Пыль Снов

— Полное неприличие, — сказал один из капралов Ежа, недоверчиво качая головой. — Вашим Охотникам недостает дисциплины, старший сержант.

Прыщ сверкнул глазами на тщедушного летерийца: — Знаешь, капрал, я как раз думал о том же. Здесь воцарилась анархия. Я чувствую себя под осадой. Я единственный остров разума и порядка в буре алчного хаоса. — Он указал рукой за спину, сказав Ежу: — Если вы пришли с требованием, придется подождать, пока я все не реорганизую. К тому же мои личные запасы, строго говоря, не подлежат официальному востребованию. Но я готов предоставить вам письмо, разрешающее встречу с квартирмейстером.

— Очень любезно. Но мы уже там побывали.

— Без письма? И как, невесело вышло?

— Точно. Кажется, он ждет писем только от вас.

— Разумеется, — сказал Прыщ. — Как вы могли понять, командор — ведь так к вам следует обращаться?.. как вы могли понять, в сердце хаоса, о котором столь мудро упомянул ваш капрал, мне пришлось взвалить на себя заботу о наших быстро уменьшающихся припасах.

Еж кивал, не сводя глаз с фургона. — Суть в том, старший сержант, что — как мы слышали — большая часть хаоса происходит от необходимости пробиваться через вас. Я гадаю, знает ли о ситуации кулак Кенеб. Будучи отныне воинским начальником, я мог бы пойти и прямо поговорить с ним. Как равный, понимаете? А вот вашим прихлебалам не стоит и соваться… да, я заметил здешнее неофициальное охранение. Целая система создана, старший сержант. Я удивляюсь, кто же сумел пройти и расквасить вам нос.

— Если бы я сохранил память об этом происшествии, Командор, я сказал бы кто. Но после того, как выследил бы его и распял за грабеж.

— Ну, — сказал Еж — я тут поймал слух, свежий словно дерьмо ваших волов.

— Восхитительно. — Прыщ замолчал, ожидая.

— Насчет письма…

— Прямо сейчас, дайте только найти запасную табличку…

— Не пользуетесь пергаментом? Разумеется. Пергамент не тает, в отличие от воска. Доказательства? Какие доказательства?! Умно, старший сержант.

Прыщ отыскал табличку и стило на маленьком складном столе подле сломанного стула, на котором он (предположительно) сидел, когда получил привет от чьего-то кулака. Торопливо начертал свой знак и озабоченно поднял глаза: — Чего же вы желаете больше всего?

— Больше всего? Всего, чего пожелаем.

— Точно. Отлично. Я так и пишу.

— И чтобы все по закону.

— Натурально.

Прыщ отдал табличку. Еж прищурился…

Наконец ублюдок поднял взгляд и осклабился: — Слух был о том, что вам заехал Непотребос Вздорр.

— Ах, он. Кто же еще? А я такой глупый. Не знаю, видели ли вы его самолично?

Еж пожал плечами: — Он большой, как я слышал. Брови как горный утес, глаза как у омара, нос длиной до острова Малаз. Крушит камни зубами. Волос больше, чем на мотне у бхедрина. Кулачищи такие, что нос любого старшего сержанта…

— Можете остановиться. Теперь, благодаря вам, у меня сложился весьма точный образ.

— А Поденка говорит, что все не так, — продолжил Еж. — Вздорр высок, но тощ, говорит Поденка, а лицо крошечное как бутон цветка. Нежные и красивые глаза, нервные губы…

— Поденке он снится каждую ночь. Да. Ну, спасибо за восхитительную беседу, Командор. На этом дела окончены? Как видите, у меня много работы.

— Это точно. Это точно.

Он вместе с волами следил, как пятеро уходят. Потом он вздохнул: — Боги, они настоящие Сжигатели. — Сверкнул глазами на скотов: — Пережуйте это хорошенько, бесполезные олухи.

* * *

Смертонос, последний принц некоего племени из пустынь Семиградья, самый опасный убийца, которого видела в бою Смола, расчесывал волосы Досаде. Стиль его укладки отличался от вкусов Даль Хона, но круглая и несколько маленькая голова Досады стала какой-то функциональной — и еще почему-то устрашающий.

— Зализал всюю, — пробурчал Неп Борозда, наморщивший пятнистый лоб, отчего он стал походить на черепаху. — Отврательно!

— Ну не знаю, — возразил Чопор. — Эти кудри заменят ей ватный подшлемник. Голова будет свежее, чем у прочих.

— На те жабу! Когда Смертос ряхнет бабу?

— Чудесная рифма, — подал голос Мелоч, вытянувший ноги к дымящемуся костру. Руки панцирника были заложены за голову, глаза закрыты.

Смола и еще шестеро ближайших солдат незаметно поглядывали на него, следя за прогрессом. Торопливые жесты позволили им заключить пари: когда же Мелоч наконец заметит, что поджаривает собственные пятки? Капрал Обод считал до десяти — уже шесть раз.

Пристрастившаяся к трубке Досада пускала дым в глаза Смертоносу; ему приходилось терпеть, ведь отложить костяной крючок и деревянный гребень он не желал.

Странно, подумала Смола, что недоделки всегда ухитряются находить друг дружку в любой толпе или, как в нынешнем случае, в любой пустыне. Они похожи на травяных пауков, в брачный сезон выставляющих перед собой усы длиной в человеческую руку. Тут она заметила, что думает о пауках уже тридцатый раз за утро, и бросила взгляд на неподвижно лежащее тело сержанта Хеллиан, забредшей на их стоянку как на свою. Она была такой пьяной, что Обод не дал ей подойти к костру — боялся воспламенения воздуха. Она «бежала от пауков». Каких пауков? Хеллиан не объяснила, рухнув наземь как подкошенная.

Смертонос некоторое время следил за ней, разглаживая волосы и убеждаясь, что ноги и руки согнуты под правильными углами; потом улегся спать рядом. Мать, которой у него не было. Или мать, которую он так и не покинул. Что же, все пропавшие принцы из волшебных сказок были не такими пропащими, как Смертонос. «Что за грустную и запутанную сказку придумал себе наш сладкий мальчик…»

Смола провела ладонью по лицу. Она ощущала себя наподобие Хеллиан, хотя вчера выпила лишь немного жидкого эля. Разум ее казался отекшим, забитым до бесчувствия. Проклятая сверхчувствительность пропала, оставив ее полуоглохшей. «Кажется, я… подавлена. Чем-то. Оно близко. Все ближе. Так ли?»

Она принялась гадать, где сейчас сестра — и далеко ли сейчас Напасть и хундрилы. Они ведь запаздывают…

Смола вспомнила злосчастную встречу с Адъюнктом. Вспомнила разъяренное лицо Мазан Гилани, когда Тавора ее отсылала. Командующая не проявила нерешительности и согласилась со всеми советами Смолы. Но первая ее реакция… Измена. Да, это слово ее ранит. Этого слова она страшится. «Думаю, только измена способна лишить ее смелости. Что случилось с вами, Тавора Паран? Что-то из детства, ужасная холодность, предательство, поразившее вас до глубины сердца, лишившее девочку детской невинности?

Когда такое случается? Когда раны заставляют нас взрослеть? Голодающее дитя никогда не станет сильным и рослым. Нелюбимое дитя никогда не найдет любви. Дитя, которое не научилось смеяться, никогда не найдет в мире ничего смешного. Дитя, слишком глубоко раненое, проведет всю жизнь, раздирая струпья на незаживающей язве». Смола подумала о необдуманных словах и беззаботных поступках родителей, виденных ей в цивилизованных странах. Им как будто недосуг заняться детьми. Они слишком заняты, слишком полны собой, и всё это передается от поколения к поколению.