Путеводная нить

Я осёкся. Мгновенная догадка, как острая шпага, пронзает моё сознание, теперь мне всё ясно.

– Земсков, - приказываю я старшине, одновременно показывая пальцем на Лужина, - возьми винтовку и цель этому гаду в ногу. Я сейчас буду считать до трёх, если он не скажет, где лампа, стреляй, потом я опять буду считать до трёх, если он и тогда не скажет, прострелишь вторую ногу. Понял?

– Ты чего, лейтенант, сдурел?
– таращит на меня глаза метеоролог.

– А вот и нет, господин Лужин, или как вас там, герр, что ли, - криво усмехаюсь, глядя на взволнованного метеоролога.
– Прокололся ты, тварь фашистская.

– Ты чего?

– С летной эмблемой Бахова прокололся. Ты дождался, когда я убегу к избушке охотника, вошел в избу. Бахов, конечно же, ничего не подозревал, повернулся к тебе спиной, а ты его чем-то тяжелым по голове и... Потом ты вынес труп сержанта из избушки, скинул его в овраг за домом, но предварительно сорвал с его петлицы эмблему, чтобы мы обвинили сержанта в убийстве Степана. Дескать, он обронил "птичку", когда в охотника стрелял. Только Бахов не виновен, а "птичку" под труп подбросил убийца. И никто, кроме тебя, гнида фашистская, сделать этого мог, я в этом на сто процентов уверен. Ты же после нас с Земсковым пришёл в избу охотника, а потом сам "крылышки" нашёл. Отдавай лампу по-хорошему, сволочь. Земсков готовься, я начинаю считать: раз...

– Подожди!
– кричит Лужин.
– Есть еще два человека, которые могли подбросить эту "птичку" в дом охотника.

– И кто это?
– я делаю знак рукой Земскому, чтоб подождал с выстрелом, нет у меня стопроцентной уверенности в виновности метеоролога, только на девяносто девять я уверен, а мне сейчас нужно сто. - Земсков не мог Бахова убить, да еще и эмблему под труп подбросить, я в этом уверен...

– А я и не говорю про Земскова, - хрипит метеоролог.
– Во-первых, это мог сделать ты...

– Я?!

– Ты, ты... Ты откуда узнал, что охотник убит?

– Мне сказал Бахов, и я сразу побежал...

– Вот именно, - бьёт Лужин себя ладонью по колену. - Никто не видел, как вы с Баховым расстались. А тебе, предположим, нужно сорвать сегодняшнюю акцию, вот ты перед нами комедь и разыгрываешь...

– Ты, сволочь, - задыхаюсь я от обиды на такое нелепое обвинение и целюсь в лоб метеоролога из пистолета.

– Подожди, - хрипит Лужин.
– это еще не всё... Есть и другой человек, который мог эмблему подбросить...

– Кто?

– Марьяна. Что же ты её в расчет не берешь? Она ж нам врала, что пришла в избушку охотника прямо из тайги, а ты вспомни её лицо...

– Лицо?

– Да! Чистые, без инея, ресницы, легкий румянец. Было бы у неё такое лицо, если б она несколько часов шла в такой мороз по тайге? Да никогда!

– Ты на кого стрелки переводишь, вошь фашистская?!
– заорал Земсков, передергивая затвор.

Злой лязг металла, громкий хлопок выстрела и пронзительный визг Марьяны. Всё это сливается в одно мгновение и голова моя идёт кругом. Я поднимаю дрожащей рукой пистолет и целю в убийцу. И он целит в меня.

– За что ты его?

– Тихо, лейтенант, тихо, - успокаивает меня Лужин, призывая жестом положить пистолет на стол.
– Мы с тобой в одной лодке. Я сотрудник НКВД и больше тебя заинтересован, чтобы маяк заработал. Меня тоже по головке не погладят. А этого я пристрелил, только из крайней необходимости, если б не я его, то он бы меня... Раскусил я его и он хотел меня на месте порешить. Он же тоже нам врал вовсю: выстрел он услышал. За глухо закрытой дверью да при работающем генераторе. Врал же... И его упорство на версии самоубийства Степана, тоже подозрительное. Когда же он понял, что мы в самоубийство не поверили, побежал на Бахова стрелки переводить... Земсков всё э то сотворил. А где лампа, мы сейчас вон у неё узнаем... Она заодно с ним... Она ж у него сидела, больше негде.

Лужин подходит к дрожащей Марьяне, смотрит ей прямо в глаз и говорит ей негромким, но твердым голосом. И куда вся его вся былая интеллигентность подевалась?

– Рассказывай.

– Случайно я его, случайно, - залилась слезами испуганная красавица.

– Кого?

– Степана, мужа моего. Он меня спас, а я его... Наша деревня сгорела, мы в лесу жили, потом родители умерли. Я тоже на последнем издыхании была, когда меня Степан подобрал. Сперва так я с ним ходила, после стали жить, как муж и жена... А потом я Федю увидела.
– Марьяна посмотрела на убитого старшину и завыла, но Лужин резко тряхнул её за плечи.

– Дальше

– Мы стали встречать с Федей. Я подмешивала в чай Степану сонную траву и ночью бежала к любимому. Но Степан хитрый, догадываться стал. Ночью, когда мы пришли из тайги, я без всякой задней мысли сказала, мол, сейчас печку натопим, чай будем пить. А он после этих слов, так взбеленился, что с ножом на меня бросился... У меня ружьё под рукой... Сама не помню, как выстрелила... Опомнилась и сразу к Феде побежала. А тут еще, как на грех, сержант ваш. У Степана настойка есть на корнях целебная по мужскому делу, так этот сержант к моему мужу и повадился... Видно, что-то не так у него было... Я от сержанта за стожок спряталась... А потом к Феде побежала. Он велел сидеть тихо в его избе и ждать. Что же мне теперь делать-то? Ох-ох-ох...

– Потом чего?
– опять подступил к Марьяне Лужин.

– Потом Федя прибежал, - продолжает дрожащим голосом женщина, - дал мне железочку эту, велел её под Степана бросить и подольше вас в избушке задержать. Я и пошла...

– А лампа где?
– теперь уже ору я, не в силах выносить этой болтовни.

– Какая лампа?
– затравленно глядит на меня Марьяна.
– Не знаю я никакой лампы...

– Дура!
– бью я кулаком по столу так сильно, что слезы в глазах от боли.

– Остынь, лейтенант, - командует Лужин, кивая на труп Земскова.
– Обыщи его.

В одежде старшины ламп нет. Нет и никаких осколков стекла. Остается чуть больше получаса.

– Пошли в его избу, - вновь берет бразды правления в свои руки Лужин.
– Там всё обыщем.

На улице зло лают собаки. Все семь срывают глотки до хрипоты. В избе старшины тоже ничего. Лужин всё выспрашивает у Марьяны, об их встрече здесь с Земсковым, а я ищу, зло, расшвыривая всё, что попадается под руку. Еще десять минут, как корова языком. Я хватаю, стоящий в углу лом и начинаю отдирать половицы.

– Стой, - останавливает мои потуги Иван Федорович.
– Давай подумаем сперва.

– Некогда думать!
– срываюсь я и бью остриём лома в щель между половицами.
– Двадцать минут осталось!

Половицы трещат, но с первого раза не поддаются. Бью еще раз!

– Хватит!
– уже орёт на меня Лужин.
– Не бесись! Нет здесь лампы!

– А где же она?!

– Где, где, - трет метеоролог лоб, - если б я знал... Давай-ка подумаем... Для чего Земсков убил Бахова? Если он его, конечно, убил... Предположим, что убил.