Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна

Незаметно ушли слуги. Исчез Дюпон. Где-то в отдалении ржали кони, лаяли собаки, над головами запели птицы. Тень от высокого дерева уползала с поляны, открывая дорогу ослепительным лучам солнца. Марго сняла шляпу, ее пышные волнистые волосы рассыпались по плечам. Король глядел на нее с таким восторгом, что она, смутившись, отняла руки, которые он время от времени нежно целовал. Тогда он приник к ее коленям. Его горячие губы жгли ее кожу сквозь легкий шелк амазонки. От смущения она затараторила, описывая чопорный Мадридский двор, а он смеялся и воровато утыкался своим длинным бурбонским носом в ее колени, еще по-девичьи угловатые, и с жадностью ловил раздувающимися ноздрями божественный запах от смеси флорентийских духов, свежей травы и того неподражаемого аромата, который источает разгоряченное девичье тело, ощущая с упоением, как вздрагивает еле заметно девушка от каждого его прикосновения.

Ему никогда еще не было так хорошо. Хотелось бесконечно ласкать, поглаживать, целовать эти податливые колени, зная, что девушка, в отличие от многочисленных прелестниц Лувра, не посмотрит на него с плохо скрытым презрением, если он, погладив и повздыхав, не сделает больше никаких поползновений. И в то же время его пьянила мысль, что, возможно, в нем вот-вот проснется желание и тогда, стоит ему только протянуть руку, он сможет сорвать этот прелестный, еще только распускающийся бутон. Он не торопился, продлевая упоение, подсознательно применяя самую изощренную тактику приручения взволнованного и жаждущего быть прирученным зверька.

А Марго не понимала, что с нею происходит.

Такого еще никогда не бывало. Невероятная истома разливалась по всему телу от мягких, легчайших прикосновений рук и губ короля. Его горячее дыхание, проникая сквозь тонкий шелк, бередило, а в голове мелькали обрывки рассказов более опытных монастырских воспитанниц вперемешку со сценами из романов, украдкой прочитанных в обширной библиотеке дворца ди Лима, и ночных смутных видений. Голова короля все глубже погружалась в складки ее платья. Ей захотелось взлохматить еще недавно безупречно уложенные волосы и прижать к себе его голову.

Только дьявол мог так изощренно слить испанскую и буйную южно-французскую кровь и влить эту горючую, воспламеняющуюся, как ямайский ром, смесь в жилы юной девушки, давно созревшей для плотской любви под жарким солнцем ее второй родины. И более того, подсунуть ей в качестве искусителя не наглого покорителя женских сердец, луврского кавалера, а робкого, стеснительного с женщинами короля…

Глава 19

Герцогиня ди Лима взвилась от бесцеремонных слов короля, сказанных ей утром, как породистый конь от удара хлыста.

Она второй день не находила себе места от душившей ее ярости. Мрачная и оттого подурневшая, она отвратительно провела ночь на плохо взбитых подушках, брошенных прямо на ковер. Мысли о неслыханном оскорблении, нанесенном ей каким-то жалким мушкетеришкой, который осмелился отвергнуть ее благосклонность, не давали покоя. Так нагло повести себя, ускакать после того, как она позволила ему пламенные объятия и поцелуи! Она кусала ногти от бешенства, тем более яростного, что с каждой минутой понимала: она все сильнее и безнадежнее влюбляется в этого наглеца, бабника, избалованного вниманием первых красавиц двора! Никогда и никто еще не посмел так пренебречь ею! А тут еще и король, столь явно отдавший предпочтение этой тихоне Марго. Сегодня утром она просто взвилась, как породистая кобыла от удара хлыста, когда Людовик недвусмысленно велел ей уйти.

За время охоты герцогиня дважды осмелилась прервать нежный дуэт Людовика и племянницы и просить, ссылаясь на нездоровье, разрешения покинуть охоту и вернуться в Париж. Но король только отмахивался, отлично понимая, что если он разрешит герцогине уехать, ему придется отпустить с ней и Марго.

Черт бы побрал его столь несвоевременное и непредусмотренное хитроумными планами мадридских политиков увлечение!

А солнце тем временем неуклонно поднималось в зенит, напоминая, что время приближается к полудню, третьему полудню этой бестолковой, ужасной, бессмысленной охоты.

Главный ловчий, сияя самодовольством, вывел пеструю нарядную толпу благородных охотников к просторной поляне, застланной поистине гигантским ковром. Белоснежные скатерти, в продуманном беспорядке разбросанные по ковру, были уставлены серебряными и золотыми приборами, повсюду стояли корзины с бутылками вина, и лежали охапки только что срезанных роз.

Наградой ловчему были аплодисменты. Даже король, подъехавший к поляне верхом в сопровождении мадмуазель де Отфор, соизволил выразить удовлетворение. Он спрыгнул с коня и приблизился к мадемуазель. Она скользнула с седла прямо в крепкие руки короля, и при этом ее щечка коснулась щеки короля. Мимолетная ласка, словно молния, пронзила обоих, он задержал Марго в объятиях, что не укрылось от внимательных взоров придворных, и бережно поставил на землю.

Людовик сделал несколько шагов вдоль опушки, его взгляд отыскал в центре ковра некое подобие возвышения, образованное взбитыми подушками, представил себе, как он будет на протяжении несколько часов сидеть в центре любопытных взоров подданных, подозвал главного ловчего.

— Все, что вы подготовили, граф, великолепно. Но, видите ли, мне бы хотелось… — король замялся, не зная, как выразить то, что он хотел сказать, и растерянно посмотрел на Марго.

Главный ловчий перехватил этот взгляд, мгновенно истолковал его, поклонился королю и решительными шагами пошел туда, где высокие кусты отделяли от большой поляны небольшую тенистую лужайку. Там он огляделся, хлопнул в ладоши и отдал негромкое приказание подбежавшим слугам.

Пока король ополаскивал руки в серебряной миске, пока, улыбаясь, помогал умыться Марго, и даже галантно протянул ей полотенце, прелестную лужайку успели подготовить к королевской трапезе: застлали ковром, уложили на него белые скатерти, уставили изысканными блюдами, в серебряном ведерке со льдом принесли пару бутылок игристого вина из Шампани.

Поблагодарив ловчего, король провел Марго на преображенную полянку.

Герцогиня ди Лима бесцельно бродила вокруг большого ковра, поглядывая в сторону соседней лужайки. Место, выбранное для Людовика главным ловчим, слишком напоминало альков, чтобы можно было пройти туда без приглашения короля. А Людовик с истинно королевской невозмутимой небрежностью не реагировал на все ее попытки обратить на себя внимание, как она не крутилась, задевая ветки в окружающем полянку кустарнике. Он никак не замечал прекрасную испанку, увлеченный беседой с Марго.

В конце концов герцогиня потеряла надежду получить приглашение короля к завтраку, презрительно усмехнулась, вздернула высокомерно подбородок, будто не она только что вела себя, как последняя втируша, и оценивающим взглядом обвела, выбирая для себя место, большую поляну, превратившуюся в огромный обеденный стол, за которым, наподобие римлян, возлежали придворные.

Ее внимание привлекла живописная компания молодых кавалеров, окруживших герцогиню де Шеврез. Кто-то полулежал в ногах весело смеющейся Мари, кто-то склонялся над ней с салфеткой в руке, изображая слугу, а рядом сидел красавец де Шатонеф, доверенный человек кардинала, член Государственного совета, хранитель государственной печати и, как шептались придворные, любовник Мари. Сама де Шеврез, всегда выезжающая на охоту в мужском костюме и, надо признать, носившая его с превеликим шармом, полулежала в вольной позе, подогнув под себя ногу и опираясь на локоть.

Ди Лима решительно направилась, лавируя между дамами и кавалерами, к своей единственной хорошей знакомой при французском дворе.

— Я хотела бы посплетничать с вами, — сказала она непринужденно де Шеврез по-испански.

Белокурая герцогиня бросила внимательный взгляд на черноволосую герцогиню.

— Господа, я вас не смею задерживать, — сказала она окружающим ее кавалерам, и они покорно удалились.

— К вам это тоже относится, мой друг, — мило улыбаясь, сказала она де Шатонефу.