Путешествия с Геродотом

Вот только поле этой битвы далековато от Сус: хорошим гонцам требуется три месяца, чтобы покрыть расстояние от Сус до Афин. Трудно даже представить операцию, осуществляемую так далеко. Но не по этой причине собравшиеся персы не осмеливаются высказать противное мнение. И хотя они такие важные и влиятельные, хотя и составляют верхушку элиты, они знают: живут они в авторитарном и деспотическом государстве, и достаточно одного жеста Ксеркса, чтобы у любого из них голова слетела с плеч. Вот и сидят они, испуганные, и вытирают пот с лица. Боятся подать голос. Настроение, должно быть, напоминает атмосферу заседаний Политбюро, во главе которого был Сталин: та же ставка — не карьера, а жизнь.

Однако нашелся и тот, кто безбоязненно возвысил голос. Это старик Артабан, брат покойного Дария, дядя Ксеркса. Правда, и он начинает осторожно, как бы оправдываясь: О царь! Не будь здесь различных суждений, не пришлось бы и выбирать наилучшее из них, а лишь принимать одно-единственное… И напоминает, что в свое время не советовал отцу Ксеркса, брату своему Дарию, выступать против скифов, полагая, что это плохо кончится. Так и произошло. А что уж говорить о греках! Ты, царь, желаешь ныне идти против людей, гораздо доблестнее скифов, которые, как говорят, одинаково храбро сражаются и на море, и на суше.

Он советует все как следует обдумать. Он критикует Мардония за то, что тот подталкивает царя к войне, и предлагает ему: Мы оба оставим наших детей в залог<…> Если поход царя окончится так, как ты говоришь, то пусть мои дети будут умерщвлены, а вместе с ними и я сам. Но если выйдет так, как предвещаю я, то пусть та же участь постигнет твоих детей и тебя самого, если ты вообще вернешься домой. Если же ты не согласишься с этим, но все-таки поведешь войско на Грецию, то я предрекаю тебе: когда-нибудь иные люди здесь, на персидской земле, еще услышат, что Мардоний, ввергнувший персов в бездну несчастий, погиб, растерзанный псами и птицами [28] где-нибудь в афинской земле…

28

Это не вполне согласуется с персидской ментальностью, да и сам Геродот отмечал, что у персов считалось почетным, если труп растерзают хищные птицы и звери.

Напряжение этой встречи растет, все понимают, что в игре сделана самая высокая ставка. Разгневанный Ксеркс называет Артабана малодушным трусом и в качестве наказания запрещает идти с ними на войну, а решение свое объясняет так: Никто из нас не может больше отступать. Сейчас речь идет о том, нападать ли нам или самим стать жертвой нападения: тогда или вся наша часть света покорится грекам, или их часть попадет под власть персов. Ведь при такой вражде примирения быть не может.

И закрывает совещание.

А с наступлением ночи Ксеркс стал мучиться словами Артабана. Размышляя всю ночь, царь пришел к выводу, что вовсе неразумно ему идти войной на греков. [Приняв новое решение,] Ксеркс заснул. И вот ночью, как рассказывают персы, увидел он такое сновидение. Ксерксу показалось, что перед ним предстал высокого роста благообразный человек и сказал: «Выходит, ты, перс, изменил свое решение и не желаешь идти войной на греков?<…> Нехорошо ты поступаешь, меняя свои взгляды<…> Каким путем решил ты идти днем, того и держись!» После этих слов призрак, как показалось Ксерксу, улетел.

С наступлением дня Ксеркс снова собирает совещание: он объявляет, что изменил свое мнение, и войны не будет. Услышав это, обрадованные персы пали к ногам царя.

Ночью, однако, Ксерксу во сне опять явился тот же самый призрак и сказал:…если ты тотчас же не выступишь в поход, то выйдет вот что. Сколь быстро ты достиг величия и могущества, столь же скоро ты вновь будешь унижен.

Напуганный этим ночным видением Ксеркс соскочил с ложа и через гонца вызвал к себе Артабана. Он рассказывает ему о ночных кошмарах, мучивших его с того момента, как он решил отказаться от похода на греков: когда я, опомнившись, изменил свое решение, мне не раз во сне являлся призрак и настойчиво запрещал следовать твоему совету. А теперь призрак удалился даже с угрозами. Если бог послал мне это видение и непременно желает, чтобы мы пошли войной на греков, то этот же призрак явится, конечно, и к тебе с таким же повелением.

Артабан пытается успокоить Ксеркса: Эти сновидения, сын мой, исходят не от богов. Ведь я гораздо старше тебя и могу разъяснить тебе сновидения, каковы они. Обычно ведь люди видят во сне то, о чем они думают днем. Мы же в последние дни только и были заняты этим походом…

Однако Ксеркс не может успокоиться, ночное привидение настигает его и велит ему идти на войну. Он предлагает Артабану надеть на себя царские одежды, сесть на царский трон, а потом ночью лечь на царском ложе. Артабан так и делает <…> и, когда после этого он отошел ко сну, явился ему во сне тот же самый призрак, что и Ксерксу. Призрак стал в изголовье Артабана и сказал так: Это ты стараешься всячески отговорить Ксеркса от походя на греков?<…> Так знай, ты не останешься безнаказанным ни в будущем, ни теперь за то, что тщишься отвратить веление рока.

Такими словами угрожал призрак Артабану и, казалось, хотел выжечь ему глаза раскаленным железом. Громко вскрикнув, Артабан подскочил и сел рядом с Ксерксом. Затем, рассказав царю сон, он… сделал вывод: поскольку мы начинаем поход по божественному внушению и греки, видимо, обречены божеством на погибель, то и я сам теперь меняю свое решение и стою за поход…

Во время сборов к походу у Ксеркса было еще одно видение. Царь вопросил магов, и те истолковали видение так: оно указывает на то, что вся земля и все народы подчинятся власти персов. Сновидение же было вот какое: Ксерксу приснилось, что он увенчан оливковым венцом, а оливковые ветви простерлись по всей земле. Затем, однако, венец, возложенный на голову царя, исчез…

— Негуси, — сказал я утром, начав собираться в дорогу. — Возвращаемся в Аддис-Абебу.

— No problem! — ответил он и улыбнулся, демонстрируя свои фантастически белые зубы.

Ксеркс

В самом начале трудно разглядеть конец.

Геродот

Когда мы снова оказались в Аддис-Абебе, эта сцена, точно ночной призрак из сообщений Геродота, возвращалась ко мне долгое время. Ее посыл был пессимистичным, роковым: человек в своих поступках несвободен, у него нет выбора. Он несет в себе свою судьбу, что-то вроде генетического кода: он должен идти и делать то, что назначено ему судьбой, предопределением. Оно — Высшая Сущность, вездесущая и всеобъемлющая Космическая Движущая Сила. Никто не выше предопределения, даже Царь Царей, да что там царь, даже боги. Вот и Ксерксу ночное видение было отнюдь не в образе бога, с которым еще можно вступать в прения, которого можно не послушаться или даже попытаться перехитрить; а вот с предопределением этого сделать нельзя. Оно анонимно, без имени и четких очертаний, оно лишь предостерегает, дает советы или угрожает.

Имея раз и навсегда записанную судьбу, человек должен только считывать этот сценарий и выполнять его пункт за пунктом. Если он плохо прочтет его или попытается изменить, тогда-то и появится это самое видение-предопределение и сначала погрозит пальчиком, а когда это не подействует, нашлет на гордеца несчастья, наказание.

Вот почему покорность предопределению есть условие выживания. Прежде всего Ксеркс смиряется с выпавшей ему миссией, а именно: отомстить грекам за нанесенное персам и его отцу оскорбление. Он объявляет им войну, клянется, что не остановится, пока не захватит Афины и не предаст их огню. Но потом, прислушиваясь к голосу разума, меняет мнение, подавляет мысли о войне, отказывается от вторжения, выходит из игры. Но именно в этот момент ночью к нему является призрак: «Безумец, — казалось, говорит он, — отбрось колебания! Твое предназначение — ударить по грекам!»

Поначалу Ксеркс пытается проигнорировать ночной инцидент, счесть его наваждением, быть выше него. Но этим он еще больше злит и раззадоривает привидение, которое снова является к его трону, к его ложу, теперь уже не на шутку разозленное и грозное. Тогда Ксеркс ищет спасения, потому что он не уверен, не впадает ли он в помешательство, вызванное грузом ответственности, — ведь ему необходимо принять решение, которое предопределит судьбы мира, причем предопределит, как потом окажется, на тысячи лет. И тогда он призывает к себе своего дядю Артабана: «Помоги!» — просит он его. Тот поначалу советует, чтобы Ксеркс забыл про сон. «Сны — пустое», — говорит Артабан.