купцах, бизнесменах… До недавнего времени вы такими людьми не интересовались. Тем более Власов не любил рекламы, журнал «Тайм» назвал его «молчаливый биллионер». Кстати, после смерти сына Власова акции его компании перейдут к рабочим.
Что, об этом пишут?
— Да, его наследник сообщил об этом через газеты. Был еще такой крупный фабрикант Евгений Александрович Рогов, тоже из дореволюционной эмиграции. У него были фабрики во Франции, Чили, Аргентине. Он широко помогал всей эмиграции.
— А сколько было русских ди-пи (перемещенных лиц) в Аргентине после войны?
— Цифры называли разные. От пятидесяти до ста тысяч.
— Много.
— Очень много, страна ведь маленькая, но почти все приехали без профессий. Меня устроили шофером к Рогову по большой протекции. Я работал шофером и одновременно на фабрике. В двадцать один год стал директором продажи товаров.
— Сколько же вы работали?
— С шести утра до десяти вечера. Каждый день.
— Трудно было?
— Если я начал зарабатывать в три раза больше рабочего, конечно, трудно. Но старик Рогов тоже очень много работал, сидел до ночи, хотя, казалось бы, зачем. Я дошел до вице-президента фабрики и ушел, решил открыть свою. По производству игрушек Уолта Диснея. Получилось неудачно, успел ее ликвидировать.
— А как же отец с матерью? Вам не приходилось им помогать?
— Что вы! Отец был человек особенный, очень спокойный, в самые тяжелые минуты он повторял, что все образуется. Бедствовали мы самые первые месяцы. Потом отец взялся за кисти. В Буэнос-Айресе был объявлен конкурс на картину из жизни национального героя Аргентины Сан-Мартина, освободителя страны от испанцев. Отец вообще был исторический живописец, время, которое мы провели в Швейцарии, он потратил на изучение перехода Суворова через Альпы, ездил, смотрел, писал этюды. Хотя ясно было, что домой на Родину возврата нет, он повторял, что это неважно, все пройдет, что он мечтал о такой картине всю жизнь. И тут Сан-Мартин. Отец засел за книги, тоже ездил в горы, смотрел. И написал прославленного генерала верхом на осле. Когда он принес свою работу на конкурс, вышел скандал: во-первых, иностранец, эмигрант, не положено; во-вторых, осквернение национальной святыни. Отец предъявил исторические книги. Выяснилось, что горы переходят только на ослах, лошади боятся высоты так же, как и люди. Единственный человек в мире, кто действительно перешел перевал на лошади, — это Суворов.
Создали даже чуть ли не ученую комиссию, чтобы установить официальную истину. Ну и отец оказался прав. Потом долго спорили, можно ли принимать на выставку работу эмигранта. Но за плечами у отца были традиции русской реалистической школы. Художников такого класса в Аргентине тогда не было. Он получил первую премию. После всего этого шума дела его пошли лучше. Появились заказы. Отца поддерживали русские.— А русская колония была дружной?
— Дореволюционная колония была дружной. Ну и тем, кто приезжал позднее, тоже приходилось держаться вместе. Обычно русские ссорятся между собой, а тут все было так тяжко, что поневоле люди тянулись друг к другу, помогали чем могли. Было в те годы два знаменитых на весь Буэнос-Айрес русских благотворительных бала. Билеты на них стоили очень дорого, достать их было практически невозможно. Собиралась вся знать. Бал русского Красного Креста, его устроителями были члены Красного Креста, русские купцы, приехавшие в страну в начале века, такие, как Рогов, Власов, Коптенко. И второй бал — Общества инвалидов первой мировой войны. Эти два бала собирали деньги, которые шли на русские нужды.
— Ваш отец прославился в Аргентине?
— Да, у него появилась масса заказов, он процветал, о нем много писали в газетах. Однажды он получил письмо из Америки. Его младший брат, прочитав об отце статью, интересовался, тот ли он Соколов. А мы твердо знали, что один из братьев отца, полковник царской армии, погиб в гражданскую войну, второй — пропал без вести. Оказывается, этот дядя Саша остался жив, служил у Колчака, оказался в Китае, потом переехал в Штаты. Он потянул отца к себе. Отцу нужно было делать сложную операцию на сердце. Он поехал повидать брата и оперироваться и так и застрял. Все его сбережения, и немалые, ушли на болезнь. Это теперь некоторым разрядам эмигрантов тотчас же оказывается помощь. Но если приезжать в общем порядке, первые пять лет человек сам отвечает за свое здоровье. В Америке отцу пришлось начинать жизнь в третий раз, уже немолодым человеком.
Мама, а ей было около шестидесяти, пошла работать экономкой к богатым людям, работала очень тяжело. Надо было поддерживать отца.
Ну и я поехал к родителям. Когда приплыл на пароходе, в кармане у меня было два доллара. В тридцать лет пошел учиться в университет. Закончил сначала строительный факультет, потом атомный. В Стенфорде.
— А на какие деньги вы учились?
— Работал, сначала плотником, потом младшим чертежником. В Америке все много работают, ничего странного. Уходил из дома в шесть, возвращался в одиннадцать, мне было не привыкать. И так много лет подряд, пока не выдвинулся в той электрокомпании, куда я с трудом попал. Постепенно стал инженером проектов атомных электростанций. Делал миллиардные проекты в Северной Калифорнии.
— Интересно?
— Конечно, интересно, но с атомными электростанциями всегда много проблем. Наша компания делала очень большие проекты. Получилось, что построили станций на двадцать лет вперед. Нас, ведущих инженеров, стали спускать на мелкие проекты. После миллиардов — на пять-шесть миллионов. Это стало совсем неинтересно: ты не растешь, не идешь вверх, а годовой оклад остается прежним. Руководство компании предложило всем начальникам высших уровней уйти на пенсию, добровольно, только тем, кто хочет. И я в пятьдесят шесть лет ушел. Многие ушли, ушла головка, сразу восемьсот ведущих инженеров.
— Огромная экономия на больших зарплатах…
— Да, и компании экономия, и людям лучше, всех обеспечили пенсиями по высшему разряду. Как бы сказать, они дали морковку ослу, чтобы он побежал за морковкой, за хорошей пенсией, и многие предпочли свободу, хотя меня уговорили остаться консультантом.
— А отец?
— Отец постепенно нашел себя в Америке, писал исторические полотна.
— А как продавал? Через галереи?
— Он был связан с одной здешней крупной галереей. Но насколько я помню, его картины не успевали доезжать до галереи, их раскупали у него в студии. К сожалению, я мало помню. Я был очень занят в те годы, учился, работал, не успевал отца расспрашивать. Помню только, что он ездил в Нью-Мексико, встречался с Марком Шагалом, они вместе учились в Петрограде, это было первое свидание через много десятилетий. Я знаю, что отец был хорошо знаком с Керенским, но тоже не успел его расспросить, не знаю деталей встречи с Лениным. Многого я за ним не записал. Америка не дает возможности даже близким людям сидеть и подолгу разговаривать. А жили мы уже отдельно, я был женат, заботы…