Пятый ангел вострубил

Мы вернулись в Москву. Ты собирался в эту свою командировку… Вдруг вышел из ванной… какой ужас! Сбрил усы и бороду! Голое лицо стало таким каким-то бабьим, очень почему-то еврейским, а главное – чужим и неприятным… Ты начал врать так глупо, так неправдоподобно и трусливо! Ты сказал, что случайно задел бритвой с одной стороны… Чушь и нелепость! Мне стало противно и тоскливо от этого детского вранья.

Когда ты уехал, выяснилось, что у нас отключен телефон. Оказывается, за неуплату бешенных каких-то счетов! Разговоры с Америкой и Францией стоят дорого. Я бегала по опустевшему летом ВГИКу и собирала деньги – в долг. Заплатила. Потом обнаружился обрыв провода у нас в квартире. Вызвала ремонтника, он починил и телефон включил.

И сразу же звонок – из налоговой инспекции! Когда я пришла к инспектору и увидела справки о твоих доходах, у меня просто глаза на лоб полезли! Боже мой! Я жадничаю, я берегу каждую копейку… Куда же девались целый год все эти деньги? И снова марафон по друзьям, коллегам, родственникам… Я собрала эту жуткую для меня сумму и заплатила твои долги. Я старалась сама себя уговорить, что эти свои гигантские и странные деньги ты, видимо, потратил на сына, что – прекрасно, и на глупые игрушки – телефончик, камеру, компьютер… Ужасно, конечно, непорядочно и некрасиво… Ну, что ж теперь? Можно и это простить…

Но когда ты даже не сам позвонил, а якобы через «брата» передал, что задерживаешься… Я поняла, что ложь продолжается и становится все грязней и поганей… Я пошла на Пюхтицкое подворье с той самой Ангелиной, с которой подружилась в Святой Земле и которая так прозорливо предупредила об искушениях. После службы мы поехали к нам домой, и я рассказала ей все-все: о масонстве, о том, что началось сейчас в нашей с тобой судьбе… Мне так нужно было и посоветоваться с православным человеком, и просто выговориться. Батюшки «своего», которого я бы не стеснялась, духовника, у меня тогда не было. Ангелина ответила примерно следующее.

– Вы с мужем люди ученые – кандидаты, доценты… Но и приставлены к вам сейчас не мелкие бесенята. Вокруг вас тоже «профессора» или «академики» даже в своем роде вьются. И, разумеется, главная их задача сегодня – развести вас. Ты, со своим решением ликвидировать созданное вами же безобразие, им сейчас очень и очень мешаешь…

Пока Ангелина говорила все это, в комнату через балконную дверь влетела ласточка! Она пролетела в прихожую и уселась на висевшую там сумку… Кто же не знает этой народной приметы: птица влетает в дом – к покойнику! Да, не благословляют отцы верить в приметы! Но все же… Мы страшно перепугались, Я взяла ласточку в руки и вынесла на балкон. Она была больная какая-то, что ли… Мы ее напоили водой, она улетела. А ужас остался.

Ты приехал на следующий день и, стесняясь своего очень уж южного загара, стал что-то врать про семинар какой-то… Опять ненатурально так, трусливо, по-детски… Какая-то жуткая пакость и подлость была в этом твоем вранье. Я не стала даже пытаться разоблачать. Я просто пересказала тебе разговор с Ангелиной и все ее мрачные прогнозы. Ты молчал. Ты не стал меня ни переубеждать, ни успокаивать…

В понедельник 22 сентября я собралась, как всегда, во ВГИК. Ты сказал что-то критическое по поводу моей самодельной юбки. Я поцеловала тебя, перекрестила и ушла. Вечером, когда я примчалась с работы, я даже не сразу заметила письмо, лежащее на столе. Вот оно полностью, буква в букву, за исключением имен.

«Мне очень трудно это писать, тем более очень трудно было сделать этот шаг. Я решил жить один (в оригинале это зачеркнуто, но написанное видно) чувствую, что нам все труднее становится жить вместе. Ты хочешь, чтобы я все больше времени занимался дачей, домом, бросил свое дело.

Но я этого не могу сделать. Наоборот, чтобы что-нибудь сдвинуть с мертвой точки, необходимо прикладывать намного больше усилий. Мне очень часто придется ездить в командировки, причем не за рубеж, а в Воронеж, Архангельск, Петербург и т.д. Мне нужно проводить очень много встреч. И я надеюсь на успех.

У меня уже не хватает сил и энергии противостоять твоему напору и натиску, но я все же с тобой не согласен, что нужно готовиться к пенсии. Я хочу сам распоряжаться своим временем. Я хочу сам принимать решения, относительно моих дел. Ты все время подчеркиваешь, что я тебя должен во всем слушаться, как сын родителей. Это для меня не приемлемо. По крайней мере, в моем возрасте это для меня уже просто дико.

Пусть, с твоей точки зрения, я неудачник, ничего не достиг в жизни Но, тем не менее, это жизнь моя и я хочу сам принимать решения.

Очень трудно обо всем написать. Хотя еще труднее с тобой разговаривать на эти темы. Ты не хочешь услышать. Между нами очень огромная стена непонимания. Тебе все кажется, что я хочу произвести какое-то впечатление на окружающих. Это естественное желание почти каждого человека, но, поверь, для меня это несущественно. Я и хочу ни славы, ни почестей.

Для меня сегодня, самое огромное желание – это жить без страха ожидания крика, ругани, истерик. Моя нервная система уже этого не выдерживает.

Но я не хочу, чтобы мы расстались врагами. Я очень хорошо к тебе отношусь, уважаю, и надеюсь, что ты не будешь меня уничтожать.

Пока я буду снимать квартиру, м.б. когда-нибудь повезет и посчастливится что-нибудь купить. Но в любом случае у меня нет никаких притязаний на твою квартиру, ни на квартиру, которую я купил Глебу. Я могу дать любую расписку по этому поводу. Что касается Глеба, то я могу дать либо доверенность на квартиру с правом продажи, либо, если будет у него вариант, оформить документы о продаже с тем, чтобы вы получили за нее деньги.

Я также, естественно, не претендую на дачу и готов переоформить на тебя все документы. Мне также не нужны никакие вещи, кроме моих личных: одежды, некоторые книги.

Я надеюсь, что как-то продержусь, но очень тебя прошу не вредить. Я много разговаривал с отцом N. о нашей организации и все-таки он взял на себя ответственность за нее перед Богом, а не ты.

Пусть Васенька немного поживет с тобой, а потом я его заберу, но если хочешь, заберу сразу. Я, конечно, понимаю, что у меня сложный характер. Но что-то переделывать уже невозможно. Можно только его ломать, но это для меня неприемлемо. Прости меня за все, если можешь. Да хранит тебя Бог…»

В голове было пусто. Она буквально звенела от пустоты и простора. Я прошла по всем комнатам и вдруг поняла, что везде чисто убрано. Все вещи были на своих местах, только книжные полки поредели, да попросторней стало в твоем шкафу. Лишь одна полка в стенке была совершенно чистой – та, на которой лежали масонские, роскошные старинные запоны, кордоны, кипуры наподобие иудейских – ритуальные головные уборы «тридцать третьих»… Откуда это ощущение чистоты и пустоты? И почему я так спокойна? Нет никакой ни злости, ни обиды, ни горечи? Я еще походила по дому. Как-то нехорошо усмехнулась себе самой в зеркало: да ведь это же давно продуманная акция! Ты собирался и готовился не один день, ты все заранее предусмотрел, ты расчетливо и хладнокровно обманывал меня, предвкушая, очевидно, это мое недоумение…