Пятеро на леднике

— Ну вот и кончилась твоя практика, — сказал я.

— Да, а какую оценку ты мне поставишь за практику?

— Пятерку… по знакомству. Чтобы похвалилась там, в Ленинграде. Ведь скоро ты будешь в Ленинграде.

— Да…

— Я тоже приеду в Ленинград, когда кончится сезон.

— Ледник я никогда не забуду! — говорит Лиля. — А знаешь, ты поразил нас всех своим спокойствием. Мне говорил Александр Дмитриевич. А Мика прямо восхищался твоим мужеством, когда вы ходили вместе. Ты его спас.

— Я его не спасал.

— Нет, ты был на высоте!

Я чувствую, что обо мне начинают говорить тоном некролога.

— Вернемся на землю, — предлагаю я. — Я хочу приехать в Ленинград, Лиля…

— Хорошо.

— И увидеть тебя, Лиля.

— Вот отлично. Я тебя познакомлю с такими девочками! Чудо!

— Когда я приеду в Ленинград, я скажу тебе…

— А я тебе тогда отвечу: поищи себе другую! — говорит Лиля и смеется.

Я тоже смеюсь.

— Конечно, это очень просто, — говорю я. — Можно веселиться, вместо того чтобы плакать. Можно танцевать до упаду на четвертом этаже. Зачем думать о люстре у соседей внизу?

Музыка замолкает, я отвожу Лилю к тем двум геологическим девчонкам и подхожу к Александру Дмитриевичу.

— Знаете, все в жизни очень просто, — сообщаю я ему радостно. — Если не ладится с этой, нужно найти себе другую. Вообще все решается очень легко. Мы можем найти себе новых друзей… Муж может подобрать себе другую жену… Дети — других родителей — получше, значит! Смешно, а?..

Я хохочу, но Александр Дмитриевич хмурится.

— Знаете, все относительно согласно вашей теории! — уверяю я его.

— Чушь! — говорит он и сдергивает зачем-то свои очки. — Блистательная чушь!

Лиля поднимается и идет из комнаты. Мика выходит вместе с ней.

Я встаю, но Александр Дмитриевич хватает меня за руку и сажает обратно.

У него крепкая кисть, у Александра Дмитриевича. Он смотрит на мои «трикони» и говорит:

— А вы, кажется, обречены быть геологом всю жизнь.

— Да, несомненно, — соглашаюсь я и достаю из кармана пять кусков сахара. — Вот и сахар мне в поход.

Ночью мне снится, что я приехал в Ленинград и стою у какого-то памятника по колени в снегу. Громадные часы в небе показывают восемь вечера. В восемь назначено свидание. Я прошу памятник: «Пусть она не придет… Пусть она не придет…»

И я тороплюсь прочь по глубокому снегу, чтобы скорее уйти, чтобы дальше уйти… И когда я уже далеко, поворачиваюсь и бегу обратно по своим же следам и подбегаю к трещине, которой не было раньше. Я прыгаю, слышу звон колющихся сосулек и падаю, падаю в бесконечную ледяную стремнину…

Утром Лиля, академик и Мика собрались ехать на попутной машине в Ванч. Они уже оделись так же, как были одеты на леднике.

Машина стоит на дороге. Мы торопливо завтракаем в столовой, рюкзаки у дверей торопят нас.

В кузове машины полно рабочих-таджиков. Они улыбаются и с радостной готовностью помогают Лиле и Александру Дмитриевичу забраться в кузов. Мика лихо взлетает сам. Все трое, улыбаясь, смотрят на нас. Мы с Пайшамбе тоже улыбаемся и смотрим на них. При расставании нельзя молчать. И приходится говорить ерунду.

— Смотрите не вылетите из кузова… тут такая дорога…

— Ничего, уж коли бог миловал на леднике!.. — улыбается Александр Дмитриевич.

Начинает работать мотор. Нас обдает дымом. И мы все начинаем говорить быстро, одновременно, бестолково.

— Старик, помни: главный почтамт! — кричит Мика, и лицо его делается таким же восторженным, каким было, когда он только появился.

— Приезжай в Ленинград, приезжай обязательно! — кричит мне Лиля.

У меня отлегло от сердца, и я достаю из кармана эти злополучные пять кусков сахара и три успеваю положить Лиле в ладонь, когда машина трогается.

— Приезжай! — повторяет она.

— Привет Джохннамо! — кричат они уже для Пайшамбе и машут, машут нам.

Машина покачивается, накреняется, они все валятся, смеются, и громадные валуны заслоняют их от нас.

Мы с Пайшамбе возвращаемся в палатку. Сегодня Памир должен пригнать сюда наших лошадей, а завтра мы пойдем в новый маршрут.

ВОИНСТВЕННЫЙ ГОША Рассказ

В полдень ветер погнал по долине стада пыли. Солнце будто затянуло грязным войлоком.

Волоча за собой чудовищный пыльный хвост, во двор базы въехала машина нашей геологической партии. Машина привезла долгожданных баранов, и теперь мы сможем выехать из этого ада в горы. Мы вышли к машине.

В кузове над овечьими головами возвышалось незнакомое нам тощее существо в колпаке и в очках, с ружьем за спиной. Существо это спрыгнуло на землю и оказалось парнем лет девятнадцати, одетым в парусиновый костюм и босоножки. Прежде чем протереть глаза и стряхнуть пыль с лица, он достал из-за плеча ружье, из кармана носовой платок и стал деловито вытирать ствол и курки. Покончив с ружьем, он вытер кобуру пистолета на поясе и только потом протянул нам руку и представился:

— Гоша. Будем работать вместе.

Он произнес это хрипло и решительно и руку всем встряхнул крепко, видно; хотел показаться старше и суровее.

Мы догадались, что наконец приехал геофизик, которого нам обещали прислать с начала сезона.

Первым обратил внимание на вооружение Гоши рабочий базы, киргиз Мамуд, похожий на хрестоматийного Конфуция. Мамуд потрогал ружье за спиной у геофизика, пощелкал языком:

— Хорошо стреляет?

— Видите ли… я недавно его купил, — оживляясь и робея, ответил Гоша, — и еще не стрелял.

Тогда Мамуд поднял с земли консервную банку, поставил ее на столбик ограды и закричал:

— Давай, бача [1] , стрели ее!

Гоша поспешно сдернул с плеча ружье и… распластался на земле. Начал старательно прицеливаться. При этом лицо его обрело напряженное и даже отчаянное выражение. Мы пошатывались от безмолвного хохота. Наконец Гоша выстрелил — банка продолжала стоять, точно припаянная. Гоша выпалил из второго ствола и опять промазал. Он встал и заглянул в ствол с наружного обреза. Мы сделали серьезные лица.

1

Бача — по-киргизски «друг».