Пути и судьбы

Если бы найти какую-нибудь возможность хоть на неделю съездить к Анне, поговорить с нею, успокоить. Она честная, умная женщина, добрый и верный друг. Он всегда ценил эти черты ее характера и в трудные минуты не раз обращался к ней за помощью. Она и теперь поймет его и простит.

А не попросить ли приехать самоё Анну? Вдвоем будет легче решить. Может быть, вместе они и найдут какой-нибудь выход? Но это почти невозможно. Ну, скажем, она приехала. Что дальше? Где он ее примет, где устроит? В гостинице? У себя? И что скажет на это Лена?..

2

Зазвонил телефон.

Лена отложила книгу и поспешила к аппарату.

Звонили из клиники. Дежурная спрашивала профессора. Узнав, что его нет дома, она попросила передать, что на его имя получена телеграмма.

По просьбе Лены дежурная вскрыла телеграмму. В ней говорилось: «Едем, встречай, Анна».

Поблагодарив дежурную, Лена задумалась: «Анна?..» Кто бы это мог быть?..

Она перебрала мысленно всех знакомых ей Анн. Их было всего пять, и ни одна из них не могла прислать такой телеграммы.

«Едем, встречай…» Нет, это какая-то новая Анна, видимо, ей неизвестная. Может быть, это одна из товарок Микаэла по институту? Или жена, мать, сестра какого-нибудь фронтового приятеля, родственница больного, которого везут на операцию? Возможно… Но что значит «встречай»? И почему эта таинственная Анна, если она действительно родственница одного из фронтовых товарищей Микаэла, посылает телеграмму в адрес клиники? Разве у него нет семьи?

Микаэла все не было — он в этот вечер делал доклад на Ученом совете, — и Лена позвонила в институт. Заседание еще продолжалось. Когда оно кончится, было неизвестно.

Вернувшись в спальню, она опять взяла в руки «Мартина Идена». Прочла полстранички и ничего не поняла. Перечитала вновь, более внимательно, но мысли по-прежнему разбегались и путались.

«Я просто устала», — подумала она, закрыла книгу и прилегла на кушетку. Зажмурила глаза, попыталась ни о чем не думать. Но из головы все не выходило: «Анна»…

«Едем», — значит, не одна. «Встречай!» Какая самоуверенность! Сама Лена, зная характер мужа, не решилась бы дать ему такую телеграмму.

А эта не стесняется — «встречай!» Скажите, пожалуйста…

Лене не хотелось думать о чем-нибудь плохом. Она была почти уверена, что все это не более как глупое недоразумение, которое очень легко разъяснится. И все же она продолжала тревожиться.

А Микаэл как назло задерживался. Пришел бы уж поскорее, посмотрел на нее со своей обычной грустной улыбкой и спокойно сказал: «Ну, как же ты не помнишь, ведь это та самая Анна…»

Но — какая, какая Анна?.. Лена мучительно напрягала память, стараясь разрешить загадку. Лишь бы Микаэл не подумал, что она ревнует… Только этого недоставало — ревновать Микаэла! С каких это пор? Не с того ли дня, когда он получил степень доктора медицинских наук? Это он каждый день должен благодарить бога за то, что встретил Лену, родные которой помогли ему выйти в люди. Ведь когда он женился, у него приличной смены белья не было. И не прав ли был Ерванд Якулыч, когда говорил про Микаэла: «И пузо наел, и штаны надел».

А теперь что? Теперь можно и позабыть о том, что это Ерванд Якулыч вытащил его из паршивого домика в поселке и поселил в приличной комнате. Нет, я его заставлю вспомнить, кто его сделал человеком!

Лена поглядела на часы. Было около десяти. Не зная, чем занять себя, она прошла в кабинет Микаэла и зажгла лампу на его письменном столе, заваленном книгами, журналами, рукописями. Каким он стал неаккуратным! Прежде он не ложился спать, не приведя свой стол в порядок. А теперь? Поглядите-ка! Просто стыдно, если кто-нибудь увидит…

Лена начала поспешно прибирать на столе: стерла пыль, уложила книги, бумаги, письма — она знала, что воскресные утра муж посвящает личной корреспонденции.

Микаэла все не было.

Только ученые способны, увлекшись спором, часами просиживать в табачном дыму. Теперь и Микаэлу придется привыкать к этим нудным заседаниям. А ведь раньше он просто ненавидел все эти сессии и конференции. считая их одной потерей времени.

Придя домой, усталый и разбитый, он тяжело опускался в кресло и говорил:

— Опять заседали, Лена…

В такие дни он нередко отказывался от ужина и, прикрыв глаза, долго молча просиживал в кресле.

Лена не могла забыть, как однажды, вернувшись домой после каких-то собраний и заседаний, Микаэл решил пойти с нею в театр.

— Пойдем, немного рассеемся, — сказал он, — голова просто раскалывается…

Увы, к его глубокому разочарованию, спектакль начался… с заседания научного совета геологов.

— Нет, это уж слишком, — буркнул раздосадованный Микаэл, поднимаясь с кресла. — Пошли…

Лена, конечно, и не пыталась его удерживать.

3

Трудно сказать, что было тому причиной — годы, долгая разлука или возраст, но Микаэл очень изменился. Правда, он и теперь был предупредителен и вежлив с Леной, никогда не выражал никакого недовольства и не позволял себе грубости, но он будто и не замечал ее. Просиживая целые вечера в полумраке своего кабинета, где приятный, мягкий свет лампы падал только на лежавшие перед ним бумаги, он, казалось, совсем забывал, что в комнате рядом есть живой человек. Неужели его настолько увлекает работа, что он забывает обо всем окружающем.

Прождав час-другой, Лена вставала и, подобрав полы просторного бархатного халата, па цыпочках подходила к полуоткрытым дверям кабинета.

Вот за столом, опершись о него локтями, сидит Микаэл. Перед ним груда бумаг, писем, газет, фотографий. Кажется, он даже не читает, а просто блаженно купается в холодном белом пламени этого бумажного хаоса. Его лицо светится счастьем и покоем. Любопытно, о чем он думает в долгие часы этого неподвижного бдения?

Дерзкое желание овладевает Леной. Ей хочется неслышно проскользнуть в комнату, подкрасться к мужу, внезапно запустить пальцы в его густые, недавно еще черные, а теперь полуседые волосы, потом переворошить все бумаги на столе и с хохотом убежать. Убежать, с головой забраться под одеяло и затаив дыхание ждать. Он начнет искать, долго искать ее, а когда найдет, она поймает его за руку и больше от себя не отпустит. Что в этом плохого? Ведь можно хоть однажды нарушить привычный строгий порядок!

Но Лена только мечтала об этом. Она прекрасно знала Микаэла. Он не рассердится, не упрекнет ее, а лишь посмотрит снисходительно, как взрослый на расшалившегося ребенка, и примется терпеливо приводить в порядок свой стол.

— Ведь мы уже не дети, Лена, а серьезные люди, — скажет он спокойно, — как тебе не жалко времени…

Ах, эта серьезность, эти разговоры о потерянном времени! Просто невыносимо. До смерти надоели все эти бесконечные рамки и ограничения. Так не сядь, этак не встань, то прилично, что неприлично. Каждый свой шаг, каждый жест надо тридцать раз обдумать, каждое слово взвесить, потому что одно не к лицу серьезному человеку, другое не по возрасту, третье не по положению. Говорить надо так-то, а смеяться так-то…