Пятый ангел вострубил

И все-то было бы так славно и приятно в этой поездке, если бы не совесть. Я мысленно ругала себя самыми последними словами за то, что, постановив порвать с масонством, приехала сюда не за свой счет. Я знала, что когда-нибудь заплачу за это свинство. Я вообще всегда знала, что за всё, за всё, за все грехи приходится платить…

+ + +

Мы вернулись домой, и наступила зима – последняя зима нашей с тобой семейной жизни. Но я тогда об этом не догадывалась. Я только видела, что ты бежишь из дому, я чувствовала, что ты все время будто уклоняешься от каких-то разговоров. Я думала, что это из-за моего слишком уж неотступного приставания к тебе с вопросом о масонстве. И решила, что надо пока просто ждать.

Когда в Париже загулял и обезумел Жан, вдова Гардера Элизабет сказала мне, жалея бедного искателя романтических приключений:

– Не беспокойтесь вы о Жане: я ему иконочку нашу подарила – Матерь Божью Казанскую. Она его избавит. Не только потому, что амур-то – татарчонок, а потому, что Казанская – вообще защищает!

Наверное, это были самые первые слова, которые я услышала об иконе Казанской Божией Матери. Теперь я стала просить Казанскую вразумить тебя и отвести от масонства. Казалось, что даже первая просьба моя была услышана: мы вместе с тобой причастились осенью на Казанскую в Соборе у Святейшего Патриарха – он сам с чашей стоял… Но я не знала тогда того, о чем намекал нам летом батюшка – если идешь, действительно, к Богу, то жди искушений, а порой и тяжелых крестов – по грехам…

У российских масонов главный праздник – не на Иоанна Крестителя, как везде в мире, а 12 июня, в этот непонятный «день независимости России». Впрочем, если учесть, что вся логика и история развития масонства в конечном итоге и привела к развалу страны, этот «профессиональный праздник» становится очень даже понятным.

Ужасающее пекло было в июне 1997 года, когда на этом ежегодном торжестве я в последний раз сыграла роль первой дамы российского масонства. Из-за жары, из-за того, что все это мне было уже невыносимо противно, из-за того, что все трудней было разговаривать с тобой, роль свою я тогда, очевидно, играла плохо – нервничала, не следила за лицом…

Случилась трагедия в семье Саши – страшным образом погибли сестра и мама. Мне стало уж совсем не по себе. Я вспоминала, как еще весной ездила на подворье Пюхтицкого монастыря в Москве. Когда я молилась и одно временно мучительно думала о том, что масонство – страшный грех, и могут какие-нибудь страшные несчастья происходить у тех, кто этим занимался отчетливый голос – прямо в ухо – подхватил эту мысль: «А брат-то его всю семью потеряет, в луже крови найдет!» Я в ужасе обернулась – рядом стояла старенькая монахиня и, не глядя на меня, бормотала уже что-то неразборчивое… Потом я как-то успокоила себя тем, что старики, мол, бывают выжившими из ума.

Теперь, когда у Саши все это произошло точно так, как предсказала старица, мне стало невероятно, дико страшно…

У тебя появились вдруг какие-то неведомые «дародатели». Откуда-то взялись деньги на сотовый телефон. Потом появилась цифровая видеокамера Что-то тут было не чисто. Ты что-то скрываешь, ты обманываешь, у тебя есть какая-то неизвестная мне своя жизнь и свои, вряд ли честные деньги…

Ты привез нас с мамой и Васей на дачу и вдруг собрался тут же, немедленно ехать назад, в Москву, один! Я уговаривала, я хватала тебя за руки, я умоляла объяснить, что происходит, куда ты так внезапно едешь, почему вдруг такие секреты? А ты, обычно тихий, слабый, трусоватый – неожиданно рассвирепел, кричал, отталкивал меня и не хотел ничего объяснять! Моя восьмидесятидвухлетняя мама с простодушной деревенской хитростью спрятала под шумок все ключи, и от машины в том числе…

Тебе ничего другого не оставалось делать, как «колоться». Ты сказал, что должен ехать на свадьбу своего сына! Я опешила. Зачем и почему ты скрываешь от меня свои отношения с сыном? Разве я была бы против? Наоборот! Ты помнишь, когда мы только-только поженились, я все время беспокоилась о том, что ты как-то странно равнодушен к оставшемуся в Ярославле крошечному сынишке? Алименты автоматически отчислялись из твоей стипендии, а больше ничего и никогда ты не посылал…

Я много раз спрашивала, не бросил ли ты свою жену и ребенка из-за меня? Больше всего на свете я боялась взять на свою совесть вот именно такой груз: «на несчастье счастья не построишь» – это было мне ясно всегда. Никогда в жизни я, еще будучи не замужем, не, принимала ухаживаний женатых мужчин. Горе, слезы, обида брошенной женщины все равно достанут и дойдут до той, ради которой это сделано…

Но ты рассказывал и мне, и моим родителям, что твоя жена Аня сама от тебя отказалась по причине малоденежья и бесперспективности твоей, сама тебя выгнала, сама решила растить мальчика одна. Ты снимал угрызения совести с моей души, ты меня успокаивал. Шли годы, десятилетия… И этот, никогда не виденный мной сынок постепенно растворялся в памяти, становился почти мифом. Тем более, что у нас был Глеб, о котором ты заботился, которого ты любил, на котором, казалось, реализовались все твои отцовские инстинкты…

И вот, оказывается, мальчик давно живет в Москве! Ты устроил его на работу, помог снять квартиру. Ты с ним встречаешься, ты приглашен на свадьбу, а я ни о чем этом не знаю! Господи! Что происходит в нашей жизни??? Выяснение отношений продолжалось все выходные. Мы ссорились, вместо того, чтобы вместе отправиться на свадьбу. Ты категорически отказался ехать туда не один!

Ты уже не отмалчивался, ты обвинял, обвинял, обвинял! Ты, оказывается, всю жизнь мучительно приспосабливался к моему невыносимому характеру! Я просто задавила тебя своим авторитарным руководством, я надоела тебе своими попреками! Ты хочешь жить самостоятельно, один, и не так, как я вечно указываю и наставляю, а так, как хочешь ты, по своей собственной воле! Я вечно лезу в твои дела, я требую разборки с масонством, а это твое, только твое личное дело, и ты его будешь решать сам! Тебе надоело все, и ты решил жить один!

Я была потрясена, растеряна, раздавлена… Я плакала.

…Батюшка разговаривал с нами в Тихвинском, прямо у самого алтаря, где перед солеёй, у правого клироса – могила Новикова. Мы рассказали ему о нашей, совершенно неразрешимой ссоре. О масонстве рассказали, о том, и что ты устал обманывать меня, не хочешь больше выносить моего давления и хочешь пожить один.

– Спасти ваш брак может только Бог, – сказал священник, – только под покровом Святой Матери Церкви вы можете снова – обрести лад и покой в своей семье… Хотите, я вас прямо сейчас и обвенчаю?

Ты резко и категорически отказался.

Мы вернулись на дачу. Я плакала… Первый раз ужаснулась тому, что мы с тобой невенчаны. Вспомнился тот батюшка, который был руководителем нашей паломнической группы в Святой Земле…

– Да прямо вот тут мы вас и повенчаем, – весело воскликнул он у каменной чаши, где Спаситель воду в вино обратил. Дело было в Георгиевском храме в Канне Галилейской… Все наши паломники засмеялись, обрадовано приветливо так…

– Что ты, отец! Ведь Светлая Седмица теперь! Какое венчание?! – остановил это всеобщее ликование старенький иеромонах и укоризненно, грустно так, посмотрел на всех нас. Все ужасно смутились, опустили головы. Я расстроилась. Что-то тяжелое почудилось мне в этой ошибке добрейшего священника…

Потом не раз еще к вопросу о венчании возвращалась Олечка. Батюшка из Патриархии тоже напоминал, что брак невенчаный – грех, блуд. Я не знаю, почему мы это все откладывали. Почему-то не получалось. И теперь я, вспоминая все те, несостоявшиеся венчания, плакала. Ты молчал сердито и свирепо. Решительно и злобно молчал.

А потом вдруг заплакал. Повинился в том, что отдал ненадежному человеку все, до копеечки, хилые наши сбережения, и они пропали. Жаль мне, конечно, жаль было денег. Но я даже вздохнула с облегчением. Думала, это то самое, что лежало камнем у тебя на совести и мучило тебя. Я думала, это – единственное, что нас так разделило. Состоялось примирение. Казалось, гроза прошла, снова засветило солнце. Только одно вот… Тебе надо дней на десять в командировку съездить… Надо, очень надо!