Пятьдесят на пятьдесят
Шрифт:
– Почему ты не на работе? – спросил Луис.
– Я взяла на это утро отгул, – повторила Кейт.
Блок с Луисом обменялись взглядами, но ничего не сказали.
– А мы тут с Мелиссой просто говорили о древесине. Она собирается что-нибудь сегодня прикупить, чтобы сделать шкафчик. Ей самое время обзавестись хоть какой-нибудь мебелью.
– Мне много не нужно, – тут же вмешалась Блок.
Кейт улыбнулась. Подруга могла попросту купить любую мебель, но у Луиса заканчивались проекты. Изготовление шкафчика заняло бы его как минимум на пару недель.
– Твой отец сказал мне, что ты представляешь интересы Александры Авеллино, – сменила тему Блок.
– Ой, да нет, ее интересы представляет наша фирма. Я просто в команде.
Прежде чем Кейт успела закончить, как у нее задрожала нижняя губа. Отец инстинктивно потянулся к ней, коснулся ее руки, и события последних нескольких дней посыпались из нее как из дырявого мешка. Правда, она так и не осмелилась сказать отцу, что подвергается сексуальным домогательствам со стороны своего босса. Луис хранил дома несколько пистолетов, на один из них даже имелась лицензия. И он был нью-йоркским копом старой закалки, так что вполне был способен объявиться на пороге у Леви, ткнуть ему в рожу стволом тридцать восьмого калибра и напомнить наглецу о кое-каких правилах поведения.
Кейт рассказала им об утренних событиях и угрозах Леви. Отец отвернулся, постукивая правой подошвой по полу. Она увидела, как Блок нетерпеливо подалась вперед.
– Он назвал тебя малышкой? О, какая прелесть… А ты что ему ответила? – спросила та, упершись локтями в стол и даже вытянув шею, чтобы не пропустить ни слова из той потрясающей тирады, которую, по ее мнению, явно выдала Кейт в ответ на «малышку».
Но та лишь покачала головой:
– Ничего я не ответила. Просто не смогла.
Явно не уловив суть истории, Блок на миг растерялась, а затем пристально посмотрела на Кейт – как будто пытаясь понять, что же случилось с ее подругой, которая умела осадить любого парня одним-единственным взглядом, а в споре на повышенных тонах всегда одерживала верх. В те дни Кейт была крепким орешком. Могла в случае чего вступиться и за Мелиссу, и уж точно не стала бы терпеть оскорблений, причем от кого угодно. Еще в раннем возрасте Кейт отлично умела ранить словами – они и были ее главным оружием.
Ее отец допил свой кофе и, стараясь по своему обыкновению избежать излишне серьезного или даже просто хоть в чем-то значимого разговора, предложил:
– Пойдем-ка покормим птичек.
Кейт последовала за подругой и отцом в мощеный дворик, где стояли две большие кормушки для птиц. На жердочке одной из кормушек сидел одинокий зеленый попугай. В Эджуотере такая картина не была чем-то из ряда вон выходящим. Это был один из довольно многочисленных здесь попугаев-монахов. Никто точно не знал, как и почему эти птицы вдруг стали гнездиться в Эджуотере – такие в Нью-Джерси в жизни не водились. Некоторые утверждали, будто бы они удрали из лопнувшего упаковочного ящика в аэропорту Кеннеди в шестидесятых годах. Однако никаких подтверждений тому не имелось.
Кейт помогла отцу наполнить кормушку семенами и орехами, которые он хранил в старом бочонке, а ее подруга наблюдала за обоими. Через несколько минут она произнесла:
– Мне пора бежать, Луис, – можно я заберу эти…
– Да, конечно, – отозвался тот, после чего засунул руку поглубже в бочонок и рылся в его содержимом, пока не нашел искомое. Когда он вытащил руку, в ней был желтый конверт с мягким наполнителем, который он и передал Блок.
– Это последние из денег твоего отца. Здесь всего пара штук. Надеюсь, они принесут тебе удачу, – добавил он.
Кейт отвела взгляд. Джерри Блок не был продажным полицейским, как кое-кто думал. Он просто отказался стучать на своих коллег-копов, замеченных во взятках и прочих злоупотреблениях, а поскольку наказывать было некого, руководство полиции Нью-Йорка решило повесить всех собак на Джерри. Остальные сотрудники отдела собрали тогда деньги для его семьи. Деньги наверняка были грязными, но попавшего в такой переплет Джерри это уже не волновало. Кейт всегда это знала, но теперь она была юристом.
Да еще судебным. Она была обязана сообщить об этом куда следует, но никогда бы этого не сделала. Ни за что на свете. Это было семейное дело.– Я сегодня же закажу доски в «Хоум Депо», – заверила Блок. – А вот за это – большое спасибо.
Луис лишь кивнул.
Кейт проводила подругу до входной двери.
– Это, конечно, не мое дело… – начала Блок, спустившись по ступенькам крыльца, и повернулась к Кейт: – Но ты заслуживаешь работать в этой фирме. Без дураков. Ты ведь Кейт Брукс из Эджуотера, штат Нью-Джерси!
Потом она вздохнула, покачала головой и добавила:
– Твоя мама такого не потерпела бы.
Кейт посмотрела, как Блок садится на мотоцикл, услышала, как взревел мотор, и проводила ее взглядом. Блок говорила мало, но стоило ей заговорить, как это стоило послушать. Слова подруги все еще осыпались вокруг Кейт, словно снежинки, и каждое из них было холодным и в то же время нежным напоминанием о том, что она все еще жива, что она настоящая и ощущает каждое мгновение этой жизни. Сокрушительная волна воспоминаний согнула ее пополам, так что ей пришлось упереться ладонями в поручень крыльца. Пришибла ее не боль, а стыд. Ей было стыдно за то, что она все скрывает – за то, что делает вид, будто все в порядке, за то, что ничего не говорит. Капая на выгоревшие серые доски, следы оставляли на них темные круглые пятна.
Кейт не плакала с тех самых пор, как умерла ее мать. За год до того, как Кейт окончила юридическую школу, у матери обнаружили рак. Давали той еще год. Покопавшись в интернете, Кейт нашла специалиста, который согласился повторно осмотреть мать и дать заключение. На следующий день после договоренности с этим онкологом мама объявила ей, что решила не ходить на прием – мол, такое случается, жизнь прожита и просто пришло ее время. Хватит с нее врачей. Сюзанна Брукс умерла за неделю до того, как Кейт окончила школу. Мама взяла с нее обещание не плакать во время церемонии, и Кейт сдержала его – все было выплакано еще за последние дни, и на похороны у нее просто не осталось слез. Она успешно сдала адвокатский экзамен, набрав в том году второй по величине балл среди всех экзаменующихся, и получила работу в «Леви, Бернард и Грофф».
Уже через месяц после начала работы ей пришлось связаться с парой онкологов, чтобы подготовить медико-юридическое заключение для дела о врачебной халатности, которое тогда вела фирма. Одним из них оказался тот самый специалист, к которому она записала свою мать. Они поговорили по телефону, и Кейт упомянула, что они уже общались.
– Да, я помню. Не стану делать вид, будто помню всех своих пациентов, Кейт, но ваших маму и папу я помню хорошо. Знакомая история. Страховые компании – самые отъявленные подонки на свете.
– Простите? Что-то я не пойму… Мама сказала, что просто не пойдет на прием.
– Нет-нет, они приходили и общались со мной. Я сказал вашей маме, что мы, скорей всего, сможем дать ей еще от трех до пяти лет с этим новым препаратом. Ее страховка его не покрывала, а лечение было очень дорогим. Я очень сожалею о вашей утрате.
– Чушь какая-то – у моего отца имелись кое-какие сбережения… У него были деньги на лекарства. Я знаю, потому что он оплатил мои расходы на обучение.
Внезапное осознание поразило Кейт, словно обухом по голове, и она быстренько свернула разговор, поблагодарив врача за потраченное время. А потом съездила домой, и ее отец во всем признался. Сюзанна не хотела, чтобы ее дочь обременяли студенческие долги, которые она никогда не сможет выплатить, и отец использовал семейные сбережения, чтобы оплатить обучение дочери в юридической школе. Деньги, которые у них были, деньги, на которые можно было купить лекарства, способные продлить жизнь ее матери, пошли на обучение Кейт. Они не могли позволить себе сразу и то и другое. Кейт была для своих родителей самым важным человеком на свете. На этом настояла ее мать.