Пьяная Россия. Том второй

И продолжил, возбужденно притоптывая:

– На медовый месяц мы съездим к моим родственникам, на Украину. Они славно кормят! У них свой дом, куры, свиньи.

– Свиньи? – спросила девочка, озорно подмигивая Налимову.

– Не перебивай, Хавронья, – категорично велел Налимов.

– Мою дочь Мариной зовут, – сухо заметила Валентина, – и как ты собираешься жениться, если сегодня меня даже с днем рождения не поздравил?

– А у тебя день рождения? – с воодушевлением воскликнул Налимов. – Что же ты не сказала?!

– Я должен купить тебе подарок, говори, в чем ты нуждаешься?

И Налимов пустился в долгие объяснения о том, как ему дарят ненужные подарки, и он просто вынужден эти самые подарки передаривать.

– А вы подарите ей кастрюлю! – съязвила Марина.

– Хорошо, – и Налимов, не заметив язвительного тона девочки, выскочил за дверь.

В гипермаркете он с удивлением обнаружил, что качественные кастрюли стоили довольно дорого, дешевые же покупать ему было как-то неудобно, что о нем подумает невеста. И рассудив разумно, Валентин Михайлович купил торт и бутылку шампанского.

– А где кастрюля? – сразу же спросила Марина. – О, и торт йогуртовый, мама такие терпеть не может, а шампанское, конечно же, кислое!

На что Налимов не ответил, а одарив девочку злобным взглядом, заметил, сквозь зубы:

– А все-таки, это подарки!

И расплывшись в льстивой улыбке, направился к Валентине.

Но не успел и пары слов сказать, как она указала ему на дверь:

– Уходи!

– Как понять? – растерялся Налимов.

– Уходи, пожалуйста, и больше не приходи! – настаивала Валентина.

– Но, я принял решение, – недоумевал Налимов, отступая, – мы поженимся и переедем ко мне, а Хавронью, то есть, Марину…

Быстро поправился он и, сложив губы трубочкой, свистнул:

– На фиг! Она останется здесь!

– Это моя дочь! – рассердилась Валентина. – Она школьница, пошла в девятый класс! И, что значит, на фиг? Бессовестный ты человек, я люблю свою дочь, она – моя семья! А ты, на фиг?

– У нас еще и кот есть! – сунула под нос Налимову пушистого кота, Марина.

– Кошек не люблю, они гадят и противно пахнут! – отшатнулся Налимов.

– И кота на фиг? – поинтересовалась Марина.

– На фиг! – свистнул Налимов, упираясь спиной в двери.

– А может, это вас надо послать на фиг? – спросила серьезно девочка.

Налимов растерялся и поглядел на девочку. Она не преминула насмешливо высунуть язык:

– А торт у нас уже есть и, между прочим, мамин любимый, шоколадный! И разрешите полюбопытствовать, мистер обжора, на сколько лет вы старше моей матери?

– На сколько? – машинально переспросил Налимов, прижимая к груди йогуртовый торт и бутылку шампанского. – Если тебе лет сорок.

– Сорок исполнилось сегодня, – кивнула Валентина.

– То, – он неуверенно взглянул на женщину и выскочил за дверь.

Вслед ему раздался насмешливый хохот Марины:

– Очнись, дедуля!

Налимов прыгнул за руль своей иномарки, но торт с шампанским не позабыл аккуратно положить на соседнее сидение автомобиля.

Долго глядел на ярко освещенные окна квартиры Валентины и наконец, фыркнул:

– Вот и ладно, вовремя ситуация разрешилась.

В тот же день, у себя дома, он съел йогуртовый торт и выпил все шампанское.

8

Ночью Налимову снился сон.

Ему снилась полутемная контора, где он за гроши вкалывал обыкновенным писцом. Тщательно выводил буквы и слова, переписывая набело чьи-то каракули.

Почерк у него был каллиграфический. Он использовал остро заточенное перо и чернильницу. Отец Николай Проскудин был тут же. Добродушный и веселый управляющий, однако, какой-никакой, но начальник над Налимовым, не успел Валентин Михайлович удивиться этому обстоятельству жизни, как дверь распахнулась и вошла она, Валентина, одетая весьма элегантно и богато. В глазах ее блестела гордость и понимание всей значимости своего положения.

– Эй, человек! – властно позвала она, указывая кружевным зонтиком на Налимова. – Ступай во двор, помоги барину, живо!

И Налимов, чувствуя робость и одновременно восторг в душе, склонился в низком поклоне перед красивой хозяйкой, послушно выскочил прочь, из конторы.

На улице, узкой и окаймленной с обеих сторон белыми трехэтажными домами, он огляделся. Дамы, вышедшие на прогулку, в строгих длинных платьях, прикрываясь легкими зонтиками от солнца, парами, неторопливо прогуливались по деревянным тротуарам.

Мимо пронеслась карета с откидным верхом и два господина, приподняв над головой шляпы, поклонились хозяину Налимова и мужу хозяйки.

– Долго ли ты собираешься, рот разевать? – спросил он у Налимова и указал на корзинки, аккуратно прикрытые крышками.

Корзинки, одна подле другой, громоздились у его ног.

– Погрузи-ка все это! – и указал на место позади кареты.

– Смотри, укрепи, как следует! – раздраженно велел хозяин, он же Щербаков Павел Иванович.

Налимов бросился исполнять.

– Папенька, – выпорхнула с крыльца конторы Марина, она же Хавронья и засмеялась, демонстрируя отцу перепачканные чернилами пальцы, – полюбуйтесь, как я ручки свои испачкала.

– Милая ты моя! – залюбовался Щербаков, разнежившись, но заметив остолбеневшего Налимова, строго прикрикнул:

– Человек, знай свое место!

И Налимов, поспешно поклонившись, взялся за корзины.

Валентин Михайлович проснулся с бьющимся сердцем. Долго глядел в потолок, наблюдал за сумеречными тенями, двигающимися хаотично и непредсказуемо по всему пространству темной комнаты.

Наконец, вздохнул и, стараясь избавиться от ясности увиденного сна, сел, глядя перед собой.

– А, что если ученые изобретут прибор, способный вернуть память о прожитых жизнях? – потрясенно промолвил он. – Ведь этак можно будет не составлять завещания, не маяться с предприимчивыми детками, зачем, все равно мне же и отойдет!

И он оглядел свою комнату придирчивым взглядом.

– Впрочем, экономика, религия, всякие моральные ценности полетят тогда к чертовой матери! Человек умер и, родившись на соседней улице, возвратился к себе домой. Но тут возникает вопрос, – вскочил Налимов, подходя к окну, – если Щербаков был богатеем в прошлой жизни, к тому же, женатым на Валентине, а я всего лишь бедным писцом, слугой его, то должен ли я, снова становится его слугой и должна ли Валентина опять выйти за него замуж?