Пыль моря

– Замучился я с этими, – проворчал Тин-линь, входя в хибарку. Оглянул Мишку. – Как у тебя, болит?

– А! – махнул рукой раненый и нетерпеливо дёрнулся, – попить бы, глотка пересохла.

Ювэй мигом смотался к бадейке и Мишка жадно припал к ковшику. Откинулся навзничь, с шумом выдохнул воздух.

– Что ж делать будем, Миш, а? – спросил Тин-линь. В голосе слышалась растерянность.

– Постой, дай отлежаться. Кажись, полегчало малость. Потом обмозгуем, а теперь не мешай. Не до тебя.

И-дун торопливо вытянул Тин-линя из хижины.

– Пусть в тишине полежит. Парень он здоровый и долго не проваляется. Завтра снова будет на ногах.

– Тогда давай хоть осмотримся. Ружьё-то возьми. Видишь, как дело наше повернуло. Голова кругом идёт.

– Думай не думай, а остаётся только ждать лодки. Что мы без неё?

– Этак можно ждать до прихода маньчжур. Думаешь, они нас так и оставят? Жди!

– У рыбаков соль кончилась. Стало быть, сегодня-завтра можно лодку ждать.

– Завтра и маньчжуры могут подкрасться.

Примолкли, медленно вышагивая по притихшей деревеньке. Жители забились по своим норам и изредка мелькали перепуганными лицами в щелях дверей.

Обошли сарай, где томились несколько заложников. Те таинственно затихли, услышав шаги за стенкой.

– Ещё ночью придётся сторожить, – молвил Тин-линь и молчание И- дуна как-то неприятно кольнуло его.

Вечером Мишкина голова несколько успокоилась. Он поспал в тиши потревоженного селеньица и теперь мог свободно подняться со своего жёсткого ложа. Море на западе розовело закатом и дышало покоем, слегка шурша спокойной волной. Чайки с писком носились над водой, выхватывая зазевавшихся рыбёшек.

Мишка сидел на перевёрнутой лодке и наслаждался тишиной и покоем. Было тепло, лёгкий ветерок уже не холодил. Солёный запах, смешанный с запахом гниющих водорослей, был ещё новым и волновал его молодую душу. Вспоминались родные места. С грустью увидел, словно во сне, серые избы и лачуги пропойц и бродяг, у которых руки не доходили до своего жилья. Где-то в укромных уголках груди защемило тоскливо и холодно. Он остро ощутил, что эта тоска никогда не покинет его, и будет грызть медленно, но неотвратимо. А судьба-плутовка несла его в неизведанные дали, а сердце замирало в предчувствии чего-то неясного и волнующего.

Нахлынуло непреодолимое желание поговорить на родном языке, сквернословить в своё удовольствие, побуйствовать. Но тут же тихонечко шепнуло что-то, кольнуло, и стало ясно, что прежнее безвозвратно ушло, и возврата не будет. Впереди один туман и неизвестность.

Стемнело, Мишка поплёлся к хижине. Там светил маленький костерок, какие нередко жгли в тайге, опасаясь чужих глаз. На камнях молча сидели товарищи, и по их виду Мишка понял, что на душе у них скверно.

– Что загрустили, друзья? Всё хорошо!

– Где ты видел хорошее? – Тин-линь махнул рукой, отгоняя назойливых комаров.

– А что! Маньчжур побили, когда ещё явятся опять? Сыты, а остальное приложится. Нам ли не веселиться?

– А заложники? Что с ними?

– Ты ж сам определил им меру наказания. Подождём до утра. Должно проясниться что-нибудь.

– А разбегутся?

– А мы на что, для видимости? Посторожим малость. Чай отдохнули. Я выспался и до полуночи посторожу, остальное вам. Не привыкать. Слава Николаю угоднику, голова не так трещит, терпимо.

– Тогда давай перекусим. Ювэй, неси миски. А то оголодаем, а нам это ни к чему.

Быстро расправились с едой, которую удалось раздобыть у полуголодных корейцев, и отправились спать.

Всю ночь в деревеньке стояла гробовая тишина. Никто не осмелился появиться на дворе. Утром никто не отправился на рыбную ловлю, лишь женщины осторожно завозились в хижинах, готовя нехитрый завтрак. Да одинокий детский плач, раздавался приглушённо и тревожно.

К хибарке китайцев плелись двое корейцев, вид их был жалок. Сразу догадались, что доносчик был найден. Его не связали и шёл он по своей воле, покорившись судьбе.

И-дун быстро собрал всех деревенских, выгнал из сарая заложников. Прореженная толпа угрюмых людей понуро стояла в ожидании страшного.

Друзья толпились тут же, опоясанные саблями и с ружьями в руках.

Хан Бонг Чоль, склонившись до земли, подтолкнул к Мишке молодого корейца, и тот повалился на колени, опустив голову.

Мишка с показным презрением рассматривал поверженного к его ногам корейца. Пнул ногой и сказал, поманив пальцем местного толмача:

– Какую тебе казнь придумать, шелудивый пёс! Хотел выслужиться? Вот теперь нам послужишь. А мы посмотрим.

Побледневший кореец повалился на землю и стал тихо выть, размазывая по лицу слёзы, от которых оставались грязные полосы.

– Когда доносил на нас, выть забывал? Падаль!

И хоть толмач не мог полностью перевести сказанного, но Мишка уже распалил себя и остановиться не мог.

– Тащите сюда колоду и прикрутите этого подлеца! – он красноречиво жестикулируя, показывал, как надо делать.

Икающего корейца прикрутили к колоде, и Мишка оглядел толпящихся в страхе людей.

– А теперь выходи, кто хочет казнь совершить. Бить до костей, как маньчжуры велят. Ну!

Толмач спешно переводил, но люди словно не понимали. Глаза опущены, лишь переминаются с ноги на ногу.

Мишка прошёлся перед мужчинами, заглядывая в глаза. Он приподымал пальцами подбородки и зло глядел в отчаянные и жалкие глаза. Никто не вышел, и тогда Мишка обнажил саблю и гаркнул во всю силу лёгких:

– А ну выходи охотники! Живо!

Толпа вздрогнула и от неё отделилась сгорбленная фигура. Подобострастно заглядывая в глаза, сморщенный в гримасе страха кореец робко подошёл и взял указанную ему палку в палец толщиной.

– Бей!

Кореец вяло взмахнул и на спине вздулся тёмный рубец. Спина вздрогнула и сжалась. Несильный удар снова оставил полосу на спине, но Мишка видел, что удары очень слабые.

– Ах ты, собачий сын! Как бьёшь? – с этими словами он отвесил оплеуху незадачливому палачу, тот свалился, но проворно вскочил и стал судорожно молотить по извивающейся спине.

– Хватит! – отстранил Мишка палача, видя, что тот вошёл в азарт и со страху готов забить товарища до смерти.

Мишка оглядел толпу и спросил с хитрой усмешкой: