Пять поэм

Поездка Хосрова в Исфахан за Шекер

Хосров приезжает в Исфахан и пирует там. Исподволь он узнает, где живет Шекер. Ночью, без свиты, с одним рабом он отправляется к ней в сад и пьет с ней вино. Шекер обманывает Хосрова — посылает на его ложе рабыню, очень похожую на нее, затем, наутро, беседует с этой рабыней, потом идет к нему сама. Она говорит Хосрову, что у него дурно пахнет изо рта, что она не может быть с ним и велит ему год есть чеснок и лилии — средство от этого порока. Черен год она принимает излечившегося Хосрова. Тот упрекает ее за распутство. Шекер отвечает, что она девственна. Она всегда подсылала захмелевшим гостям вместо себя рабыню.

Расспросы Хосрова о Шекер и его сватовство

Исфаханские вельможи удостоверяют Хосрову невинность Шекер. Хосров сочетается с ней браком и едет с ней в Медаин. Вскоре он пресыщен Шекер и вновь тоскует о Ширин. Следует тонкая игра слов: «Шекер» — значит «Сахар», «Ширин» — «Сладостная». Хосров пресыщен чистым сахаром, слишком грубым наслаждением, и стремится к духовной сладости. Следует внутренний диалог Хосрова, которого обуревают противоречивые чувства. Ему то хочется сближения с Ширин, то он решает дальше терпеть разлуку, то он жаждет снова оскорбить, даже прибить любимую. Свою тайну он никому не может доверить. Кончается глава рассуждением Низами о необходимости хранить тайны:

Про тайну каждую, все оглядев кругом, Так с другом говори, как говоришь с врагом.

Таким образом, здесь снова повторяется один из мотивов «Сокровищницы тайн», характерный для суфийской поэзии.

Одиночество Ширин и ее стенания

Хосров отнимает у Ширин ее последнего утешителя — Шапура. Ширин одна. Ночь кажется ей бесконечной. Она призывает настуиление утра.

Восхваление утра

После тяжкой ночи наступает прекрасное утро. Таким утром нельзя удержать в душе молитву, она сама рвется к небу.

Ширин возносит хвалу Богу

Лишь утро в золото все в мире обратило, Отвергла и Ширин сребристые белила. Она терпением раскрыла птиц крыла; Петух терпения пропел, что тьма ушла. И в келейке к земле она склонилась ликом, Припомнив в должный час о господе великом. «Творец! И ночь мою преображая в день, Меня, как целый мир, ты радостью одень. Освободи, господь! Я сжата тесным горном, Пусть я блесну, как лал, забыв о камне черном. Всегда откликнуться молящим ты готов, Услышь, о господи, и мой молящий зов. Без меры стражду я! Нет сил моих! О боже! Ты помогаешь всем — так помоги мне тоже! Клянусь потоком слез всех брошенных сирот И горем стариков, что в скорби сжали рот, Клянусь покоем всех скитаться обреченных, Клянусь покорностью в колодцы заключенных, [233] Клянусь моленьями под сводами суда, Клянусь я стоном злых, горящих от стыда, Клянусь я истиной и тем стихом Корана, Которым лечится души болящей рана, Клянусь я верою, что праведным дана, И тайной, что тобой пророкам вручена, Клянусь я бедными, что к нам не тянут руки, Клянусь увечными, что стойко терпят муки, Клянусь я путником, что скорбью обуян, И тем покинутым, чей скрылся караван, Клянусь я пламенем, укрывшимся за тканью, [234] Клянусь я всем, что нам твоей дается дланью, Клянусь я верой жен, склоненных пред тобой, И каждою в твой слух проникшею мольбой, Клянусь я возгласом последнего взыванья, Клянусь я именем, что вне истолкованья! О, сжалься, господи! Я жду твоей руки,— Из омута беды меня ты извлеки. На голове моей, создатель, каждый волос К тебе бы воззывал, когда б имел он голос. Нет, я не подняла до слуха твоего Из тьмы достойных слов еще ни одного. Хотеть постичь тебя! О, немощность хотений! Ты существуешь, ты! А все иное — тени! За пологом небес ты светишь. Ты — един. Ты свода синего творец и господин. Где грани для тебя, творения начало? Познанье никогда об этом не вещало. Ты продлеваешь дни, ты сделал смертной плоть, Что хочешь, соверши, ты знаешь все, господь. Хоть все, что ты пошлешь, пусть и несчастий стаю, На жизнь я и на смерть, создатель, принимаю,— Но все ж я немощна, больна душа моя, Дай муки только те, что вынесла бы я. Я в странствии земном все не сыщу дороги, Но, не сыскав, дождусь благой твоей помоги. Мне ниспошли дары былых твоих щедрот: Я обретала их вблизи твоих ворот. Что скрою от тебя? Печаль моя — бескрайна. Как тайну утаить? Все для тебя — не тайна». Затем, что дух Ширин совсем не знал о зле, И вся она, моля, лежала на земле,— Ее утешил бог, к ней опуская вежды, И дал железный ключ, ключ от ее надежды. И радости Ширин расцвел румяный куст, И вновь был сладок лал ее сладчайших уст. Горячих слов ее жар долетел к Парвизу, — Как небо, сердце в нем кружилось кверху-книзу.

233

…в колодцы заключенных… — то есть заключенных в тюрьму. Восточная тюрьма — зиндан, колодец, сужающийся кверху.

234

Клянусь я пламенем, укрывшимся за тканью… — то есть клянусь богом. Бог скрыт всем материальным началом в мире, как свет свечи скрыт плотной тканью занавеса — обычный суфийский образ. Молитва Ширин построена как мусульманская, хотя Низами, в соответствие с историей, считает своих героев зороастрийцами. Однако же любой бейт этой главы может быть объяснен и как немусульманский («стих Корана» — «чудо» и т. д.).

Поездка Хocpoвa к замку Ширин под предлогом охоты

Хосров отправляется на охоту и едет по направлению к замку Ширин, На привале он пирует со своими приближенными и, возбужденный вином, скачет к замку Ширин, узнав об этом и боясь позора, приказывает запереть ворота замка. Хосров разгневан, но он просит Ширин о встрече. Ширин распоряжается разбить для Хосрова шатер у стен замка и передает ему, что поднимется на крышу дворца и там будет слушать его речи.

Свидание Хосрова с Ширин

Узрев Луну, что свет простерла по округам, Для тополя сего он сердце сделал лугом. Увидел гурию, что здесь, в земном краю, Ворота заперла, как гурия в раю. Увидев светлый ум, готовый к обороне, Чуть не повергся в прах сверкающий на троне. И с трона он вскочил, чтоб вмиг облобызать Пред ней свои персты, — и сел на трон опять. С мольбой о милости он к ней приподнял длани; Он осыпал ее сластями пожеланий: «Как тополь, ты стройна, юна и хороша. Да будет радостна всегда твоя душа! Твое лицо — заря; с ним блещет вся природа, Ты — стройный кипарис, опора небосвода. От свежести твоей во мне весенний свет. Поработил меня учтивый твой привет. Ты ткани и ковры постлала по дорогам, И мчался я к тебе, как будто бы чертогом. Ушных подковок лал, исполненный огня, Дала ты для подков мне верного коня. За ценным даром вновь я одарен был даром; От жарких яхонтов мой лик пылает жаром. Ты — россыпь радостей! Как лучший дар возник Передо мной твой лик! Да светится твой лик! Я — молоко, ты — мед. Твои усладны речи. И выполнила ты обряд почетной встречи. Но для чего врата замкнула на замок? Ошиблась ты иль здесь мне что-то невдомек? Меня назначила ты в плен земле и водам — Сама же в высоте явилась небосводом. Но я не говорил, что, мол, вознесена Хосрова мощь над той, что светит, как луна. Нет, я ведь только гость. Гостей приезжих взоры Не упираются в железные затворы. Опасным пришлецом могу ли быть и я? Ведь для меня лишь ты — источник бытия! Приветливых гостей, приблизившихся к дому, Высокородные встречают по-иному».

Первый ответ Ширин Хосрову

Ширин, объясняя свои поступки Хосрову, ведет хитрые речи. Унижая себя перед великим шахом, она корит опьяненного вином Хосрова, примчавшегося к замку, не боясь ее опозорить, «как сокол за куропаткой». вместо того чтобы почтительно прислать сватов к своей любимой. Она упрекает Хосрова за брак с Шекер, повторяя уже бывшую выше символическую игру слов: «Ведь Сахар, шаханшах, у Сладости во власти». Далее Ширин требует от Хосрова верности ей одной, возвышенной любви, внимания, нежности, подвигов. Она не хочет стать лишь его забавой. Глава кончается бейтом:

Ты только пировал, свой кубок сжав рукою, Когда Шапур творил, Ферхад гремел киркою!

Первый ответ Хосрова Ширин

Хосров говорит о своей любви, о тоске по Ширин, молит простить ему заблуждения, не гнать его. Он предавал свою любовь ради власти, теперь же любовь ему дороже царства.

Второй ответ Ширин Хосрову

Ширин призывает Хосрова отбросить тщеславие и кичливость и избрать иной путь — путь любви. Сама она закалила свою любовь в одиночестве, в горном замке, отказавшись от власти. Она говорит далее, сколь она еще прелестна, сколько в ней страсти, и… гонит Хосрова. Глава кончается бейтом:

Иди прямым путем, ведь на кривом пути Тебе от рук моих лишь гибель обрести.

Второй ответ Хосрова Ширин

Хосров с нежностью говорит о прелестях Ширил, но упрекает ее в себялюбии. Он молит ее снизойти к нему, быть милосердной. Он отказывается уйти.

Третий ответ Ширин Хосрову

Ширин упрекает Хосрова за то, что он стремится удовлетворить лишь свои желания, не думая о ее желаниях. Она требует, чтобы он отказался от Шекер, если он хочет Ширин. Она говорит, что ее страсть к Хосрову уже отпылала, что ей унизительно отбивать его у соперниц. Она прощается с Хосровом, немного медлит, но все же уходит. Хосров молит ее вернуться, и она снова выходит на крышу.

Третий ответ Хосрова Ширин

Хосров вновь обращается к Ширин с нежными мольбами, просит ее смириться. Если же она по-прежнему будет такой гордой, он уйдет — его ждут пиры, Шекер.

Четвертый ответ Ширин Хосрову

Ширин по-прежнему ведет гордые речи. Она просит Хосрова удалиться. Сейчас не время для свиданья, потом, возможно, она вновь позовет его.

Четвертый ответ Хосрова Ширин

Хосров униженно молит Ширин впустить его — надвигается ночь, идет снег, пусть она хоть пожалеет шаха! Но если она так боится своей страсти, что не решается впустить его даже в преддверье, то пусть ото будет любовное свиданье, лукавит Хосров. Если же она останется непреклонной, то пусть пеняет на себя, ей же будет хуже. Хосров может найти и лучшую, чем она.

Пятый ответ Ширин Хосрову

Вновь Сладкая велит скитаться по местам, Где зреют финики, благим своим устам. С жемчужин, приподняв два рдеющие лала, Она жемчужины и лалы рассыпала. И молвила она: «О юный царь, чей трон Так блещет! Твой венец! Всех озаряет он! Твой стоек царский стяг! Твои так стойки ноги. Как длань твоя — твой меч, необоримый, строгий. Одев твой мощный стан, горда твоя каба. Пред властью рук твоих стрела судьбы слаба. В друзьях будь счастлив ты, от горести далече,— Горбатый свод небес твои поддержат плечи». И следом, распалясь, вся пламенем полна, «Гордец воинственный! — промолвила она.— Ты шах, так уходи, тебе присуща слава. А вся игра в любовь для шаха лишь забава. Влюблен лишь тот, пред кем в обители земной И небо и земля — в единственной, в одной. Не упрекай меня влюбленностью Ферхада,— Скитальца мертвого с печалью помнить надо. Ферхад, чей жаркий дух и скорбен был и сир, Лишь брат названый мой, наш посетивший мир. Для глаз его была я лишь подобьем духа, Лишь только голос мой его коснулся слуха. От Сладкой горечь знал. Но запах горьких трав Он пил, как аромат, а не как дым отрав. Я сладкому огню речей его внимала. Подобных ты не знал: речей подобных мало. Приятней мне шипы из розовых садов, Чем пышный кипарис, не знающий плодов, На ложе каменном я лучше бы лежала, Чем видеть недруга хоть с золотым кинжалом. Дай медный мне браслет. Не нужен мне огонь, Что, плавя серебро, сжигает мне ладонь. Нам дорог тот огонь, что осветит жилище,— Не тот, что обратит жилище в пепелище. Но коль упреками осыплешь ты меня,— То обвинителю я стану неровня, Порою поутру мы видим, — о, досада! — Порыв нежданных бурь унес листок из сада. Вот так унес меня порыв моей тоски. А ты сбирайся в путь! Увязывай тюки! Я вся в кольце огня; он вьется, вьется снова… Ты видишь? Так беги! Страшись огня такого. Что дивного: с небес несется камфора. [235] Вот и в моей душе холодная пора. Глянь: облако весь мир осыпать хочет солью. Ступай! Не сладостью являюсь я, а болью. Летучей мыши, царь, отраден мрак ночной. Будь соколом. В полет пускайся в час дневной. Они давно ушли — те сказки, что ты ведал. Они давно ушли — те ласки, что ты ведал. Уж ни шаира ласк в душе царицы нет [236] . А вот с арабского: уж ни крупицы нет, Не турок я, о царь! Я знаю речь араба. А злоязычья речь да козней — знаю слабо. Напал злословья мрак на дом, на кокон мой, А ведь коварен, верь, лишь черный локон мой. О царь! Твоей души бескрыла птица, ведай. Твоей души заря не разгорится, ведай. Со стражами веду иль с шаханшахом спор, Твой дротик будто бы дейлемский их топор. [237] Так собирайся в путь! Под эту сень не вступишь, Хоть молвил, что, любя, ты стал как тень, — не вступишь. О мощный! В жадности не следует коснеть. Для пищи ты ищи питательную снедь. Стяни потуже грудь, нет пользы в лживом стоне; На рот свой наложи печать своей ладони. Что соколы едят? Им лучшее дают, А падаль мерзкую — стервятники клюют. Немало я себе уже стяжала славы За то, что мне милы сладчайшие забавы: Одним печальных слез я в чашу лью струю. Мне соименную, другим я сладость лью. Да, я вода из роз, и я горька. Ну что же, Ведь в розовой воде всегда есть горечь тоже. Я крепче, чем набиз. Пригубишь — и беда! — Я с ног тебя свалю на долгие года. Коль создана Ширин для сладкого улова, Пусть горстку горечи ее содержит слово. Две сладости зараз? Не жди столь сладких дрем. Ведь финик — с косточкой, орешек же с ядром. Я не сродни ежам, не наношу увечья, И нежность спрятала в язвительную речь я. И финик прячется в шипах, и в камне — лал. Клад золотой не раз в развалинах пылал. Твоим вожатым будь терпение. Но все же С приниженностью пусть оно не будет схоже. Что сокол без крыла? Не вьется, хоть убей. И победит его ничтожный воробей. Отбившийся верблюд! Он и за мышью ловкой Пойдет безропотно, потянутый веревкой. Сражаешься со львом и не желаешь пасть? — Так обнажай клыки, раскрой пошире пасть. Собаки сцепятся, да вмиг оставят схватку, Увидев блеск зубов и зная их повадку». И поклялась она, взор поднимая свой, Всезрящим разумом, душою огневой, Предвечным куполом, высоким, бирюзовым, Истоком пламени и солнцем вечно новым, Всей райской красотой, всей прелестью небес, И каждой буквою всех, всех земных словес, Тем поклялась живым, кто будет жить вовеки, И тем взирающим, кто не опустит веки, Тем щедрым богачом, кто всю насытил тварь, Все души возрастил и всем живущим — царь: «Всевластный шах! Сдержу я слово обещанья: Я для тебя ничто — до нашего венчанья!» И отвратила лик, исполненный огня, Уже добытый клад рукою отстраня.

235

…с небес несется камфора. —То есть снег, он холоден, охлаждает страсти.

236

…ни шаира ласк… нет. — По-арабски шаир —буквально: ячменное зерно — название мелкой меры веса.

237

Твой дротик будто бы дейлемский их топор. — Дротик— оружие царей. Топор— национальное оружие придворной стражи, набиравшейся из племени дейлемцев, жителей области на севере Ирана.