Путеводитель «Автостопом по Галактике»

Пленники сидели в Креслах Восхищения Поэзией — привязанные ремнями. Вогоны не питали никаких иллюзий относительно приема, который обычно оказывался их произведениям. Ранние попытки сочинительства у вогонов были сродни стуку кулаком по столу с требованиями получить звание образованной и культурной расы, но вот уже много веков ими двигала чистая злокозненность.

Капли холодного пота выступили на лбу Форда Префекта и скатились по электродам, подсоединеным к вискам. Электроды шли от целой батареи всяческих приборов — усилителей воображения, модуляторов ритма, аллитеративных резидуляторов, отражателей метафор — призванных передать мысль поэта во всех нюансах и тем самым дать слушателю возможность получить максимум впечатлений.

Артур Дент дрожал. Он не представлял себе, что его ждет. Но он точно знал, что ему крайне не нравится все, что с ним случилось за последнее время и не надеялся, что ситуация может измениться к лучшему в ближайшем будущем.

Вогон начал чтение — мерзопакостные пассажи его собственного сочинения.

«Гардыбл быдл грынбагле…» — затянул он. Тело Форда забилось в корчах — это было даже хуже, чем он рассчитывал.

«… мине миктурасьоны — как плурцы гыблоблочиц дре на обохармымой пчеле».

— Аааааааааааауууууууууугх! — выл Форд, запрокидывая голову в попытке избавиться от пронзительной боли. Сквозь пелену он видел, что Артур мечется по креслу из стороны в сторону. Форд сжал зубы.

— Грооб познаю вами я, — продолжал безжалостный вогон, — мне фунтин тырлундрым.

Скрип его голоса достиг ужасной непереносимой ноты. «И хуптишенно пордуши морщинистой крюкрукой, иль я сдеру с тебя — о! — выртоксочья вонзив бурлигилет, скажи только что нет!»

— Нннньььььььуууууууррррррггггггггххххх! — в последнем спазме пронзительно прокричал Форд, когда электронный сигнал от последней строки со всей силы вдарил по виску. Тело Форда обмякло.

Артур все мотался из стороны в сторону.

— Ну-с, земляне… — проклокотал вогон (он не знал, что Форд Префект на самом деле происходил с маленькой планеты в окрестностях Бетельгейзе, а если бы и знал, плевал бы на это с высокой вышки), — перед вами о-очень простая альтератива! Либо вы сдохнете в космическом вакууме, либо… — он помедлил для вящего мелодраматизма, — расскажете мне, как хороша моя поэма!

Он эффектно раскинулся в громадном кожаном кресле со спинкой в форме летучей мыши и следил за пленниками. Он снова исполнил уже заученный трюк с улыбкой.

Форд хватал ртом воздух. Наждачным языком он провел по запекшимся губам и застонал.

Артур сказал просветленно:

— На самом деле, мне, в общем, понравилось.

Форд повернулся в кресле и воззрился на него. Такой ход просто не пришел ему в голову.

Вогон изумленно поднял бровь, которая довольно удачно прикрыла его нос.

— Да что ты, — проворчал он в изрядном потрясении.

— Да, конечно, — заверил Артур, — мне показалось, что некоторая метафизическая образность воздействует в данном случае особенно хорошо.

Форд продолжал глазеть на него, медленно группируя разрозненные мысли вокруг абсолютно новой концепции. Что, если им действительно удастся таким бессовестным способом выпутаться из этой истории?

— Прошу, продолжайте, — попросил вогон.

— Ах… и, э-ээм… кроме того, интересная ритмическая композиция, — продолжал Артур, — которая так удачно оттеняет весь… мммм… эээээ, — замялся он.

Форд бросился на выручку, принимая удар на себя:

— …оттеняет сюрреализм скрытых метафор…мммм… — он тоже замялся, но тут снова вступил Артур:

— гуманности…

— Вогонности, — зашипел Форд.

— Да, конечно, вогонности — простите — страстной души поэта, — Артур почувствовал, что попал в нужную струю, — которая проходит по всей ткани поэмы, сглаживая одно, усиливая другое, и в конце концов достигает соответствия с фундаментальной дихотомией третьего, — его речь достигла крещендо, — и тогда читатель приходит к глубочайшему и животрепещущему осознанию… эээ, — тут вдруг вдохновение полностью покинуло Артура. Форд снова поспешил на помощь с решающим ударом:

— Того, о чем написана поэма! — прокричал он. И добавил тихонько, в сторону:

— Ловко сработано, Артур, молодец.

Вогон внимательно разглядывал их. На какой-то момент его ожесточенное расовое сознание было тронуто, но потом он подумал, нет уж, слишком мало и слишком поздно. Когда он заговорил, звук его голоса напомнил звуки когтей кошки, раздирающей нейлоновую щетку.

— То есть вы хотите сказать, что я пишу стихи, потому что под моей черствой бессердечной наружностью скрывается нежное существо, которое жаждет любви, — произнес он, — так, что ли?

Форд нервно засмеялся.

— Да, в смысле, конечно, — забормотал он, — мы все жаждем, разве нет, ну… глубоко внутри… ммм…

Вогон встал.

— Нет, вы ошибаетесь, — заявил он, — я пишу стихи, чтобы придать моей черствой бессердечной наружности еще больше убедительности. И я все равно выброшу вас за борт. Караульный! Отведите пленников в отсек номер три и выбросьте их вон!

— Что?! — взвизгнул Форд.

Караульный, большой молодой вогон, выступил вперед и огромными пузырчатыми руками содрал с пленников ремни, которыми они были привязаны к креслам.

— Вы не можете выбросить нас в открытый космос, — кричал Форд, — мы пишем книгу.

— Сопротивление бесполезно! — прокричал молодой вогон в ответ. Это была самая первая фраза, которую он выучил, когда поступил в вогонное караульное училище.

Капитан проследил за ними с отстраненным удовольствием и отвернулся.

Артур обернулся к нему с диким ужасом на лице.

— Я не хочу сейчас умирать! — завопил он. — У меня голова болит! Я не хочу отправиться на небеса с головной болью, у меня будет не то настроение!

Караульный сцапал их обоих за шею и, почтительно кланяясь капитановой спине, поволок сопротивляющихся пленников вон с капитанского мостика. Стальные двери закрылись, и капитан вновь остался один. Он тихо мычал что-то, листая тетрадку со стихами.

— Хм, — проговорил он про себя, — оттеняет сюрреализм скрытых метафор…

Он подумал над этим с минуту, а потом захлопнул тетрадку с мрачной улыбкой.

— Смерть — этого для них слишком мало, — заключил он.

По длинному стальному коридору эхом разносились слабые протесты двух гуманоидов, крепко стиснутых подмышками у молодого вогона.